Холмы России - Виктор Ревунов

А когда-то была его. Вон по той лесенке летними вечерами поднимались спать на сеновал, и видел он снизу, как колыхалось белое марево ее ног. Клала она голову на его плечо, обнимала: "Озябла, Митя..."

- И ты изменился, да подлость твоя все в той же одежке.

- Или избы у нас нет, тут разговариваем, как через порог? К ссоре такой разговор. Так все равно не уйдешь.

Может, коленки от страха трясутся? Давай уйму.

- Зачем пришел?

- Поговорить,- сказал он глухо.

Она прошла в избу, стала спиной к печи, распрямившись. Грудь с силой поднялась в теснинке кофты.

- Бей! Дави до последней жилочки, а не люблю тебя. Кирю люблю. Слышал?! Вот и весь разговор.

- Я на час,-повторил он.-Прими, как незваного.

Тарелочки поставь, вилочки положи,- и он достал из вещевого мешка бутылку.-А то и вместе отметим разводную. Вместе жили. Все жилочки свои потаенные знаем. Не жена теперь. Так, знакомая. Разные, а крыша одна.

Она ушла в горницу, быстро связала узелок. Митя загородил ей дорогу к двери.

- Постой. А то убьют, правду-то не узнаешь про мою подлость.

Потянул за узелок. Л она будто и не держала. Швырнул в горницу.

- Твоя половина. Дверь эту заколотим. Тебе своя будет, а мне - своя. Будем через стенку веселые песни петь. Ты с Кирькой, а я найду... А тебя жаль... Я на час,- громче повторил он- Времени нет па карауле перед тобой стоять. Сядь!

Как близко она, протяни только руки и целуй в жаркой обнимке! Вон губы-то, словно в вишневом соку.

"Кирькина",- мутно шевельнуло гневом в душе.

- Сядь,- попросил он и подставил табуретку к столу.

Не думала она, что так он и разговаривать будет.

- Я и стоя послушаю.

- Перед Кирькой навытяжку! А тут без него разговор. Он свое сказал. Утешил. Чужое. Свое не нашел. Да силенок маловато тебя оторвать.

- Сама оторвалась.

- Теперь далеко не видать. Война застит... А домой прийти хорошо. Если бы к жепе. Да не на эту минутку...

Катюшку Стремнову потом позовешь. В дом их нельзя же.

Он нарезал колбасы на газете. Открыл бутылку, поставил стакан и кружку.

- Зачем она тебе? - спросила про Катю.

- Спасибо сказать за письмо. Мимо бы тебя, да на нее тогда глянуть. Угадать. Счастье Федору... Не сядешь? - почти крикнул он.

- Нет!

Он вдруг все смахнул со стола в угол. Зазвенело стекло с железом. Сел.

- Не пожалел бутылочку.

- Я ее жалел, когда с тобой жил.

- Видишь, как порознь-то хорошо. И не жалеешь.

- Я тогда в лагере сказал себе: "За разок взглянуть на тебя не побоюсь смерти". И наговорил: привели бы нас на свидание. На одну скамеечку. Да вот когда взглянул...

Он посмотрел, как она стояла у печи, держа за спиной руки. Все простенькое на ней, и в простеньком дышала ее красота. Затихла вдруг. Но вот чуть повела глазами на Митю, и едва уловимая усмешка презрела его.

- Тебе взглянуть. А меня в историю впутать,- голос был спокойным: отошло, перегорело, по не забывалось.

Она следила еще, как Митя глядел, мучительно вызывая в ней другой ответ, не признавая безнадежности своего желания.

- Так ведь и ты когда-то разок взглянула, да и пошла, не побоялась.

- Разговор этот давно кончен. Там, у колючки. Помнишь, как погрозил убить. Ты и убил все.

- Нет, не кончен разговор наш. Приговор судьбы, и война не помилует. Знать, тяжелое дело. А по нему и срок долгий, если не к стенке кому-то из нас.

- Митя, молю тебя, отстань. Твоей не буду. Не пересилишь. Зря только биться. И я не пересилю. Кирю люблю.

- Что делать? Переступи, или пропаду,- не смиряя свое, с отчаянием, как в последней мольбе, сказал он.

- Что ж выйдет-то? Много у всех желаний. А жертвовать кто?

Митя посмотрел на нее тягуче, с хмурой печалью и отвернулся.

- Вот и взглянул разок,- проговорил он.- Не взял и добром. Змея ты холодная. А женою была. Не выпытывал Кирька, как целовал тебя? Как же так, любить и не помутнеть: что было самое первое свиданьице с другим, А я мутнел: а вдруг у тебя с кем-то ночка загадана.

- Ревностью себя разжигал. Хуже вина.

- Значит, было что разжигать. Я за разок взглянуть на тебя позора и смерти не побоялся. А даром-то любить такую кто откажется!

- Так ведь и я не побоялась.

- Про Кирьку разговор!

- И он не боялся. Его с собой не равняй. Твоя жизнь с отчаяния тебе и полушки не стоила.

