Гарики из Иерусалима. Книга странствий - Игорь Губерман

Что-то не упомню я такого поворота событий ни в одной евангельской притче, только дело ведь не в этом. Ясно, что такое национальное ополчение должно призвать к порядку и образумить собственных блудных сыновей.

Однако дальше — пуще. Эстафета звона еще только набирает звук.

Дмитрий Балашов — известный автор жгуче достоверных исторических романов о великой и несчастной Древней Руси. На фотографии — длинные седые волосы, клочковатая седая борода, сумрачные большие глаза — изнуренное тяжелыми раздумьями лицо аскета и философа. Лицо такое, что Толстой и Достоевский могут отдыхать. А тема полностью обозначена заголовком — «Еще раз о покаянии». Здесь кульминация всей колокольной службы номера, апофеоз мятущегося духа. И к евреям ненависть высокая, пламенеющая, словно готика того же названия. Хотя в зачине — то же самое словесное месиво.

С ним даже глупо спорить, только процитировать и вздохнуть.

«Мы знаем, что и в создании коммунистической идеологии роль евреев была исключительной. Маркс — крещеный еврей; вся верхушка ленинской гвардии на 98 % была еврейской, евреи составили в основном правительство страны после победы революции, еврей Свердлов уничтожил казаков, Тухачевский топил в крови восстание тамбовских крестьян, Френкель организовывал лагеря, в коих изгнили миллионы русичей, и так далее».

А еще упоминается таинственный американский миллиардер Шифф, без денег которого не удалась бы революция, и еврей-масон Парвус, который все, как известно, завязал и устроил.

Только далее — аккорд не банальный, а вполне достойный аскета-мыслителя. Зная все это, пишет Балашов, я скажу (выделено курсивом): «Евреям каяться не в чем».

И поясняет: «Ежели тот, кто делал все эти мерзости, делал их, опираясь на древнюю, отраженную в Талмуде идею национальной исключительности, единственности еврейского народа, — то он лишь исполнял (и блестяще выполнил) свою религиозную установку».

А перечислив злодеяния евреев под водительством Ленина более подробно («уничтожили русскую империю, развалили страну, истребили все активные классы русского общества, включая трудовое крестьянство»), доходит мыслящий Балашов до высшей ноты: «И вообще слуги сатаны ответственны перед сатаной, а не перед Господом! Так возникает вопрос: в чем же им каяться?»

Так что только православных призывает Балашов к покаянию, ибо незряче исполняли они (и посейчас также слепо исполняют) все злоумышленные планы врагов рода человеческого. Которых следует судить и либо изгонять из страны, либо подвергать смертной казни. (Чуя именно такой исход, пишет Балашов, развернули сейчас хитрые злодеи такую бешеную борьбу за отмену смертной казни.)

Почитал я дивный текст этого саблезубого гуманиста и подумал с грустью и тревогой: почему же мы, евреи, отравители душевных колодцев, — ополчились именно на Россию?

Но настолько мелодически полон оказался этот номер газеты, что немедля я нашел ответ и на последний свой немой вопрос. Ничуть не только на Россию ополчились евреи, а на весь без исключения подлунный Божий мир. Который давным-давно уже мы покоряем планомерно и тщательно, в разное время окучивая разные страны. Объяснила это мне статья Геннадия Шиманова — «О тайной природе капитализма». Мне досталось в номере газеты только окончание этого блестящего труда, но и его вполне достаточно для ясности картины, и я в меру сил моих перескажу леденящий кровь детектив о плетении всемирной паутины.

Оказывается, было так: в середине прошлого века иудейские финансовые магнаты облюбовали Соединенные Штаты Америки. Они решили превратить эту страну в «ведущую державу всего капиталистического мира, должную распространить свое экономическое, политическое и духовное влияние на все человечество». И не стоит, читатель, принимать всерьез ту чушь, которую написали с тех пор всякие экономисты, историки, социологи и прочие слепые ученые о причинах и путях развития и процветания Америки. Эти профессора кислых щей были специально наняты, чтоб затемнить истинные пружины и механизмы. А на самом деле — Америка была секретно запланирована евреями, чтоб стать такой, как есть сейчас, и потекли туда по тайным каналам несметные деньги европейских банкиров. Главным образом — из Швейцарии, ибо именно там евреи с давних пор таили и копили свои сокровища. Почему же именно в Швейцарии? — спрашивает сам себя проницательный Шиманов. И отвечает, по-моему, просто и гениально. Во-первых, потому что история швейцарских банков («равно, как и история самой Швейцарии») окутана глубокой тайной — что с несомненностью означает тесную причастность к этому евреев. А во-вторых, по утверждению Еврейской энциклопедии, том 4, еврейские финансисты появились в районе Берна уже в шестом веке нашей эры.

В жизни своей ничего убедительнее я не читал. Вот какие страшные мы люди, думал я, и горестная гордость распирала мою грудь. И тут я вдруг сообразил, что я могу помочь Шиманову — он поленился полистать энциклопедию дальше, — а ведь текли еще, конечно же, и французские деньги, потому что в томе на букву «п» написано черным по белому (о, местечковая гордыня наша, побуждающая выбалтывать такие ключевые тайны!), что Париж хоть и столица Франции, однако же — «евреи здесь жили еще до завоевания Галлии франками».

Я покурил, остыл немного, выпил кофе и уныло занялся исторически предначертанным мне делом — сел вычитывать текущие инструкции из книжки «Протоколы сионских мудрецов». Я еще тоже напишу о нас со временем полную правду, тщеславно думал я. Не зря ведь самые заядлые антисемиты — из картавых.

Забытые стихи

Был у меня как-то краткий разговор с литературным профессором Романом Тименчиком, благо живет он тут же в Иерусалиме и преподает в университете. На случайной пьянке встретившись и мне желая что-нибудь приятное сказать, Роман спросил:

— У вас ведь, Игорь, есть черновики? Отдайте нам их, мы бы изучали ваше творчество, уже пора.

Я был польщен безмерно и, неловко восхищение скрывая, горестно признался:

— Нету, милый Рома, я как книжку кончу, сразу все выбрасываю, не держу архива никакого.

— Жаль, — ответил мне профессор с облегчением, — а то бы изучали.

Через какое-то недолгое время я наткнулся в ящике стола на уцелевший по случайности блокнот со множеством стишков. Вот настоящие литературные черновики, обрадовался я. И на случившейся такой же пьянке я как бы мельком и со скромностью, присущей ситуации, сказал Тименчику:

— А знаете, Роман, я тут нашел один блокнот довольно старый, там черновики большого сборника стихов…

А так как профессор явно не вспоминал, к чему я гну, я пояснил стеснительно:

— А то ведь изучать пора…

Роман просиял и доверительно сказал мне:

— Я это самое всем аспирантам говорю, а никто не хочет!

Я дивный этот разговор недавно вспомнил, ибо мне довольно крепко повезло. Это была как бы награда за неряшество. Я не храню архив, а та огромная помойка, что растет на полках и в шкафу, в ящиках стола и под столом, такого названия не заслуживает ни по виду своему, ни по сроку сохранения. Ибо как только предвидятся гости, я всю внешнюю часть помойки выбрасываю, а до внутренней добираюсь лишь частично — всегда находятся забытые листки, над которыми я с интересом безнадежно застреваю. Но однажды для гостей понадобились даже полки шкафа, тут я с силами душевными собрался и дня за два выбросил вообще все. А за прилежность был вознагражден: нашлась тетрадь, которую когда-то контрабандой вывез я в Израиль, уезжая. Там были стишки, которые писались с самого начала перестройки. Большую их часть я напечатал сразу по приезде, а оставшиеся бросил и забыл. Теперь найдя, я обнаружил, что они имеют прямое касательство к теме российской свободы, а значит — пусть живут в этой книжке.

Из дневника 1986–1987 годов

Услышав новое решение,мы по команде, ровным строемсебя на вольное мышлениебеспрекословно перестроим.

* * *

Я сыт по горло первым блюдомразгула гласности унылой,везде так люто пахнет блудом,что хлынет блядство с новой силой.

* * *

На днях мы снова пыл утроим,поднимем дух, как на войне,и новый мир опять построим,и вновь окажемся в гавне.

* * *

Много раз я, начальство не зля,обещал опустить мои шторы,но фальшивы мои векселяи несчастны мои кредиторы.

* * *

Сплелись бесчисленные нитив нерасторжимые узлы,и, не завися от событий,капустой ведают козлы.

* * *

Случаем, нежданно, без разбега,словно без малейшего усилья —но летит российская телега,в воздухе сколачивая крылья.

* * *

Временно и зыбко нас украсилаволя многоцветьем фонарей;гласность означает разногласие,а оно в России — как еврей.

* * *

Трудно жить в подлунном мире,ибо в обществе двуногихто, что дважды два — четыре,раздражает очень многих.

* * *

Питомцы лагерной морали,на воле вмиг раскрепостясь,мы рвались жить и жадно крали,на даже мизер жалко льстясь.

* * *

Менее ли хищен птеродактиль,знающий анапест, ямб и дактиль?

* * *

Так меняются от рабства народы,что опасны для такого народапреждевременные роды свободы,задыхающейся без кислорода.

* * *

Хорошо, что ворвался шипучийсвежий воздух в российское слово,от него нам не сделалось лучше,но начальникам стало хуево.

* * *

Усталы, равнодушны и убоги,к мечте своей несбыточной опятьплетемся мы без веры и дороги,мечтая перестать о ней мечтать.

* * *

Судьба рабов подобна эху —рабы не в силах угадать,мед или яд прольется сверхуи сколько длится благодать.

* * *

Душа не призрак-недотрога,в душе текут раздор и спор:в ней есть бурчание, изжога,отрыжка, колики, запор.

* * *

Еврей живет пока неплохо,но век занес уже пращу:— Шерше ля Хайм, — кричит эпоха, —сейчас я вмиг его прощу!

* * *

Сокрыто в пьянстве чудо непростое,столетия секрет его таят,оно трясет российские устои,которые на нем же и стоят.

* * *

Я горе хотя и помыкал,но пробыл недолго в тюрьме,а вылетя, вновь зачирикал,копаясь в любимом дерьме.

* * *

Судьба разделится межой,чужбина родиной не станет,но станет родина чужой,и в душу память шрамом канет.

* * *

Еще на поезд нету давки,еще течет порядок дней,еще евреи держат лавки,где стекла ждут уже камней.

* * *

Власть невольно обездолиланаши души вольных зэков,когда свыше нам позволилапревращаться в человеков.

* * *

Под сенью пылкой русской дерзостии с ней смыкаясь интересом,таится столько гнусной мерзости,что мне спокойней жить под прессом.

* * *

Китайцы Россию захватят нескоро,но тут и взовьется наш пафос гражданский,в России достанет лесов и просторасобраться евреям в отряд партизанский.

* * *

Он мерзок, стар и неумен,а ходит все равнос таким лицом, как будто онодин лишь ел гавно.

* * *

Когда протяжно и натужнорак на березе закукует,мы станем жить настолько дружно,что всех евреев — ветром сдует.

* * *

Смотрю, как воровскую кинопленку,шаги моей отчизны к возрождению;дай бог, конечно, нашему теленку,но волк сопротивляется съедению.

* * *

За личных мыслей разглашение,за грех душевной невредимостибыл осужден я на лишениеосознанной необходимости.Потом прощен я был державойи снова вышел на свободу,но след от проволоки ржавойболит и чувствует погоду.

* * *

Скисает всякое дерзаниев песке российского смирения,охолощенное сознаниевраждебно пылу сотворения.

* * *

Когда укроет глина это тело,не надо мне надгробие ваять,пускай стоит стакан осиротелои досуха распитая ноль-пять.

* * *

Еврей, возросший в русском быте,не принял только одного:еврей остался любопытен,и в этом — пагуба его.

* * *

Скудно счастье оттепельных дней:вылезли на солнце гнусь и мразь,резче краски, запахи гавнейи везде невылазная грязь.

* * *

Какие бы курбеты с антрашаискусство ни выделывало густо,насколько в них участвует душа,настолько же присутствует искусство.

* * *

Моя еврейская природа —она и титул, и клеймо,она решетка и свобода,она и крылья, и ярмо.

* * *

Раньше вынимали изо рта,чтобы поделиться с обделенным,русская былая добротавыжглась нашим веком раскаленным.

* * *

Мираж погас. Огонь потух.Повсюду тишь недужная.В дерьме копается петух,ища зерно жемчужное.

* * *

Увы, с того я и таковна склоне лет,что время учит дураков,а умных — нет.

* * *

Слухи с кривотолками,сплетни, пересуды,вязкие потокипакостных параш —льют пустопорожниескудные сосуды,злобясь, что в соседнихпенится кураж.

* * *

Я знаю дни, когда нечестножить нараспашку и заметно,когда все мизерно и пресно,уныло, вяло и бесцветно.

* * *

В такие дни, умерив резвость,лежу, спиной касаясь дна.Периодическая мерзостьв те дни особенно вредна.

* * *

Майский фейерверкбрызжет в декабре,начат новый опыт,веет свежий дух;дождики в четверг,раки на горе,клеваные жопы,жареный петух.

* * *

В нашей почве — худородной, но сочноймного пользы для души и здоровья,и на дружной этой клумбе цветочнойлишь евреи — как лепешки коровьи.

* * *

Сменив меня, теперь другиеопишут царственную Русь,а я очнусь от ностальгиии с Палестиной разберусь.

Забавно мне, что в те же годы, когда я писал эти стишки, не веря, что такое счастье, как свобода, может наступить даже в России, были поэты, заклинавшие Бога (и православного, и Бога вообще), чтоб ничего не изменилось. Ужасно интересно вспоминать сегодня один трогательный стих того времени достославного Станислава Куняева: