Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Она стала молчаливее, чем помнилось Робу, а сам он к ней не приставал с разговорами, уважая ее скорбь. На вторую ночь их пути в Исфаган они разбили лагерь на полянке в придорожных кустах. Робу не спалось, и тут он услышал, как Мэри наконец расплакалась.

— Если ты берешься исправлять ошибки самого Бога, почему же ты не смог спасти отца?

— Я еще слишком мало знаю.

Слезы копились слишком долго, и теперь Мэри уже не могла их остановить. Роб обнял ее, прижал к себе. Она положила голову ему на плечо, а он стал покрывать поцелуями ее залитое слезами лицо и добрался наконец до губ, нежных, ждущих его губ, вкуса которых он так и не забыл. Роб погладил ее спину, свою любимую ямку в самом низу позвоночника, а потом поцелуи стали крепче, он ощутил ее язык и стал приподнимать на ней белье. Мэри заплакала сильнее, но не сопротивлялась его ласкам, готовая принять его в себя.

Какова бы ни была страсть Роба, ее пересиливали уважение к этой женщине и глубокая благодарность к ней. Их слияние стало нежным, ласковым покачиванием, оба они двигались едва-едва. Так повторялось снова, и снова, и снова, пока Роб не достиг тончайшего наслаждения. Стремясь уврачевать, он сам нашел исцеление, стремясь утешить, обрел утешение у нее. Но надо было принести облегчение и Мэри, и Роб помог ей, пользуясь пальцами.

Потом они еще долго лежали обнявшись и нежно беседовали. Роб рассказывал ей об Исфагане и Яхуддийе, о медресе и больнице при ней, об Ибн Сине. А еще о своих друзьях — мусульманине и еврее, Мирдине и Кариме.

— У них есть жены?

— У Мирдина жена, а у Карима просто уйма женщин.

Уснули они крепко обнявшись.

С первыми робкими проблесками зари Роба разбудили скрип седел, неторопливый перестук копыт по дорожной пыли, чей-то хриплый кашель, разговоры всадников.

Роб обернулся и выглянул в просвет между кустами, за которыми они укрывались от чужих глаз. Мимо проезжало множество всадников. Лица свирепые, кривые сабли такие же, как у воинов шаха Ала, но луки другие, короче персидских. Одеты они были в изодранные рубахи, а тюрбаны, некогда белые, потемнели от пота и грязи. Исходивший от них смрад достиг спрятавшегося за кустами Роба, который с замиранием сердца ждал, когда одна из их лошадей заржет и выдаст их или же когда один из проезжающих бросит взгляд за кусты и увидит его самого и спящую рядом женщину.

Мелькнуло знакомое лицо — Роб узнал Хадад-хана, несдержанного сельджукского посла ко двору шаха Ала ад-Даулы.

Так, стало быть, сельджуки. А рядом с седовласым Хадад-ханом появился другой всадник, тоже знакомый Робу — мулла по имени Муса ибн Аббас, доверенный помощник имама Мирзы-абу-ль-Кандраси, персидского визиря.

Роб увидел затем шестерых других мулл, а воинов верхами насчитал девяносто шесть. Совершенно неизвестно, сколько их проехало здесь, пока он спал.

Ни его лошадь, ни вороной Мэри не заржали, не подали голоса, пока не проехал последний сельджук. Роб только тогда смог перевести дух, слушая, как затихают вдали голоса сельджуков и стук копыт их коней.

Он поцелуем разбудил свою жену, затем они, не теряя времени, свернули свой немудреный лагерь и отправились дальше в путь, ибо Роб увидел причину для того, чтобы спешить.

50

Чатыр

— Женился? — Карим посмотрел на Роба и усмехнулся.

— У тебя жена! Вот уж не думал, что ты последуешь моему совету! — воскликнул сияющий Мирдин. — А кто тебе ее сосватал?

— Никто. То есть, — поспешно исправил себя Роб, — был брачный договор еще больше года назад, но в силу он вступил только сейчас.

— И как же ее зовут? — поинтересовался Карим.

— Мэри Каллен. Она шотландка. Я повстречал ее и ее отца в караване на бесконечном пути сюда. — Роб рассказал друзьям кое-что о Джеймсе Каллене, о его болезни и смерти.

— Шотландка, — проговорил Мирдин, который слушал Роба вполуха. — Значит, она из Европы?

— Да, ее родина лежит к северу от моей родной страны.

— Она христианка?

Роб молча кивнул.

— Я должен увидеть эту женщину из Европы, — горячо сказал Карим. — А красивая она?

— Она необыкновенно прекрасна! — вырвалось у Роба, и Карим расхохотался. — Нет, я хочу, чтобы ты сам оценил. — Роб повернулся к Мирдину, приглашая и его, но друг уже повернулся и ушел.

