Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах - Валерий Ледяев

Другие каналы рекрутирования политической элиты – политические партии, общественные организации, учреждения науки, культуры и др. – не играют существенной роли в формировании региональной политической элиты. Тем не менее исследование зафиксировало некоторое возрастание партийно-политического сегмента в составе политико-экономических элит: суммарное число влиятельных в политике представителей партий в 2000–2003 годах возросло почти в 6 раз, а в экономике – почти в 8 раз; при этом удельный вес представителей «Единой России» в корпусе влиятельных политиков из партий увеличился почти в 2 раза [Там же: 51–53][486]. Что касается иных каналов – науки, культуры, образования и СМИ, то хотя в некоторых регионах продвинувшиеся по этим каналам лица входят в состав политической элиты, их число и влияние, как правило, незначительны, что отражает общее положение этих сфер в сегодняшнем российском обществе. Некоторое исключение составили две категории – руководители СМИ и ректоры ведущих региональных вузов, удельный вес которых в составе региональных элит к 2003 г. существенно вырос по сравнению с 2000 г.[487] Возрастание влияния СМИ обусловлено ролью медийного ресурса в различных сферах региональной политики, а влияние ректоров вузов связано с обладанием значительными экономическими ресурсами и электоральной поддержкой людей, связанных с вузами.

Внутриэлитные отношения на региональном уровне характеризуются сосуществованием двух противоположных тенденций: с одной стороны, повышается степень внутриэлитной консолидации, с другой – становится все более заметным прогрессирующее дробление региональных элит. Исследователи обращают внимание на то, что линии внутриэлитной консолидации не совпадают с линиями профессиональных, отраслевых или организационно-институциональных различий, а в значительной мере отражают клановый характер структуры власти в регионах. Российские региональные элитные кланы – это устойчивые политико-экономические группы, объединенные общностью политико-экономических интересов, и консолидированные, как правило, вокруг руководителей региональной исполнительной власти на принципах личной зависимости. Основания кланов могут быть различными. В национальных республиках они часто формируются на родственных и земляческих отношениях и общности социального происхождения[488]. В «русских» областях были отмечены случаи консолидации по идеологическому признаку, но нередки и примеры складывания семейных кланов, принадлежность к которым способна оказать определенное влияние на карьеру и политические перспективы их членов. Так или иначе, время политиков-одиночек осталось в прошлом, а перспективы продвижения в региональную элиту и выше все в большей степени определяются поддержкой влиятельных кланов и наличием связей в структурах федеральной власти [Гаман-Голутвина, 20046: 58–61, 78].

Специфика и особенности формирования региональных элит находятся в зависимости от того, кто возглавляет регион: социально-демографические, личностно-психологические, лидерские и иные характеристики региональных властных сообществ определены, как правило, соответствующими качествами и политической биографией первого лица субъекта федерации[489]. Соответственно, смена первого лица региона неизбежно влечет за собой не только персональные замены в администрации, но и способна существенно изменить механизмы и каналы рекрутирования управленческих команд. Региональные политические элиты практически полностью состоят из мужчин[490]. Биография и политико-административная карьера абсолютного большинства влиятельных политиков теснейшим образом связаны с их регионами; значительный удельный вес «варягов» характерен для тех регионов, которыми руководят «варяги» из корпоративных структур [Там же: 63–64].

Оценивая общий потенциал и ориентации региональных элит, эксперты отмечают «повсеместное преобладание узкогрупповых, ведомственных и иных партикулярных интересов и ценностей, индифферентное отношение к проблемам стратегического развития регионов и страны в целом; ориентацию на “мнение начальства” и “колебания”строго в соответствии с “генеральной линией”; пренебрежение интересами граждан» [Там же: 79].

Пилотный исследовательский проект «Власть и управление в крупных городах России», выполненный коллективом российских исследователей под руководством Владимира Гельмана[491], стал логическим продолжением прежних сравнительных исследований политических процессов в российских регионах, выполненных тем же коллективом[492]. Проект опирается на международный опыт изучения власти; поэтому проблемы, уже не одно десятилетие находящиеся в центре внимания американских и европейских исследователей городской политики, оказались и в фокусе исследовательского интереса отечественных политологов.

Поскольку данное направление изучения городской политики в российской политической науке фактически находится лишь в стадии своего становления, исследователи резонно ограничились двумя ключевыми аспектами темы: определением основных параметров локальных режимов в крупных городах России и оценкой влияния экономических, политических и институциональных изменений 1990-2000-х годов на их функционирование [Гельман, Рыженков, 2010: 50]. Под локальным режимом понималась «устойчивая констелляция акторов, институтов, ресурсов и стратегий на локальном уровне, обусловливающая характер осуществления местной власти и локального политико-экономического управления, основанного на реализации политического курса на местном уровне». Функционирование режима рассматривалось как результат влияния структурных факторов (природные, географические, демографические, социально-экономические и другие условия жизнедеятельности городских сообществ), политических возможностей (характеристики политической и институциональной среды – конфигурации акторов, их ресурсов и стратегий, «правила игры», формальные и неформальные практики политической деятельности) и механизмов политико-экономического управления, осуществляемого на вышестоящих уровнях власти по отношению к местным акторам и структурам. Базовая типология городских режимов была построена на основе стоуновской классификации и модифицирована для российского контекста: 1) режим поддержания статус-кво, основанный на распределении ресурсов, главным образом в социальной сфере; 2) режим роста и развития, предполагающий экспансию бизнеса и ускоренный рост городов; 3) прогрессистский режим, ориентированный на ограничение роста, сохранение и улучшение окружающей среды. Кроме нее, в анализе использовалась типология, уже апробированная для изучения региональных режимов, в соответствии с которой режимы подразделяются на полицентрические (плюралистические) и монополистические в зависимости от наличия или отсутствия доминирующего актора. В рамках монополистического режима, в свою очередь, различаются 1) «режим большого бизнеса» (доминирование бизнеса) и 2) «административный локальный режим» [Гельман, 2010: 55–59].

Приступая к исследованию, участники проекта хорошо осознавали необходимость учета специфики российского контекста и особенностей функционирования российских социально-политических институтов. Исходными теоретическими посылками, лежащими в основании объяснения характера российских городских режимов, стали 1) концепция субнационального авторитаризма, преломляющая содержательные характеристики российского политического режима на субрегиональный уровень [Гельман, 2009: 46–59], и 2) модель рентоориентированного управления неопатримониальных постсоветских государств [Фисун, 2007: 8-28], которые раскрывают отличную от западных обществ модальность российских политических институтов в целом и локальных институтов в частности [Гельман, Рыженков, 2010: 51–52]. По мнению исследователей, именно модальность политических институтов общенационального уровня обусловила специфику российского контекста, задающую направление анализа локальных режимов. Поэтому имевшая место в 2000-х годах консолидация авторитарного режима во многом предопределила характер становления и развития локальных режимов. Этот контекст существенно отличается от стандартных условий становления и развития городских режимов на Западе. Однако накладывая ограничения, он полностью не препятствует возникновению режимов в российских городах, поскольку аппарат власти безразличен как к некоторым результатам политического процесса, так и к тем средствам, с помощью которых эти результаты достигаются. Многие вопросы отданы на откуп локальным акторам, хотя центр сохраняет способность селективно применить к ним санкции за нарушение формальных и (или) неформальных «правил игры»; более того, «общенациональный режим создает разнообразные, пусть и противоречивые, стимулы для проведения как активного, так и реактивного политического курса на региональном и (или) местном уровне, для создания в рамках локальных режимов как распределительных коалиций, так и коалиций роста, и даже допускает элементы, характерные для прогрессистских коалиций» [Рыженков, 2010: 66–71].