Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Лицо Гундермана разгладилось, он одобрительно покачал головой.

- Конечно, мой друг. Я вас прекрасно понимаю. Вы – образец служения нашему Господу и пастве. Не смею вас задерживать и чрезвычайно признателен за великолепно проведенную церемонию крещения моего внука. К сожалению, мир устроен так, что кто-то рождается и тот же самый момент, кто-то умирает. Друзья мои, - хозяин громко обратился ко всем гостям, - нашего любезного пастора Веттермана ждут неотложные дела служения Господу, и мы не смеем его задерживать, как бы этого нам не хотелось. Поблагодарим его за оказанную нам величайшую честь.

Большинство людей поклонились Иоганну, но некоторые все же продолжали настойчиво его уговаривать пройти к столу.

- Любезные прихожане, очень сожалею, но у меня нет времени. – Тихим голосом Веттерман повторял им раз за разом. Видя, что этого недостаточно, пастор осенил крестным знамением ломившийся от изобилия стол и произнес:

- Да благословит Господь вашу трапезу. В любом случае Христос уже вошел в ваш дом с крещением, присутствует здесь и разделит это благословенное угощение с вами, даже если меня не будет. – С этими словами он заторопился к выходу, сопровождаемый громкими возгласами сожаления. В дверях остановился и добавил, прощаясь:

- Жду вас всех на воскресной проповеди и причастии!

- Господи, как я Тебе благодарен, что сегодня не воскресенье! – Вдруг промелькнуло в голове. Веттерман с ужасом представил, что ему пришлось бы подниматься на кафедру и начинать проповедь, не зная о чем говорить. Он попытался вспомнить хоть один стих… и не смог. Он представил на мгновение молельный зал их церкви, скрип ступеней, высоту кафедры, пар человеческого дыхания, превращавшийся в белесый туман над чернотой голов, уходящих в меха шуб и тулупов, но рот его был скован, и если даже ему и удалось бы разжать губы и произнести хоть какие-то слова, то ничего общего со Словом Божьим они бы не имели, они бы просто не дошли до собравшихся, а повисли пустыми звуками-деревяшками в тишине церкви, как тот, подаренный кем-то, резной голубь над кафедрой. Господи! Благодарю Тебя, что сегодня нет проповеди!

Обратно к дому впереди шел сын. Андерс укорачивал свой размашистый шаг, словно чувствовал сдерживающий тяжестью переживаний отцовский взгляд на спине. У крыльца Веттерман не выдержал и позвал:

- Андерс! – Сын вздрогнул и беспокойно обернулся, возможно, в первый раз за сегодняшний день, посмотрев в глаза отцу. Его взгляд был тоже полон страдания и вины. Внезапно сын широко шагнул к отцу и Веттерман распахнул объятья, схватил и прижал к сердцу. Казалось, Андерс сейчас заплачет, как маленький ребенок, обидевший словом или проказой отца, и ищущий теперь в слезах и объятиях прощения, спасения и утешения от собственных угрызений совести. Казалось, еще немного и разрыдаются оба… Нет, они не заплакали, хотя слезы навернулись на глаза у обоих. Отец и сын, два взрослых мужчины, они кожей и душой ощущали свое кровное родство, понимали страдания друг друга и молча просили прощения один у другого.

Иоганн похлопал сына по спине и прошептал, как когда-то в детстве:

- Ничего малыш. Все образуется. Все будет очень хорошо. Вот увидишь!

Андерс не отвечал, старался кивнуть, крепче вжимаясь лицом в отцовское плечо.

- Отдохни сегодня, сынок. Я дальше отправлюсь без тебя. – Ласково произнес пастор, поглаживая вихры.

Сын отстранился и вопросительно посмотрел на отца.

- Да, да. – Подтвердил Иоганн. – Я один схожу к Манненхеймам.

Андерс виновато улыбнулся и благодарно кивнул. Сегодня им и, правда, было лучше побыть немного врозь.