* * *

Робу не очень-то хотелось докладывать шаху о том, что увидел в дороге, однако он понимал, что присягнул на верность и другого выбора у него нет. Он пришел во дворец и объявил, что должен увидеться с шахом. Хуф в ответ мрачно усмехнулся.

— В чем состоит твое дело?

Роб молча покачал головой, и Капитан Ворот бросил на него взгляд, тяжелый, как камень. Все же Хуф велел подождать, а сам отправился доложить шаху Ала, что зимми-чужеземец Иессей просит аудиенции. Вскоре старый воин уже вводил Роба в покои властелина.

От Ала сильно пахло вином, но он с вполне трезвым видом выслушал рассказ Роба о том, что его визирь отправил своих самых благочестивых помощников, дабы те встретили и проводили в глубь страны отряд врагов шаха.

— Никаких сообщений о нападениях на жителей Хамадана мы не получали, — задумчиво проговорил Ала ад-Даула. — Этот отряд сельджуков пришел не для грабежа и разбоя, значит, они сговаривались об измене. — Полуприкрыв глаза веками, он пристально разглядывал Роба. — Кому ты уже говорил об этом?

— Ни единому человеку, о повелитель.

— Пусть так и будет.

Не продолжая разговора, Ала поставил на стол между ними доску для шахской игры. Его заметно обрадовало то, что теперь в лице Роба он встретился с более подготовленным противником, нежели до сих пор.

— А-а, зимми, ты становишься искусным и коварным, как перс!

Робу некоторое время удавалось сдерживать натиск фигур шаха. Шах в конце концов, как и всегда, стер в порошок силы Роба — шахтранг. Оба, однако, согласились в том, что их игра приобрела новый характер — она теперь больше походила на борьбу. Роб мог бы продержаться даже чуть дольше, если бы не так спешил возвратиться к молодой жене.

* * *

Мэри до сих пор еще не видала такого красивого города, как Исфаган. Возможно, ее восторг был так велик еще и потому, что здесь она была вместе с Робом. Домик в Яхуддийе очень ей понравился, пусть еврейский квартал и выглядел весьма блекло. Дом, в котором они с отцом остановились на берегу вади в Хамадане, был побольше, но этот надежнее построен.

По ее настоянию Роб купил известь и несколько самых простых инструментов, и Мэри пообещала, что приведет дом в порядок, пока Роб будет отсутствовать, в первый же день. Персидское лето набрало сил, совсем скоро черное, с длинными рукавами, траурное платье Мэри насквозь промокло от пота.

Незадолго до полудня в их дверь постучал такой красавец, каких Мэри и не встречала. Он поставил на землю корзину с черными сливами и, освободив руки, дотронулся до рыжих волос Мэри, немало ее этим напугав. Он улыбнулся, придя в восхищение, на загорелом лице блеснули ослепительно белые зубы. Потом долго говорил — похоже, очень красноречиво и любезно, с большим жаром, но говорил-то на фарси!

— Мне очень жаль, — пробормотала Мэри.

— А! — Он мгновенно все понял и приложил руку к сердцу. — Карим.

— Вот как! — Весь страх у Мэри сразу прошел, теперь она была польщена. — Значит, вы друг моего мужа. Он рассказывал мне о вас.

Гость просиял и, не обращая внимания на возражения Мэри, которых он все равно не понимал, повел ее к стулу. Усевшись, она принялась за сладкие сливы, а гость тем временем развел известь с песком и водой в нужной пропорции и наложил раствор на три трещины, пересекавшие стены дома изнутри. Затем поправил подоконник. Мэри, нисколько не стыдясь, даже позволила ему помочь, когда выкорчевывала толстые цепкие колючие кусты в садике.

Карим засиделся в гостях, пока не вернулся Роб. Тогда Мэри настояла, чтобы он поужинал с ними. Пришлось подождать, пока стемнеет: шел месяц рамадан, девятый месяц года, месяц великого поста.

— Карим мне понравился, — сказала она Робу, когда гость ушел. — А когда я познакомлюсь со вторым, Мирдином?

Роб поцеловал жену и покачал головой.

— Не знаю.

* * *

Рамадан показался Мэри весьма своеобразным месяцем. Роб, для которого это был уже второй рамадан в Исфагане, объяснял ей, что время это довольно безрадостное. Считается, что его следует проводить в посте и молитвах. Но ведь у всех на уме была прежде всего еда! Мусульманам запрещалось принимать какую бы то ни было пищу или жидкость от рассвета до захода солнца. С базаров и улиц исчезли продавцы съестного, а майдан весь месяц по ночам погружался в темноту и безмолвие, но друзья и родственники собирались по ночам, чтобы поесть и укрепить свои силы для следующего постного дня.

— В прошлом году мы во время рамадана были в Анатолии, — сказала Мэри с тоской в голосе. — Отец купил у одного пастуха ягнят и устроил пир для наших слуг-мусульман.