На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Конечно, – слабым голосом сказал Гарри. Силы, которые, как ему казалось до прихода этих двоих, у него есть, неожиданно его покинули, это было заметно по его внешнему виду, по дыханию и по тому, как у него время от времени закрывались глаза, словно хочет спать и вот-вот уснет.

– Вы были в церкви в Монмартен-ан-Грень?

– Я не знал, как называется это место.

– Во время расправы?

– И до, и после.

– Как вы туда попали? Это было вне пределов расположения вашей части.

– Я знаю.

– Вы сражались там, чтобы удержать город?

Гарри отрицательно мотнул головой.

– Вы были ранены и уже находились в церкви? Во время боя?

– Меня привезли туда после боя.

– Откуда?

– Из Буа-де-Сула.

– Где это?

– Южнее Сен-Ло.

– Как вы попали туда?

– Мы были заброшены в немецкий тыл для диверсий против дивизии Гёца фон Берлихигена.

– Кто был заброшен? – спросил майор.

– Мое отделение десантников, откомандированное из Пятьсот пятой.

– Значит, вы никогда не были в Пятьсот седьмой?

– До встречи в церкви никогда. Они уже были там. Немцы поместили меня к ним.

– Как вы попали из Сен-Ло в Монмартен?

– С немцами, которые схватили меня. Слушайте, может, мне лучше рассказать все по порядку?

– Пожалуйста, продолжайте.

– Я не могу говорить слишком долго: устал.

– Сколько сможете, – сказал ему лейтенант.

Гарри задрал подбородок, чтобы было удобнее говорить, и почти прямо над головой через переплетения оливково-серой палаточной ткани увидел солнце. Масло, которое обволакивало каждую нить, выступало в качестве преломляющей решетки, дробя солнечное пятно на миллионы миниатюрных спектров. Через просветы между нитями он видел небо в несчетном количестве прямоугольников, добросовестно обрамляющих синий цвет.

– Я приземлился рядом с Сулом. Устроил убежище в лесу, пошел на север к железной дороге, которая ведет к Сен-Ло, и взорвал поезд. – Он остановился на некоторое время, чтобы отдышаться, затем продолжал: – Я взорвал целый состав и многих убил. – Он снова остановился. – Они были похожи на нас. Те, что остались в живых, стреляли в меня.

– Потом они схватили вас?

– Я побежал к северу вдоль реки, вернее ручья. Хотел вернуться назад, чтобы сбить их со следа. Я так и сделал. Но до этого меня дважды ранили.

– У вас три огнестрельных ранения, – едва ли не осуждающе сказал майор. В гражданской жизни он был прокурором.

– Знаю, что три, майор: я испытал это на собственной шкуре. После поезда меня ранили дважды. Я добрался до леса, думая, что пуля попала только в плечо, но потом обнаружил, что попали еще и сюда… Вот. – Он указал на забинтованную спину. Они кивнули. – Я был ни на что не годен. Не мог даже пошевелиться. Думал, что умру, и умер бы. Не знаю, как долго я там провалялся. Извел весь морфин. Совсем вырубился.

– И что потом?

– Они меня нашли.

– Кто?

– Семнадцатая СС.

– Как? Вам же удалось скрыться.

– Собаки.

– Они переправили вас в Монмартен? Для чего?

– Не знаю. Я часто терял сознание. Думал, меня везут в Германию.

– Они вас допрашивали?

– Кажется, пытались. Пришла куча офицеров, чтобы посмотреть на меня. Помню много черных мундиров. Может, это был сон. Не могу сказать вам, на поезде меня везли, на грузовике, на ослиной повозке или на чем-то еще. Почти все время я думал, что я покойник.

– Что они собираются вас убить?

– Нет, что я уже мертв. Меня все время куда-то везли. Бе-зостановочно. Я просыпался в темноте, в незнакомом месте. Не знал, что происходит. То, что я видел, не задерживалось у меня в памяти, сразу же ускользало. Мне казалось, что я снова стал ребенком. Что я стал стариком. Что я нахожусь в соборе. Что я летаю. И что там была моя мать, заботилась обо мне.

– В церкви были монахини. Их расстреляли.

Гарри воспринял это спокойно. Они видели, что он изо всех сил старается оставаться собранным, и не удивлялись этому, потому что обнаружили, что раненые часто ведут себя очень эмоционально.

– Там не было вашей матери, – сказал майор. – С вашей матерью все в порядке.

– Да, я знаю, – сказал Гарри. – Она давным-давно умерла.

– Сожалею, капитан. Я не подумал. Мне действительно очень жаль. Вы помните, кто в вас стрелял? Когда вы получили третье ранение. Это был офицер?

– Да.

Они оживились и подались вперед, сдвинувшись на край своих укротительских стульев.

– Уверены?

