Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Корейко не было. Вместо него на великого комбинатора смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очами и резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр цвета хаки. Остап так удивился, что даже подпрыгнул.
– Что это за шутки? – грозно сказал он, протягивая руку к противогазу…
Но в эту минуту набежала группа людей в таких же противогазах, и среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко. Остапа взяли под руки, и молодецкий голос сказал:
– Товарищ! Вы отравлены!»
И вот, собственно, убежище. Правда, в романе Ильфа и Петрова оно было газовым:
«Газоубежище расположилось в домовом клубе. Это был длинный и светлый полуподвал с ребристым потолком, к которому на проволоках были подвешены модели военных и почтовых самолетов. В глубине клуба помещалась маленькая сцена, на заднике которой были нарисованы два синих окна с луной и звездами и коричневая дверь. Под стеной с надписью: “Войны не хотим, но к отпору готовы” – мыкались пикейные жилеты, захваченные всем табунчиком. По сцене расхаживал лектор в зеленом френче и, недовольно поглядывая на дверь, с шумом пропускавшую новые группы отравленных, с военной отчетливостью говорил:
– По характеру действия боевые отравляющие вещества делятся на удушающие, слезоточивые, общеядовитые, нарывные, раздражающие и так далее. В числе слезоточивых отравляющих веществ можем отметить хлор-пикрин, бромистый бензол, бром-ацетон, хлор-ацетофенон…»
И так далее.
Но с наступлением войны игра стала опасной, а подчас и трагичной действительностью. Завывала уже настоящая сирена, и, не дожидаясь, пока к ней присоединится гул вражеских бомбардировщиков, жители московских коммуналок спешили в убежище – пересидеть очередной налет.
В убежище обычно проводили по нескольку часов. Комфортными эти условия никак нельзя было назвать. «Удобства» – из расчета один унитаз на 80 человек. В отсутствие канализации устанавливали так называемые «пудр-клозеты», по сути, несколько усовершенствованные параши. Жесткие деревянные скамейки, ночью на них пытались спать, но безуспешно – места для сидения еще хватало, а для лежания с большим-большим трудом. Спертый до невозможности воздух. Стенды с неизбежной в СССР наглядной агитацией. Письменный стол для очередного ответственного работника.
Пользуясь случаем, он проводил очередную лекцию – совсем как его коллега в «Золотом теленке». Только теперь все было уже всерьез.
Психиатр Евгений Краснушкин писал: «Первые воздушные тревоги, первые налеты немцев на Москву загоняли москвичей в бомбоубежища, именно первые налеты давали и наибольшее количество психогенных реакций и провоцировали и иные психозы. Очень скоро у москвичей образовался “иммунитет” в отношении воздушных налетов и бомбардировок, и в самое горячее время их, в октябре и ноябре 1941 или 1942 года, все меньше и меньше людей пользовались бомбоубежищами, а психогенные реакции и психогенно-спровоцированные психозы в психоприемнике почти исчезли».
Тем более бывало так, что это самое убежище давало не спасение, а гибель. Так случалось, если в дом попадала особенно мощная бомба и полностью разрушала его. Тогда сидящие в убежище оказывались в буквальном смысле слова погребенными под руинами здания. И даже если они не погибали в момент разрушения, то умирали от ран, нехватки воздуха, жажды – у городских властей в то время не было физической возможности оперативно разгребать подобные завалы.
Один мемуарист, переживший войну в Сталинграде, писал: «Помню бомбежку: хотел посмотреть битву самолетов в воздухе, они летят, гудят, а бабка меня тащит за руку: “Скорей, скорей”, а я упираюсь, очень не хотел идти с ней… Мы собирались в стаи и бегали к Волге, к заводу, бегали смотреть зенитки, потом бегали к госпиталю… Интересно было смотреть на бои наших самолетов с немецкими, хотелось болеть за наших… Как спасались от самих бомбежек, не помню, бежали в дом, старались нас не выпускать, но мы бегали к Волге, к заводу. Потом с мальчишками смотрели на самолеты через черные стекла, летом старшие мальчики коптили стекла, и через них мы все глядели на небо, на самолеты. Самолеты были большие четырехмоторные с резким гулом».
А вот еще одно воспоминание:
«Во время бомбежек сидели в “щелях”. Научились по звуку различать наши самолеты и немецкие. А еще придумали такую затею-игру. Когда начинался налет и слышался гул тяжело груженных бомбами немецких самолетов, мы кричали протяжно:
– Везе-ем, везе-е-ем.
Дальше коротко:
– Подарки!
На отрывистых звуках наших зениток часто:
– Кому-кому-кому?
При вое падающих на нас бомб опять с протягом:
– Ва-а-ам! Ва-а-а-м!
Это помогало переживать налеты».
Невообразимо страшным было это время.
* * *
А после войны заурядным явлением коммунальных дворов стали пленные немцы. Они выполняли всякую тяжелую, неквалифицированную работу и, вопреки строгим запретам, иной раз вступали в контакт с окружающим миром в лице обитателей коммунальных квартир. В первую очередь, естественно, детей.
Алексей Козлов писал: «Пленные стали появляться уже во дворах в качестве рабочей силы на различных строительных и ремонтных работах. Когда в нашем дворе проводили какие-то подземные трубы, то траншеи для них копали немцы. Это была команда из двух-трех пленных под охраной одного автоматчика. Мы подходили к краю глубокой ямы и смотрели, как в зоопарке, на тех, кого раньше показывали только в кино, в исполнении наших актеров. И вот однажды, когда я разглядывал раздетого по пояс немца, орудовавшего лопатой в траншее, он вдруг обратился ко мне и жестами показал, что хочет есть и предлагает обменять на еду колечко, которое он вынул из кармана и показал мне. Мне было тогда лет десять, но романтические замашки уже проявлялись вовсю, и перспектива хвастануть перед ребятами двора кольцом на руке представлялась заманчивой. Кольцо, явно сделанное из медной трубы и отполированное до золотого блеска, имело еще и красный камешек, он же обработанный кусочек пластмассы. Мне страшно захотелось ходить с таким кольцом на пальце, вызывая восторг и зависть как девочек, так и мальчишек. Я срочно побежал домой. Родители были на работе, дома была только бабушка, которая мне ни в чем не отказывала. Но тут и отказывать было не в чем, потому что я ни слова ей не сказал про немца и кольцо, а просто заявил, что хочу есть, и попросил какой-нибудь бутерброд. Получив его, я спустился во двор и выменял на кольцо. В глубине души я сознавал, что ношение кольца в моем возрасте вещь преждевременная, а уж с точки зрения моих родителей – и подавно. Поэтому я решил кольцо им не показывать, а носить его только во дворе. Но произошло неожиданное. После того как я примерил кольцо на один из пальцев,
- Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин - История
- Единый учебник истории России с древних времен до 1917 года. С предисловием Николая Старикова - Сергей Платонов - История
- Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный - История
- Будни революции. 1917 год - Андрей Светенко - Исторические приключения / История
- Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров - История
- Россия, умытая кровью. Самая страшная русская трагедия - Андрей Буровский - История
- Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - История
- Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932 - Пьер Декс - История
- Задатки личности средней степени сложности - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр - История