Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

с пелёнок драться учили.

– Так я же видел.

– Чего ты видел-то. Одному горячий «ёрш» в морду, другому головней в рожу. Во, руку обожгла, теперь долго болеть будет. Третьему «месяцем» под коленки, четвёртому «доской» в грудь, и ходу, ходу, пока не опомнились.

– Доской?

– Это когда подошвой, в прыжке да прямо по носу. Да я до носа не допрыгнула.

– Все шпильманы так умеют? Научишь?

– Не-а. У тебя руки слабые… Да и вообще.

Добрая. Червяком и бледной немочью не назвала, и на том спасибо.

Но Эжен всё равно обиделся. Разговаривать охота пропала, вспомнилась Академия, да так живо, что даже страх исчез. Он перестал прислушиваться, думать о лесной темноте, наполненной крадущимися кромешниками и дикими зверями, и незаметно уснул.

Глава 4

Страшно хотелось пить. Даже губы потрескались. Холодно и темно. Тело застыло, окружённое твёрдым коконом. Руки и ноги не шевелились, но ужасно болели. На лицо давило что-то тяжёлое. Замуровали? Связали? Похоронили заживо! В шею кто-то дышал. Крыса! Эжен забился, надеясь каким-то чудом выбраться из могилы, перекатился и ткнулся носом в тлеющую головню. Это привело в чувство, даже удалось сесть. Штаны и крутка заскрипели, грязь отваливалась с подсохшей одежды слоями, осыпалась серой крошкой. Ещё сырые места скользили по телу ледяными щупальцами. Сапоги, стоявшие рядом с едва чадившим костром, напоминали комки глины. Рядом под почти сухим плащом, скрючившись, спал Лель. Эжен осмотрелся, и ему захотелось обратно под плащ. Высоко над костром в несколько слоёв смыкались мощные еловые ветви, самые нижние – почти голые, только концы покрыты короткой хвоей. Кругом – толстые серые стволы с торчащими остатками сучьев, внизу – ни кустика, ни травинки, сухие слежавшиеся иголки. С веток капало, иногда сверху срывались белые комочки. Снег? Наверное, пока они бродили по лесам и болотам, там, за серыми облаками, повернулось небесное колесо, и осень сменилась зимой.

По ту сторону кострища лежал Фердинанд. Прислонившись к его широкой спине, сидела Арлетта. Рядом свернулся Фиделио. Редкие снежные хлопья ложились на лохматую чёрную шерсть, цеплялись за изодранный платок, под которым пряталась канатная плясунья, оседали на тёмном боку Фердинанда. Оседали и не таяли.

– Арлетта! – испуганно просипел Эжен. Конь, пёс и девчонка выглядели так, будто давно померли. В костре дотлевал разлапистый еловый комель. Рядом с Арлеттой валялась кучка толстых палок из тех, что едва можно сломать руками. Кормила жалкий костёр, пока не сморилась.

– Арлетта!!

Из пересохшего горла вырывалось только шипение, но Фиделио услышал, встал на все четыре, встряхнулся и произнёс:

– Гав?

Платок зашевелился, из него вынырнула исцарапанная, перепачканная сажей рука, потянулась к кучке хвороста, положила в костёр первый попавшийся сук. Потом показалась растрёпанная темноволосая голова.

– Пёсья кровь! Потухло всё! Жив?

– Да, – просипел Эжен, для ясности покивал головой и встал на четвереньки.

– А Лель?

– Вроде дышит.

– Вот видишь, не нашли нас. А может, и не искали. В холодную воду лезть никому не охота. Вставай, разомнись, а то хуже будет.

