Анафем - Нил Стивенсон

— Здравствуй, суура Димма. Фраа Эразмас к твоим услугам.

— Что ты мне фраа, а я тебе суура, у меня пока что очень большие сомнения, ибо я вижу твоё платье.

— Я пришёл издалека. Стлу, хорду и сферу у меня украли, пока я странствовал по секулюму.

— Здесь не собирается конвокс. Мы не ждём странников.

— Неужто Орифена, из которой вышли первые странники, нарушит закон гостеприимства и затворит ворота перед скитальцем?

— Мы подчиняемся канону, а не обычаям гостеприимства. В городе есть гостиницы. Привечать путников — их дело.

Окошко скрипнуло, как будто Димма собирается его закрыть.

— Где в каноне сказано, что инаки могут торговать мылом в экстрамуросе? — спросил я. — Какой его раздел дозволяет инакам в стлах разгуливать по городу?

— Твои слова противоречат твоему утверждению, будто ты инак, — сказала Димма. — Ибо фраа должен знать, что разные матики придерживаются разных вариантов канона.

— Многие инаки этого не знают, потому что никогда не покидали свой матик, — возразил я.

— Вот именно!

Мне представилось, что Димма улыбается в темноте, довольная, что так ловко обратила мои слова против меня — ведь я находился снаружи, где инаку быть не положено.

— Я верю, что ваши обычаи отличаются от принятых в остальном матическом мире, — начал я.

Она перебила:

— Не настолько, чтобы мы впустили человека, не принесшего клятву.

— Так Ороло принёс клятву?

Недолгое молчание. Потом она закрыла окошко.

Немного подождав, я обернулся к друзьям и руками изобразил, что крепко их обнимаю. Очень странно было вновь обменяться с ними хотя бы жестом после того, как я заглянул через порог матика. Несколько минут назад я прощался так, будто вернусь к обеду, но теперь понимал, что могу остаться здесь до конца дней.

Снова открылось окошко.

— Называющий себя фраа Эразмасом, скажи, зачем пришёл, — произнёс мужской голос.

— Фраа Джад, милленарий, хочет знать, что думает фраа Ороло по некоторым вопросам, и велел мне его разыскать.

— Ороло, которого отбросили?

— Да.

— Тот, по ком прозвонили анафем, не может снова вступить в матик. А тот, кого призвали на конвокс в Тредегар, не должен являться в другой матик на противоположной стороне планеты.

Подозрение забрезжило у меня ещё до того, как мы достигли Экбы. Некоторые косвенные свидетельства его укрепили. Однако, как ни странно, полную уверенность мне дала только здешняя архитектура. Ничего от матического стиля.

— Твоя загадка непроста, — признал я, — но, по некотором размышлении, ответ вполне ясен.

— Да? И каков же ответ?

— Это не матик, — сказал я.

— Что же это, если не матик?

— Клуатр преемства, возникшего за тысячу лет до Картазии и её канона.

— Ты можешь войти в Орифену, фраа Эразмас.

Загремели тяжёлые засовы, и дверь открылась.

Я вступил в Орифену. И в Преемство.

В конценте светителя Эдхара Ороло немного располнел, хотя и поддерживал форму, работая в винограднике и поднимаясь по лестнице на звездокруг. На Блаевом холме он, если верить фототипиям Эстемарда, исхудал, оброс и отпустил дикарскую бороду. Но сейчас, у ворот Орифены, пять раз кряду прокрутив Ороло на месте, я не почувствовал ни жирка, ни худобы, только крепкие мышцы, а когда наконец его отпустил, то увидел слёзы, бегущие по загорелым, гладковыбритым щекам. Собственно, это всё, что я успел рассмотреть, прежде чем сам ослеп от слёз и вынужден был несколько раз пройтись вдоль стены, чтобы хоть немного успокоить чувства. Канон не подготовил меня к тому, что я буду обнимать покойника. Может быть, это означало, что я тоже умер для матического мира и попал в некую посмертную жизнь. Корд, Юл, Гнель и Самманн проводили меня в последний путь.

Потребовалось усилие воли, чтобы вспомнить: они по-прежнему рядом, гадают, что со мной.

В клуатре был небольшой фонтан. Ороло зачерпнул мне кружку воды. Мы сели в тени часовой башни, и я отпил первый большой глоток. Вода отдавала серой.

С чего начать?

— Когда тебя отбросили, па, я бы столько всего тебе сказал, если б мог. И в следующие недели тоже. А сейчас...

— Всё утекло?

— Прости?

— Всё утекло во времени и по пути изменилось — твой разум изменил эти вещи, и о них уже не надо столько говорить. Прекрасно. Давай побеседуем о новом и интересном.

— Ладно. Ты хорошо выглядишь.

— А ты нет. Надеюсь, шрамы добыты с честью?

— Не совсем. Но я кое-чему научился.

Однако мне не особенно хотелось рассказывать Ороло о своём путешествии. Мы немного поболтали о пустяках, потом разом поняли, как это нелепо, и встали. Молодой фраа (если можно назвать так человека, живущего в нематическом матике) принёс мне стлу с хордой и забрал мою мирскую одежду. Затем Ороло повёл меня от клуатра по широкой дороге, утрамбованной множеством обутых в сандалии ног и колёсами тачек. Через некоторое время мы уже стояли на краю котлована, в котором собор светителя Эдхара поместился бы не один раз. Если мы возводили монументы, громоздя камень на камень, поднимая их ввысь, то здешние инаки строили свой, выбирая землю лопатами. Грунт был рыхлый, борта котлована крутые, поэтому их укрепили плитами спечённого пепла. По склонам вниз спиралью уходила дорога. Я двинулся к ней, но Ороло меня удержал.

— Видишь, внизу никого нет? Чем глубже, тем жарче. Мы копаем по ночам. Если хочешь прогуляться, идём вверх.

Он указал на гору.

По Самманновым снимкам и вчерашней экскурсии я знал, что у Орифены две стены, внутренняя и внешняя. Они сливались в одну перед главными воротами, у дороги. Внутренняя двадцатифутовая стена охватывала клуатр, где инаки жили, и раскоп, где они работали. Внешняя, невысокая — футов шесть — была скорее символической. Она взбиралась на тысячи футов и опоясывала кратер на макушке горы. На снимках было видно устье шахты, пробитой, вероятно, чтобы извлекать тепловую энергию вулкана. Я понимал, что там жарко, опасно и дурно пахнет. Однако на склоне, по которому шли мы с Ороло, трудами Преемства возник оазис. Инаки где-то нашли воду и выращивали виноград, пшеницу, всевозможные плодовые и масличные деревья, бросавшие на гору мягкую кружевную тень. С каждым шагом становилось ветренее и прохладнее. Я вспотел от подъёма, но когда мы наконец остановились отдохнуть, полюбоваться видом и пожевать собранные по дороге фрукты, пот сразу высох на резком морском ветру, и мне пришлось закутаться поплотнее.

Мы вышли за верхнюю границу орифенских садов и, миновав полосу низкорослых искривлённых деревьев, оказались на лугу, который издали казался заиндевевшим. Вблизи стало видно, что это сплошной ковёр маленьких белых цветов, как-то приспособившихся к высокогорью. Над ними кружили пёстрые насекомые, но не в таком количестве, чтобы досаждать. Видимо, их численность сдерживали птицы, которые распевали в невысоких кронах или резко вспархивали из-под ног. Мы сели на обнажившиеся корни дерева, проросшего из семени, возможно, в год после извержения вулкана. Ороло объяснил, что эти деревья, не выше меня ростом, может статься, самые древние живые организмы на Арбе.

Почти весь разговор состоял из таких экскурсоводческих сведений. Было как-то даже приятнее болтать о птицах и деревьях, о том, сколько кубических футов земли вынуто из раскопа и сколько храмовых построек расчищено, чем думать о Геометрах, конвоксе и Преемстве. Потом мы спустились и поужинали в трапезной вместе примерно с сотней живущих здесь фраа и суур. Их пе-эр, фраа Ландашер, третий из говоривших со мной в воротах, официально приветствовал меня и провозгласил тост за моё здоровье. Я выпил больше своей нормы вина, несравненно лучшего, чем получалось у Ороло из подмёрзшего винограда в Эдхаре, и заснул в отдельной келье.

Проснулся я разбитый, с больной головой, думая, что проспал всё на свете, но нет — час был ранний, ночная смена с пением весёлых маршевых песен поднималась из раскопа, неся лопаты, совки, кисточки и тетрадки. Здесь была баня — несколько кабинок, в которых с потолка хлестала горячая вода из вулканических источников. Через десять секунд ты вылетал оттуда распаренный и чистый. Я стоял под горячими струями, пока хватало дыхания, потом вышел и завернулся в стлу, чтобы новоматерия впитала влагу. Стало чуть лучше. Однако на самом деле худо мне было не столько от похмелья, сколько от шока, что я снова в матическом мире, где взгляд на время так отличается от того, к которому я успел привыкнуть в экстрамуросе. Растерянность усугублялась тем, что никто не потрудился объяснить мне здешние правила. По виду это был картазианский матик, однако меня не заставили принести клятвы, и я подозревал, что могу выйти, когда вздумаю. Здешние обитатели просто притворялись, что у них матик, когда имели дело с теми, кто может не понять. Они маскировались под инаков и вместе с тем не кривили душой, поскольку были преданы своему делу не меньше насельников Эдхара. Может быть, даже больше — ведь они не хотели соблюдать правила, мешающие работе, и подчиняться инквизиции.