– Уверен. Они шли, стреляя во всех подряд. Это происходило очень быстро. Мы пытались встать, но большинство просто не могли. Люди падали, их добивали на полу, иногда они пытались отползать. Я лежал на носилках, на которых меня принесли, и оставался к ним пристегнут.

– Как долго вы там находились?

– Не знаю. Ремни были ослаблены, но недостаточно. Я попытался выбраться, но не смог. Они шли вдоль рядов и стреляли.

– А что именно вы видели?

– Я не смотрел. Я использовал те несколько секунд, которые считал последними в своей жизни, чтобы приготовиться.

– Как? – спросил майор, хотя это не относилось к его расследованию.

Гарри помнил, как, и никогда этого не забудет.

– Я наполнял свое сердце любовью, – сказал он, – словно вдыхал каждый миг своей жизни. Именно это я пытался сделать. Знаете эти обертки, с которыми можно проделать трюк – зажечь их на тарелке?

Они не имели ни малейшего понятия, о чем он говорит.

– В них заворачивают итальянское печенье, – сказал он, покручивая пальцем, чтобы помочь им понять. – Не могу вспомнить название, но если сложить их определенным образом, то они не рассыпаются, когда сгорают. Остающийся от них пепел такой легкий, что его начинает поднимать восходящий воздушный поток, который создается при горении. Более плотный холодный воздух толкает эту штуковину вверх, и она поднимается. Я вдыхал. Пытался вместить в себя всю любовь, которую когда-либо знал, а потом почувствовал, что поднимаюсь, действительно поднимаюсь. Мы все бывали там, наверху, – сказал он, имея в виду воздушных десантников, хотя допрашивавшие его офицеры не были в этом уверены. – Мы знаем, что это такое, но вместо того чтобы падать, я на этот раз поднимался.

– Но они выстрелили вам в ногу.

– В ногу. – Гарри посмотрел на свои ноги, закрытые простыней.

– Они промахнулись?

Он помотал головой из стороны в сторону.

– Откуда вы знаете?

– Пистолет был направлен мне в лоб. Я думал, что это конец. Я был уверен. Но он выстрелил мне в ногу. Я ждал следующего выстрела, чтобы прекратилась боль, но когда он раздался, то был сделан не в меня. Человек с пистолетом пошел дальше. Хотя это глупо, но мне было жаль, что я остался жив. Может быть, потому, что я действительно был готов уйти и это было не так уж и плохо. Я не боялся.

– Они таким образом убили семьдесят наших людей, – сказал ему майор.

– Я не знаю, сколько, – сказал Гарри. – Но я никогда… Я никогда полностью… Я имею в виду, я все еще там. И всегда буду.

По меркам полевых госпиталей, что мало о чем говорит, вьервильский госпиталь был превосходен во многих отношениях. К тому времени, как туда попал Гарри, госпиталь уже находился так далеко от линии фронта, что туда лишь изредка при южном ветре доносились далекие взрывы бомб и артиллерийские раскаты. Звуков стрелкового оружия, привычных, как стук дождя по крыше, совсем не было слышно. Зато, хотя вскоре открылся порт Шербур, день и ночь было слышно, как едут по дороге грузовики и танки, устремляясь на юг из искусственных гаваней у Юты в шести милях к северу; как на различных высотах над ними пролетают бомбардировщики, истребители, транспортные и разведывательные самолеты, шум моторов которых охватывал диапазон от сердитого и настойчивого рокота до прерывистого жужжания мухи на зимнем солнце. Этот не прекращавшийся круглые сутки поток военных частей, вступающих в бой, обнадеживал хотя бы потому, что немцы не располагали такими огромными ресурсами и их буквально ошеломляло непрерывное наращивание сил противника.

С тех пор как Гарри объяснили, где он находится, и он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы это уразуметь, он был счастлив. Радость вселяло в него уже само название, Вьервиль, – из-за Элис Вьервиль, девушки из колледжа Рэдклиффа. Он не помнил, как с ней познакомился, но они были знакомы достаточно, чтобы остановиться и поболтать на Маунт-Оберн-стрит где-то в конце мая на последнем курсе. Эта встреча навсегда осталась у него в памяти. Она стояла лицом на восток, он на запад. На ней был ситцевый сарафан, она подняла правую руку в приветственном жесте, прикрывая глаза от солнца, а ее светлые волосы сияли почти вызывающе. Лежа на койке, испытывая благодарность к Вьервилю, он вспоминал глубокие ямочки, появлявшиеся у нее на щеках, когда она улыбалась. Да, они у нее были, они действительно появлялись, такие же прекрасные, как и она сама. Он с самого начала, с первого курса хотел к ней подойти, но так и не решился. Наконец он это сделал, и она с самой соблазнительной и очаровательной улыбкой сказала ему, что выходит замуж.