Эжен понимал, что она права. Встать придётся хотя бы для того, чтобы посетить ближайшие кусты. А ещё мечталось о ручье с чистой водицей. Обуться? Он поглядел на закаменевшие сапоги и решил пока не обуваться. Всё равно ноги застыли и почти ничего не чувствовали. Первый шаг сделал на карачках. Подом собрался с духом и выпрямился, взвыв от боли во всем теле. Пошатываясь, ставя ноги циркулем, побрёл прочь от костра. Кустов не обнаружил, но скоро отыскал прогал, этакую дыру в сомкнутых кронах старых елей, под которой всё заросло молоденькими ёлочками. С белёсого неба медленно падали на них крупные снежные хлопья, прилипали к зелёной хвое. Живо справив нужные делишки, Эжен принялся есть снег. Жажда унялась, зато снова пробрала дрожь. Покрасневшие пальцы скорчились и разгибались с большим трудом.

Во всю мощь взлаял Фиделио и вдруг заскулил, как побитый щенок. От резкого звука Эжен аж присел, прячась за ёлками. Вот тебе и не нашли! Нашли, конечно. Разве можно тягаться с матёрыми кромешниками, которые тут каждую кочку знают. Надо затаиться. Отчаянная девица отобьётся как-нибудь. Или договорится. Всё-таки они для неё свои. А Лель… Ребёнка ведь не обидят? Затаиться, залечь здесь среди колючих веток, дождаться, когда уйдут и выжить. Легко обзывать предателями других. Попробуй-ка сам в этом не замараться. Но… Никого ведь он не спасёт, а себя погубит. Все предают, и живут после этого совсем неплохо.

Эжен встал. Цепляясь за подвернувшиеся под руку стволы, кривясь от боли в ногах, которые уже начали что-то чувствовать, вышел, почти вывалился к костру.

Никаких кромешников. Всё тихо-спокойно. Канатная плясунья в сползшем на плечи платке, стоя на коленях, обнимала за шею своего любимого коня, гладила спутанную гриву. Пёс бегал вокруг, тычась носом то девчонке в бок, то в лошадиную спину, при этом то и дело припадал к земле и принимался скулить. Растрёпанный чумазый Лель сидел на плаще и смотрел на всё это круглыми глазами. Никакая опасность, кроме простуды, ему не угрожала.

Эжен немедленно возгордился и обрадовался. Вот, не струсил, вернулся, и делать при этом ничего не надо. И так всё благополучно.

– Закутайся, – солидно велел он Лелю, – холодно. Есть хочешь?

– Он спит, – сказал Лель, – она его будит, будит, а он не встаёт. Ты его разбудишь, да?

– Чего?

Эжен шагнул прямо через костёр и увидел широко открытый конский глаз, холодно отражавший тусклый дневной свет.

Арлетта не плакала, не кричала. Даже плечи не тряслись. Сидела неподвижно, уткнувшись в шею мёртвого коня. Дозваться её не получалось. Лишь побелевшие пальцы крепче вцеплялись в сивую гриву. Фиделио устал бегать и лёг, опустив унылую морду на скрещённые лапы. Эжен постоял рядом в полной растерянности. До него медленно доходило, что выбираться из этого леса придётся на своих двоих. Да ещё глупая девица последний ум потеряла. Так убиваться из-за скотины! Бежать надо, а она застыла и ни с места.

Похоже, он всё-таки остался за старшего. Сразу замутило. И трясло, кажется, уже не от холода. Сидеть здесь нельзя. Надо выбираться. А как? На дерево влезть, посмотреть вокруг? Повсюду гладкие, весьма толстые стволы. Ветви начинаются на высоте трёх саженей. Безнадёжно. Так. Так-так-так. Если бы ещё не трясло. Надо согреться. И поесть. Леля покормить, а то он второй день голодный. Сунув Лелю мешок со вчерашними остатками, Эжен живо набрал тонких палочек и принялся раздувать огонь. Костерок получился слабенький, но тепло давал. Затолкал в огонь все припасённые Арлеттой дрова. Лель с едой справлялся, откусывал по очереди хлеба и сыра.

– Здесь плохо, – сообщил он, – холодно. Давай разбудим лошадку и поедем дальше.

Эжен, тоже урвавший горбушку хлеба, слегка поперхнулся.

– Лошадка сильно устала, – ласково сказал он, – мы пока пешком пойдём. А она тут полежит, отдохнёт, а потом нас догонит.

Ну