Веттерман захватил требник с записями посланий Апостолов и отправился к умирающему старику Манненхейму. Испуганные домочадцы жались по углам большой комнаты, где на широкой кровати лежал истощенный долгой изнурительной болезнью хозяин. Сидя перед умирающим стариком и держа за холодную руку, пастор молился с ним, за него, за себя, за сына, за Илву…

- …прощайте друг друга, как Христос прощал вас…

С трудом разжав обескровленные стариковские губы, он влил ему капельку вина причастия, осенил крестом неподвижное лицо, безмолвных родных и поспешил на выход. Короткий день уступил свое время таким же непродолжительным вечерним сумеркам, стремящимся поскорее обратиться в настоящую ночь. Туман рассеялся, и возле своего дома Веттерман заметил переминающегося с ноги на ногу стражника, что давеча принес письмо от архиепископа Макария.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Боже, я же совсем забыл об этом. Который сейчас час? Как некрасиво, непозволительно стыдно опоздать к столь высокой приглашающей стороне! – С ужасом подумал Иоганн, невольно ускоряя шаг.

- Господин пастор, - стражник по-прежнему придерживал рукой шлем, который все норовил соскользнуть с головы, - вас за воротами монах какой-то дожидается.

- Спасибо, мой друг, я на одну минуту. – Веттерман метнулся в дом, оставил требник и поспешил обратно. Вместе со стражником они быстро прошли к воротам, скрипнула открываемая половинка, и пастор выскользнул в темноту наступившей ночи.

Снаружи, прислонившись к высокой бревенчатой ограде, стоял худой высокий монах. В руках он держал какой-то сверток.

- Прошу простить меня, святой отец, что заставил себя ждать. Причащал умирающего. – Произнес от растерянности Иоганн в свое оправдание. Звучало нелепо, но пастор был очень смущен от того, что забыл за всеми своими переживаниями о совершенно непостижимом, ошеломительном изначально и по своей сути, загадочном приглашении архиепископа, православного иерарха, духовного владыки Новгорода и всего севера Московии, строго настрого воспрещавшего собственным священникам и монахам общаться с протестантскими служителями Господа, считавшимися отъявленными еретиками. Только сейчас, оказавшись за воротами Немецкого Двора, в компании с молчаливым, на первый взгляд, монахом, Иоганн осознал полностью всю серьезность, значимость и непредсказуемость предстоящей встречи.

- Оденьтесь, святой отец! – Неожиданно для Веттермана монах произнес на приличном немецком языке, протянул пастору сверток, который оказался русским овчинным тулупом и шапкой и, в качестве пояснения, добавил. – Так надо! - Убедившись, что Веттерман натянул на себя требуемое без лишних вопросов, уже молча кивнул головой в сторону Волхова, что означало: «Следуйте за мной!».

Пошли быстро. В тяжелом тулупе Веттерман еле поспевал за своим провожатым. О смысле переодевания догадался быстро – митрополит не хочет, чтобы кто-то видел, как протестантский пастор навещает иерарха. Почти бегом пересекли Великий Волховский мост. Иоганн даже не заметил реки, настолько было темно. Навстречу им надвигалась Пречистенская башня – главный вход в Каменный Город или детинец, сердце Новгорода, где Веттерман еще ни разу не был. Вправо и влево от башни разбегались крепостные стены, ощетинившиеся острыми загнутыми в «ласточкин хвост» зубцами. Ворота были закрыты, лишь чернела узкая калитка, ведущая внутрь прямоугольника башни и в саму крепость, отблески факелов освещали угрюмые бородатые лица стражников, отражались в кольчугах и шлемах. Стража никаких вопросов не задавала, или провожатый подал им какой-то знак, оставшийся незаметным для пастора, или они были предупреждены заранее. Монах быстро перекрестился, на мгновение подняв голову к верху – там в темноте чуть виднелся образ Пречистой Богородицы, Веттерман последовал его примеру, чтобы не вызвать подозрения охраны. Створка ворот была приоткрыта, и Иоганн шагнул в глубину мрачного кирпичного зева, освещенного лишь парой факелов – при входе и в конце длинного сводчатого коридора.

Они оказались внутри Каменного Города. Справа вырастали одна за одним постройки - звонница, за ней, чуть в глубине церковь Спаса Милостливого, ближе к дороге церковь Входа в Иерусалим, и лишь за тем громада Святой Софии, вросшая в землю, как тысячелетний дуб с торчащими корнями-контрфорсами. Начались крепостные и деревянные постройки Владычного Двора. Веттерман посмотрел налево. Там тянулись палаты наместнического двора, огражденные деревянным тыном. Все было так, как однажды описывал ему Андерс. От него пастор знал и название церквей Каменного Города.