Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

лет

На себе хранят

То, о чем забыл проспект

И забыл фасад.

Знаки счастья и беды,

Память давних лет —

Детских мячиков следы

И бомбежки след.

У Вадима Сергеевича есть целый цикл стихотворений, посвященных дворам, преимущественно ленинградским.

Юрий Визбор пел:

Я гитарой не сильно владею

И с ладами порой не в ладах:

Обучался у местных злодеев

В тополиных московских дворах.

Это уже московский двор.

Тополь, кстати, тоже был одним из символов советского двора. Избранный и обласканный властями за способность в считаные годы становиться полноценным, взрослым деревом, он пользовался невиданными привилегиями. Тополю прощалось все. В том числе дикое количество пуха, которое ветер гонял не только в подворотнях и дворах, но и в обычных московских квартирах. Дети страдали аллергией, взрослые чертыхались, кошки сходили с ума. И тем не менее дворы и улицы советских городов из года в год засаживали именно этими злокозненными тополями.

А вот еще воспоминание, на сей раз прозаическое: «Ах, что за чудное воспоминание – мой старый двор… Как любили мы, послевоенные дети, здесь гулять. На лавочках сидели старушки, судача о чем-то своем. Расхаживали по двору ленивые кошки, никто их, кажется, тогда не трогал. А по весне во двор выходили все жильцы нашего дома, высаживали под своими окнами зеленую рассаду. И с приходом лета расстилались по двору ковровой дорожкой цветы. Что это была за красота! Это, увы, всего лишь сон. А наяву увидела свой старый двор совсем другим… Заброшенный двор имел такой унылый вид, что сжалось сердце, – не встретила здесь ни детворы, ни стариков. А перед глазами вставали и вставали картины радостного детства, наш двор, в котором проходила вся ребячья жизнь. И было самым страшным наказанием, если кого-то не выпускали во двор».

Действительно, у всякого мемуариста, вспоминающего дворы середины ХХ века, что называется, в подкорке прописано это противопоставление – было хорошо, а стало плохо. Характерно, что на коммуналки в целом это правило не распространяется.

Кто куда? Расселение коммуналок

Освобождение страны – в первую очередь Москвы – от коммуналок началось, как ни странно, достаточно рано. Новые коммуналки еще продолжали создавать, а со старыми уже что-то предпринимали.

Далеко не всегда это было именно расселение. Булат Окуджава, например, вспоминал о своем легендарном доме 43 по улице Арбат: «Году в тридцать шестом над нашим домом надстроили еще два этажа, и в них с шумом и весельем поселились работники Наркомата мясной и молочной промышленности. Они получили отдельные квартиры, а все, буквально все, жили в коммуналках; у нас, к примеру, в бывшей квартире фабриканта Каминского – четыре семьи, и это было роскошью».

Совершенно фантастическую – и притом вполне реальную – ситуацию описывал Михаил Зощенко в рассказе «Пушкин»:

«На восемьдесят девятой годовщине разговоры, конечно, поднялись в квартире. Пушкин, дескать. Писатель. Жил, дескать, в свое время в этом помещении. Осчастливил, дескать, жилплощадь своим нестерпимым гением. Не худо бы в силу этого какую ни на есть досточку приклепать с полным обозначением события – в назидание потомству.

Иван Федорович Головкин тоже сдуру участие принял в этой дощечке, на свою голову.

Только вдруг в квартире ропот происходит. Дамы мечутся. Кастрюльки чистят. Углы подметают.

Комиссия приходит из пяти человек. Помещение осматривает.

Увидела комиссия разную домашнюю требуху в квартире – кастрюли и пиджаки – и горько так вздохнула.

– Тут, – говорит, – когда-то Александр Сергеевич Пушкин две недели гостил у своего приятеля. И что же мы здесь видим спустя столетие? Мы видим, что в данной квартире форменное безобразие наблюдается. Вон метла стоит. Вон брюки висят – подтяжки по стенам развеваются. Ведь это же прямо оскорбительно для памяти гения! Нет, вряд ли поэт посетил бы своего приятеля, если б знал, чем все это кончится.

Ну, одним словом, через три недели выселили всех жильцов из этого помещения».

Формально вроде бы все хорошо – была коммуналка, и нет коммуналки. Но ведь жильцы остались вообще без площади. В том числе главный герой рассказа, тот самый Иван Федорович Головкин, который до заселения в пушкинский дом не имел собственного угла – «Помещения не имеет. И спит по субботам у знакомых. На какой-то подстилке. В передней комнате».

И теперь вынужден возвращаться все к той же подстилке, в «переднюю комнату».

«Хотел Головкин в Пушкинский заповедник поехать – ругаться, но после занялся подыскиванием помещения.

Он и сейчас еще ищет. Осунулся, поседел. Требовательный такой стал. Все расспрашивает, кто да кто раньше жил в этом помещении. И не жил ли здесь, оборони Создатель, Демьян Бедный или Качалов? А если жил, то он, Головкин, и даром не возьмет такого помещения».

А вот какая милая история случилась с Салтыковым-Щедриным. Правда, не самим писателем, а с его сыном. Но зато настоящим, живым. Ее описывал актер Алексей Владимирович Баталов:

«В начале тридцатых годов в Ленинграде жил в жуткой коммунальной квартире, буквально погибая от унижений и нищеты, глубокий старик – родной сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как известно писатель этот ценился и цитировался самим Сталиным, и вот несчастный старик решился написать вождю письмо с просьбой о помощи. Каким-то непостижимым образом это письмо дошло до адресата, и всесильный тиран собственноручно начертал на нем резолюцию: “т. Медведю. Прошу помочь”.

Затем письмо было доставлено в печально известный серый дом на Литейном, а Медведь, как известно, возглавлял ленинградский НКВД вплоть до убийства Кирова. Получив бумагу с собственноручной резолюцией Сталина, Медведь разом нажал на все кнопки стоящего перед ним аппарата – вызвал к себе начальников всех отделов. Через минуту из коридора послышался топот сапог, а через две кабинет Медведя наполнился сотрудниками. Дальше хозяин кабинета произнес матерный монолог, смысл которого можно передать примерно так:

– За что я вас, дармоедов, кормлю?.. Куда вы, сукины дети, смотрите?.. Мимо вашего носа письмо попадает самому хозяину, и я об этом ничего не знаю! Сию минуту найти этого, как его, Щедрина!.. И чтоб я завтра же мог рапортовать в Москву!..

А сын знаменитого сатирика сидел в своей жалкой комнатенке со своей старенькой женой и вовсе не подозревал, что вот-вот начнутся события, напоминающие сказку из “Тысячи и одной ночи”. А тем временем к его дому подъехали грузовые машины, и доблестные чекисты вошли в квартиру. Для начала они в принудительном порядке выселили всех прочих жильцов этой коммуналки, погрузили их