Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах - Валерий Ледяев

Исследование показало, что изменения, происходящие в системе управления городом, трудно однозначно квалифицировать как переход к политико-экономическому управлению (governance). С одной стороны, существенно возросло число акторов городской политики, прежде всего представителей непубличной сферы, которые имели определенное влияние на городские решения, особенно на неформальном уровне. Планирование стало более гибким, а в ряде сфер для реализации отдельных проектов требовалась кооперация публичных и частных акторов. С другой стороны, в институциональной сфере фактически шло формирование системы административного управления (government) с акцентом на иерархию, в которой формальные и организационные возможности акторов частной (непубличной) сферы были ограничены; при этом институциональная структура часто менялась. Участие граждан в обсуждении проектов городского развития было формальным, а сами проекты разрабатывались городскими властями без серьезного взаимодействия с иными акторами городской политики [Ibid.: 134–139].

Общий вывод, к которому приходит Кох, заключается в том, что в период постсоциалистических трансформаций в Варшаве сложилась специфическая («варшавская») форма политико-экономического управления (governance). В целом ситуация стала более стабильной, «но она по-прежнему существенно отличается от ситуации в городах Западной Европы. Поэтому вопрос о том, последуют ли города Центральной и Восточной Европы по пути западноевропейских городов, остается открытым» [Ibid.: 139].

Исследование в Варшаве имело и другой ракурс: автор попытался применить теорию городских режимов для анализа рынка жилья[478]. При этом он использовал классическую стоуновскую (узкую) трактовку режима, в соответствии с которой были сформулированы задачи исследования – 1) определить степень влияния частных акторов на рынке жилья, 2) выяснить, насколько институциональный и местный контексты способствуют/препятствуют формированию городского режима, 3) установить, возник ли режим и 4) как это сказалось на развитии данной территории [Koch, 2009b: 339].

В целом постсоциалистические трансформации способствовали складыванию условий, способствующих формированию городских режимов; существенно расширилась автономия городской сферы, что усилило позиции местных элит и позволило им проводить активную самостоятельную жилищную политику. По сравнению с жилищной политикой при социализме роль государственных (муниципальных) структур существенно снизилась, значительную финансовую власть получили частные девелоперы, небольшая группа которых стала доминировать на рынке жилищного строительства. Кох посчитал возможным утверждать наличие «системной власти» строительных компаний, имевших и определенную идеологическую поддержку общественности, для которой строительство жилья является одним из общественных приоритетов.

Однако прочный режим в его классическом понимании в Варшаве так и не сложился. Кох связывает отсутствие режима прежде всего с нестабильностью территориальных границ (территория и границы муниципалитетов часто менялись), административного устройства (после 2002 г. была создана иная – более централизованная система управления городом) и публичной власти (имела место частая смена мэров и правящих группировок). Эта «многомерная нестабильность» оставляла возможность лишь для ограниченной кооперации частных и публичных акторов, которая фактически сводилась к отдельным проектам и не перерастала в устойчивый режим на уровне города. Другим препятствием формированию режима стала «рыночная ориентация» городской политики, вследствие которой жилищная проблема не рассматривалась в качестве одного из ее основных направлений: власти не видели необходимости активно включаться в эту сферу, и в их планах широкомасштабная поддержка и кооперация с частными акторами не предусматривалась [Ibid.: 343–346].

Нестабильность социально-политического контекста стимулировала формирование своеобразной формы рынка жилья и специфической конфигурации акторов политического управления в Варшаве, отличных от западноевропейских. Поскольку административные и политические структуры все еще находятся в процессе трансформации, сохраняются, а в чем-то и усиливаются позиции авторов частного сектора. С этой точки зрения переход к политико-экономическому управлению (governance) стал не столько реакцией акторов публичной сферы на новые вызовы и усложнение мира, как это имело место в иных странах, сколько результатом нестабильности положения публичных акторов. В целом Кох вполне позитивно оценивает перспективы использования западных моделей и, как и другие исследователи городской политики в постсоциалистических странах, обращает внимание на необходимость проведения сравнительных исследований, позволяющих выявить общее и особенное в городской политике восточноевропейских городов. При этом он указывает на целесообразность расширения предмета исследования, отмечая важность учета ситуации, сложившейся в городском политическом пространстве различных стран к началу постсоциалистических преобразований (а они могут заметно различаться), и предлагая принять во внимание региональный аспект, поскольку многие сферы городской политики не могут быть ограничены локальным уровнем [Koch, 2009b: 351–352].

Эти и другие исследования городских режимов, достаточно многочисленные и за пределами США, свидетельствуют о растущей популярности теории, что, на наш взгляд, вполне закономерно. Привлекая внимание к процессу формирования правящих коалиций, она, с одной стороны, позволила преодолеть ограниченность исследований городской политики, фокусировавшихся в основном на формальных политических институтах, с другой – избежать недостатков ранних дискуссий о распределении власти в локальных сообществах, слабо учитывавших структурные компоненты власти, ограниченность городской политики и вариативность конфигурации власти в различных городах. При этом она оказалась достаточно продуктивной и для объяснения политических процессов в странах в сильной государственной составляющей, что позволяет размышлять о возможностях и перспективах ее использования в изучении власти в российских городах и регионах.

XIX. Эмпирические исследования власти в российских городах и регионах

В качестве иллюстрации отечественных исследований власти на субнациональном уровне были выбраны следующие исследовательские проекты: 1) «Самые влиятельные люди России – 2003» (идея проекта – А. Ситников, научное руководство – О. Гаман-Голутвина); 2) «Власть и управление в крупных городах России» (руководитель проекта – В. Гельман); 3) «Трансформация номенклатурной организации власти в России на субрегиональном уровне» (выполнен Д. Сельцером); 4) «Взаимодействие власти и бизнеса в реализации социальной политики: региональная проекция» (выполнен А. Чириковой). Эти исследования не только интересны и содержательны, но и представляют различные ракурсы и способы эмпирического исследования власти.

Исследование «Самые влиятельные люди России – 2003», выполненное коллективом исследователей Института ситуационного анализа и новых технологий (ИСАНТ), на сегодняшний день остается наиболее масштабным проектом изучения региональных элит в России[479]. Оно охватило 66 регионов, и в центре внимания оказались многие ключевые проблемы, касающиеся изучения власти: механизмы и каналы рекрутирования политических и экономических региональных элит, их структура, социально-демографические характеристики, личные качества, обеспечивающие успешное продвижение, преобладающие стили лидерства, характер и особенности взаимоотношений между федеральным центром и регионами России, между политическими и экономическими элитами в регионах [Гаман-Голутвина, 20046: 39–40].

Замысел исследовательского проекта не сводился к подготовке списков наиболее влиятельных людей в тех или иных регионах (хотя уже это стало бы существенным вкладом в развитие данной отрасли социального познания): исследователи стремились объяснить, почему эти люди влиятельны, и оценить степень их влияния на общественно-политическую и социально-экономическую ситуацию в своем регионе. Для ответа на эти вопросы была разработана и использована оригинальная методика оценки влиятельности акторов региональной политики. Определение степени влиятельности осуществлялось на основании 7 параметров, которые были выделены на основе анализа мнений большого числа экспертов[480]:

1. Объем контролируемых властных ресурсов. Он характеризует степень контроля над деятельностью структур публичной власти; при его оценке принимались во внимание занимаемая должность и сопутствующие ей полномочия, административный ресурс и возможности влияния на деятельность структур власти.