Балатонский гамбит - Михель Гавен

— Рак? — Маренн внимательно посмотрела на него. — Какая стадия?

— Пока вторая. Но болезнь развивается быстро. Она очень плохо чувствует себя, иногда по целому дню не может подняться с постели. Мне жаль ее. Она всегда была прекрасной хозяйкой и заботливой матерью для моих детей. Она ничего хорошего не увидела от замужества. Муж любил другую, хотя был верен довольно долго, по причине того, что другая, — он взглянул на Маренн, — упрямо мучилась с другими, не желая увидеть очевидного. Но она все терпела, исполняя свой долг. Никогда ни в чем не упрекнула, ничем не выразила недовольства. Когда я освободился, она уже была больна, но точный диагноз поставили в прошлом году. Она умрет, — он отвернулся, вздохнув, Маренн молча стояла рядом. — Все идет к этому. Младшей дочке еще нет шестнадцати лет, ей будет плохо без матери, мать была для них всем, меня они знали мало, потому и особо теплых чувств не испытывают. Все идет к тому, что мы останемся вдвоем, а тебе останутся еще и мои дети, хотя бы младшая дочь.

— Я не возражаю, — Маренн прислонилась щекой к его плечу. — Я с радостью приму и всех троих, я давно уже это сказала. Но болезнь можно затормозить, ее надо затормозить. Надо попытаться добиться ремиссии. На второй стадии это еще возможно. Если удастся, то этот процесс стагнации может длиться до нескольких лет. Я помогу.

— Ты будешь ее лечить? — он снова обнял ее, прижимая к себе. — Врач сказал, безнадежно.

— Я не знаю таких диагнозов — безнадежно, — Маренн с насмешкой качнула головой. — Если бы я ставила такие диагнозы, половина личного состава дивизий СС уже лежала бы на кладбище, без всякой особой помощи большевиков. Конечно, я не онколог, я психиатр, военный хирург, нейрохирург. Онкология — это особая сфера, чрезвычайно сложная. Но я знаю, кто может добиться успеха, и я договорюсь о ее лечении.

— Это очень дорого стоит. Ты хочешь, чтобы она получала деньги от любовницы мужа? — в его голосе послышалась ирония.

— Ни в коем случае. Мы все оплатим из благотворительного фонда. За свою деятельность по спасению папуасов, над которой все время смеется Джилл, — Маренн улыбнулась, — я получила несколько крупных международных премий по полмиллиона долларов и даже по миллиону, так что папуасы весьма доходны, как над ними ни смейся. Все эти деньги пошли на благотворительность. У меня госпиталь для ветеранов Первой и Второй мировых войн, несколько благотворительных организаций, даже свой банк. Членам ваффен СС там также оказывается помощь, наравне с бывшими партизанами и подпольщиками, а также солдатами союзников. Им самим и членам их семей. Даже Нанетта, дочь Гиммлера, до сих пор приезжает ко мне и лечится в этом госпитале. Ей пришлось выйти замуж за еврея, чтобы от нее все отстали. Так что это все вполне реально.

— Что говорит по этому поводу де Голль? По поводу ветеранов ваффен СС? А заодно и Нанетты?

— Он мне ничего давно уже не говорит, как и рейхсфюрер когда-то. Он заинтересован, чтобы Франция получала как можно больше международных премий, слыла гуманной державой, имела вес в мире, и совсем не хочет, чтобы все это уплыло к Австрии, которая в любое время примет меня с распростертыми объятиями. Я прошу тебя, — добавила она через мгновение, — ничего не говори Зигурд о том, что я жива и мы снова встретились. Это надо как-то скрыть, постарайся, чтобы она не догадалась. Для такой болезни нужен покой, любой стресс снижает иммунитет, и болезнь прогрессирует. Она вообще может не пережить такое известие и уйти еще в этом году. Меня и так все устраивает.

— Хорошо, я ей не скажу.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Проехав по аллее от ворот, перед замком остановилась машина. Темно-синий «бентли». Маренн взглянула в окно. Клаус вышел из машины и поднялся по лестнице на террасу.

— Мама! Ты спишь?

Верх машины был откинут, на переднем сиденье рядом с водителем сидела симпатичная светловолосая девушка с модной короткой стрижкой и пила пепси-колу из банки. На заднем — немецкая овчарка.

— Я сейчас, подожди.

Маренн вышла из спальни на лестницу.

— Я так понимаю, ты ненадолго.

— Мама, мы едем в кино на ночной сеанс.

— С Анжеликой?

— Да, я хотел тебе сказать.

— Спасибо, что предупредил.

— А что это за розы? — войдя в гостиную, он увидел цветы в вазе.

— Это из сада.

— Мадам, он так и не поел, — из своей комнаты на первом этаже показалась Женевьева. — Я все разогрела, а он ни в какую. Ничего не ел с самого утра.

— Я не хочу, спасибо, — Клаус махнул рукой. — Ну, мы поехали, мама!

— Поезжай. Я только прошу тебя: не надо кормить Айстофеля чипсами и этой сладкой кукурузой, у него потом плохо с кишечником.

— Хорошо, мама!

— Но как же ужин, мадам? — растерянно спросила Женевьева.

— Не волнуйся, — Маренн улыбнулась. — Сейчас ему не нужно, он сыт другим. Зато потом приедет голодный, как волк, съест все, что ты приготовила, да еще нас впридачу, если мы вовремя не спрячемся. Это я как врач тебе говорю. Так что держи ужин теплым.

— Хорошо, мадам.

Маренн вернулась в спальню. Йохан лежал на постели, увидев ее, повернулся, затушив сигарету в пепельнице.

— Сын Вальтера?

— Да.

Она скинула пеньюар и легла рядом, он обнял ее.

— Он сделает тебя бабушкой еще скорее, чем твои девицы сподобятся, доделает то, что не успел Штефан, — он улыбнулся. — Девчонка ничего, симпатичная.

— Я сказала Клаусу так же, как когда-то Штефану, когда подошел возраст. Решишь жениться, приводи невесту, чтобы я познакомилась с ней, но до этого все развлечения — только не в моем доме. Я все понимаю, но это слишком. И пока главное — учеба. Надеюсь, он меня понял.

— Ты сделаешь это? — он приподнял ее, посмотрел прямо в глаза.

— Что?

— Как на Балатоне. Помнишь? Так только ты делала.

Она проследила за его взглядом, сообразила, улыбнулась.

— Да, конечно, с радостью.

За окном трещали цикады, волны ласково шелестели о камни. Он обнял ее. Подтянув к себе, страстно целовал в губы.

— Никто так не делал, как ты, — проговорил хрипло. — Даже те, для кого любовь — профессия.

— Я сделаю столько раз, сколько захочешь. Но дайте отдышаться, штандартенфюрер.

* * *

Еще не открывая глаз, он услышал крик птиц за окном — они носились над пляжем, выискивая добычу. С моря дул прохладный ветерок. Повернувшись, провел рукой по постели — пусто. Открыл глаза. Только белые розы разбросаны в беспорядке, те, которыми осыпал ее спящую, когда на несколько часов она задремала, отдав ему всю свою страсть и негу, накопившуюся за годы разлуки. Ветер шевелил прозрачные тюлевые портьеры. Дверь в соседнюю комнату была открыта. Он услышал ее шаги, постукивание каблуков, приглушенное ковром. Потом послышалось знакомое постукивание машинки. Она оторвала бумагу.