Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

красивая?! Ни черта она не красивая! — говорит Антон и, что самое удивительное, совершенно искренне. — А намалевана — страшно смотреть.

Аня, опустив голову, беззвучно смеется, и Антон улавливает в ее смехе нотки благодарности к нему, Антону. И это еще больше воодушевляет его.

— И к тому же дура, это сразу видно! — говорит он очень убежденно. — Я спрашиваю, как ее зовут, а она мне рассказывает о своих детях. Всю жизнь мечтал услышать о ее детях!

— Давайте говорить о чем-нибудь другом, Антон, — просит Аня.

— Давайте, — охотно соглашается Антон и с ходу переключается на другое. — Между прочим, сегодня я сцепился с нашим дубом Максимовым!

— А кто этот Максимов? — спрашивает Аня.

— Да начальник смены! Такой кретин, пристал ко мне, будто я неправильно заполняю сменный журнал! Я ему говорю…

…Однажды, когда я рассказывал ей, какой я ее представляю себе, она рассмеялась и сказала, что все это дикая чушь и ничего общего с нею не имеет, что у нее нет магнитофона и медвежьей шкуры (эта шкура особенно ее забавляла) и комната у нее окрашена в один цвет, а если быть точной, то она уже третий год собирается заняться ремонтом, но мастера запрашивают слишком дорого, и у нее поэтому руки не доходят. А что касается брюк, она действительно надевает брюки только потому, что в них удобнее убирать комнату; кстати, у нее нет никакой тахты, потому что она не любит тахту, предпочитает легкий диван, которого, впрочем, у нее тоже нет, она только собирается его купить. И вообще она не блондинка, а брюнетка, более того — смуглая, почти черная, и больше похожа на мулатку, чем на европейку, и что у нее постоянные головные боли — сказывается работа, — поэтому она часто красит волосы хной, так как слышала, что хна снимает головную боль. Впрочем, несмотря на это, голова у нее по-прежнему болит…

Все, что она говорила, по-видимому, было чистой правдой, но ничего не изменило: я по-прежнему слышал голос стройной блондинки, сидящей на медвежьей шкуре с магнитофоном в руках.

— Послушайте, да откуда у вас такие странные сведения обо мне? — удивлялась она. — Но теперь-то вы знаете, что все это неправда?

Она наивно полагала, что ее словесное самоописание способно что-то изменить. Впрочем, она была по-своему права: она исходила из своих собственных представлений, которые сильно отличались от моих…

Антон внимательно прислушивается к ее голосу, пытаясь уловить в нем какое-нибудь сходство с голосом, который он почти каждый вечер слышал по телефону. Ему кажется, что он улавливает это сходство — в каких-то отдельных словах, интонациях, но он не уверен в этом. Он закрывает глаза и вновь вслушивается — ничего не изменяется, голос не ее. В конце концов он машет рукой на все: при чем тут голос? Вот же она сама!

— А зачем мы идем пешком? — говорит он. — Так мы до утра не доберемся!

— А куда мы идем? — спрашивает Аня.

— Не знаю. Эй, такси! — кричит он, завидев проезжавшую серую «Волгу».

Машина, завизжав тормозами, останавливается у обочины дороги.

— За город, на пляж! — совершенно неожиданно для самого себя приказывает Антон, за минуту до этого не думавший ни о каком пляже.

— Как на пляж? Зачем? — удивленно смотрит на него Аня.

— В городе духота, да и вообще… море!

Машина круто разворачивается и, попетляв по улицам, на хорошей скорости выскакивает за город.

Антон и Аня покачиваются на заднем сиденье, при каждом повороте касаясь друг друга. Аня смотрит в окно и улыбается знакомой грустной улыбкой. Антон смотрит на ее профиль — в нем что-то античное, несовременное: линии носа и лба сливаются в одну прямую, пепельные волосы, гладко приглаженные на висках, собраны большим узлом на затылке. Прическа несколько взрослит ее, но Антон все же повторяет про себя: «А она и вправду ничего, начинает мне нравиться… но та все-таки лучше, черт возьми! Какие ноги, какая грудь! Как ее звали? Алла!»

За окнами машины бешено проносятся холмы и пригорки, поросшие выжженной августовским солнцем травой, вдали сереют солончаковые горы, изрезанные четко виднеющимися отсюда ветвистыми и глубокими, как на слоновьем туловище, складками. За обочиной дороги, среди жухлой травы, голубеют редкие лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя. А Антон все смотрит на Аню, придирчиво сравнивая ее с той, красивой. Гордая посадка головы, симпатичная ямка там, где сходятся ключицы, грудь небольшая, но ничего… А что, это даже неплохо, что плечи выдаются вперед, — они придают ей тонкое изящество и трогательность, так и хочется приласкать ее, подбодрить. Рядом с нею чувствуешь себя настоящим мужчиной, так сказать, опорой! И бедра — они сейчас четко обрисовываются под платьем — очень хороши, полные и крепкие. Антон с наигранно развязным видом кладет ладонь на ее коленки. Аня слегка растерянно, с робкой улыбкой смотрит на него.

— Приехали, хозяин! — сообщает водитель.

— Уже? — с сожалением говорит Антон.

Они выходят из машины и с недоумением осматриваются. Пляж, да не тот! Шельма таксист, желая намотать на счетчик лишние гривенники, проехал дальше положенного. Море, скалы на берегу, несколько легковых автомобилей и человек десять — одни валяются на песке, другие плещутся в воде, недалеко от берега. Повсюду такая тишина, что ушам становится больно.

— Полный вакуум! — смеется Антон. — А что, здесь мне нравится! А тебе?

— Безлюдно очень, — неопределенно произносит Аня.

— И хорошо, что безлюдно! Зачем нам люди? Без них веселее!

Они идут к скалам. Здесь никого нет. Не видно даже машин и того десятка людей на пляже.

— Искупаемся! — говорит Антон и сам же смеется своим словам: быть на пляже и не искупаться! Раздевшись, он остается в одних плавках. — Раздевайся и ты, я пока окунусь.

Он подходит к воде. Мелкие волны с легким плеском накатываются на темный пляжный песок, щекочут ноги Антона. Вода теплая, так и манит к себе. Антон делает несколько шагов от берега, а затем пускается вплавь, легко и