- Отчаяние-то от тебя пошло. Да не будем судить.

На двух судах судили меня. А жду твоего суда,

- Вон какой суд подходит. Страшно!

Она пошла из избы. Он нагнал ее в сенях. Тяжело дышал.

- Я тебя за измену пощадил, а ты за любовь казнишь.

- Мне твоя любовь хуже казни.

Ревность какой-то красной мгновенной мутью ослепила его. Он сорвал серп со стены. Затих, зажал его в руке.

Феня подошла ближе и наткнулась бедром на зубреное жало. Раскрыла кофту от шеи и до груди, как лозу обнажила со свежо холодевшей влагой.

- Пори!

И Митю поразила улыбка с красотою, и мукой, и ненавистью, и силой, которую она подняла в себе. Чтоб так улыбнуться несразимо... Он отступил.

- Вот же какую любовь в тебе искал. Открылась!

- Ян тебя так любила.

- А мне кроху... Тяжело без родного,- медленно проговорил он.

- А родному грозил. Понял!

Он швырнул серп, который с визгом ударился об обруч на кадке,- мерцнули искры.

- Постой,- сказала Феия, когда Митя собрался и вышел.- Не пропади. Не ко мне, к другой приди со счастьем.

Она на крыльце поцеловала его. Видели люди. А она и не боялась: пожалела, чтоб не пропал человек, с которым ломала ее одна судьба.

Ночью в избу Фени явился Новосельцев, в кепке и в сатиновой рубахе. Не подлаживался под войну. Даже наган припрятал. Лежал в кармане укромно, но с полным зарядом.

- Привет тебе от Кирьяна.

- Заходи же, Ваня,- обрадовалась она.

Он зашел в избу.

- Свет не тревожь. Так видно... Мимо станции он с дивизией проходил. В бой. Забежал ко мне. Посуровел и поиссох лицом, не узнаешь.- Он не сказал, что после кровопролитных боев на Березине и Днепре дивизия вышла из окружения и была отведена для пополнения в тыл - стояла в здешних лесах во втором эшелоне фронта, а вчера тронулась к месту сосредоточения-в сторону Ельни.- Просил поцеловать тебя. Такое мне доверие.

Он крепко взял ее за плечи. Поцеловал в открыто улыбнувшиеся губы.

- И записка от него.

Феня развернула бумажку. Первая весточка от Кири, Феня!

Рожь ты моя. Рядом прошел. А свернуть нельзя. Даже виделась ты мне, твои глаза - две березы зеленые, и как заря над ними, твой платок. Провожала долго до встречи далекой..."

Она со слезами улыбнулась и убрала записку за кофту.

- Не зная его, за слова бы такие полюбила.

- Одну я просьбу исполнил. А вторая - особая,- он не договорил и достал из кармана повестку.- Тебе.

- На фронт! - удивилась Феня.

- Пока пойдешь со мной. Собери в дорогу себе чтонибудь.

Новосельцев ждал, когда она соберется. Крепко закрыл окна. Митину закуску завернул: пригодится в дороге.

- Митя был. Стремновы мне говорили. На чем же порешили? - спросил Новосельцев.

- Порешит война,- ответила Феня из горницы.

- Такую ей власть давать. Мы с ней порешим.

Феня вышла с узелком. В платке и стеганой душегрейке.

- Быстро ты... В такой любви выстояла, и в деле выстоишь. Имел это в виду, когда человека выбирал. Что не спросишь куда?

- Куда не надо, не заведешь.

- Тогда пошли!

Они вышли и сразу же за двором скрылись в лесу.

Таил он от дорог свое тревожное, темное и опасное среди ягодных тропок, по которым пойдут скоро люди с оружием - партизаны, как грозно назовутся они одним именем. На случай, по приказу райкома, уже готовил секретно людей Новосельцев.

Феня оглянулась. За лугом туманился хутор. Сколько прожито горького и счастливого, но было одно чувство:

оставалось в непогубимой любви к родному, что было сейчас самым дорогим для нее, как тот заветный бережок у тихой воды: "Киря, перевези".

Остановился и Новосельцев. Видел темный красивый силуэт Фени перед черемуховым туманом. Там оставалось прошлое ради нового, но тяжелого, что ждало ее.

Где-то в избе слышалась песня. Кого-то провожали.

Он, да ты, калинушка,

Ой, да ты, малинушка.

Брезжило из какого-то окошка тихо, светало красотой.

Он, да ты не стой, не стой

На горе крутой,

Феня взглянула на свою избу и, если бы не отвернулась, увидела бы, как что-то бледное мелькнуло в окне.

Павел Ловягин второй день скрывался в подполе. Пока не было дома хозяйки, проник в избу и вышел сейчас.

Пожирал хлеб и слизывал с половиц разлитое вино.

Удар в затылок оглушил его.

Очнулся он с ломотой в голове и с трудом повернулся: ноги и руки связаны,- увидел человека... На лице его какая-то тряпица белая. Он стоял у буфета и быстро убирал в карманы куски хлеба. Взял с лавки топор и подошел к поверженному.