Вице-президент Бэрр - Гор Видал

Тут Элен закричала.

Когда я вбежал к ней, она лежала на полу возле кровати, а ноги были раскинуты, как у куклы-марионетки с оборванными нитями.

— Прости, — сказала она, глядя на свою белую юбку, которая медленно окрашивалась в алый цвет. Сначала несколько капелек, как распускающиеся розовые бутоны, а потом — я тупо и молча глядел — целый поток.

Но вот закричал и я. Послал профессора Фуллера за доктором. Позвал соседку, у нее было девять детей, и, слава богу, она знала, что делать.

Элен спит, до отказа напичканная наркотиками: доктор пришел слишком поздно и уже ничем не помог.

— Ничего не понимаю, — все повторял он. — Ваша жена абсолютно нормальна. Непонятно, непонятно. — И по доброте сердечной он унес в старой наволочке тело нашего сына.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

9 июля 1835 года

Я осчастливил профессора Джорджа Орсона Фуллера, хотя и знал, что за этим последуют возмущенные крики тех, кто не одобрял «формирование» черепа. В конце концов, мудро заметил Старожил, один из ремешков может ослабнуть, и вместо шишки Творчества разовьется шишка Разрушения. И будущий созидатель превратится в гунна Атиллу.

В то утро мы сидели с Леггетом у него в кабинете.

— Пьянство — вот твоя очередная тема. — Леггет закинул ноги на письменный стол Брайанта. Книга Вашингтона Ирвинга все лежит на том же месте, непрочитанная. Леггет выглядит страшнее смерти, но делает вид, будто совершенно здоров. Он источает доброжелательность, не возьму в толк — зачем. На улицах ему каждый день угрожают антиаболиционисты, и в редакции «Ивнинг пост» каждое окно было хоть раз да выбито.

— Считаешь, френологию я исчерпал?

— Ты исчерпал мое терпение. Вот. — Леггет вручил мне пачку памфлетов. — В Соединенных Штатах, вероятно, полмиллиона безнадежных пьяниц. Следствие греховности, утверждает современный виноторговец, а уж кому знать, как не ему. Но по-моему, это результат нашей нездоровой жизни в городах. — Он зашелся в кашле… убеждая меня в том, что воздух в Нью-Йорке нездоровый.

— Изучи горожанина. Опиши классический тип янки: тощий, дубленая кожа, крупная челюсть, маленькая голова — вот покоритель дикой природы. Покажи, как на смену ему приходит болезненное, одутловатое существо со впалой грудью и мягким животом — от злоупотребления спиртным.

— Я предпочитаю эту смену.

— Это точка зрения Старожила? Или голландца Чарли?

— Их общая точка зрения. — Как все голландцы, я отроду испытываю неприязнь к умным, безжалостным янки, которые отобрали у нас страну. Я не могу не гордиться Ван Бюреном, и, надеюсь, он станет первым президентом-голландцем.

В дверях вырос Седвик и объявил, что в соседней комнате ждет рекламодатель.

Леггет снял ноги со стола.

— Они входят в кабинет как рекламодатели. А уходят как бывшие рекламодатели. — Мы оба встали. — Элен здорова? — спросил он.

— Здорова.

— А настроение?

— Ей уже лучше. — Это правда. Но характер у нее сильно изменился. Раньше она предпочитала скрываться дома, теперь требует, чтобы мы все время выходили, встречались с людьми, развлекались. Мне, по правде говоря, не нравится такая перемена. Я работаю целый день до глубокой ночи. Когда не пишу, я читаю, и до недавнего времени думал, что она довольна нашим молчаливым сообществом — каждый занят своим делом. Но теперь молчание выводит ее из себя. Она не находит себе места. Жалуется. Когда же наконец мы с ней уедем из Нью-Йорка?

Спросил Леггета про консульство. До сегодняшнего дня я никому об этом не говорил. Мне и сейчас не хочется искушать судьбу. Суеверие.

— Машина крутится. Ван Бюрен знает, что ты сделал, и благодарен тебе за героическую сдержанность.

— Его точно выберут?

— Не сомневаюсь. Как и в том, что нам скоро выбьют последнее окно.

Леггет спросил меня про издателя Реджинальда Гауэра и про «гадкого Мэтта Дэвиса».

Я рассказал, что выплатил Гауэру все сполна.

— Кажется, оба они изрядно удивились.

Гауэр еще и разозлился, а Дэвис затаил — и неспроста — недоверие. Опасаясь, что тут не обошлось без интриг, он посоветовал Гауэру заплатить мне немного больше условленной цены, но я ответил, что просто не могу предать полковника, злоупотребить его доверием, и Гауэр сказал, что, несмотря на мою щепетильность, он черта с два заплатит мне хоть на пенни больше, чем мы договорились. А Дэвис сказал, что это трагическая потеря ценного «материала» и неужели же я не хочу защитить Соединенные Штаты от Ван Бюрена? А я сказал — и ведь истинную правду, — что мне плевать, кто будет президентом, и тогда они потеряли ко мне всякий интерес, облив холодным презрением.

Я ушел от Леггета, унося с собой дюжину обвинительных заключений против виски.

На Бродвее я неожиданно столкнулся лицом к лицу с Уильямом де ла Туш Клэнси.

— Ха! — В протяжном звуке отвратительно смешались страх и снисходительность. — На что в следующий раз обратит свой взор юный Старожил?

— На Воксхолл-гарденс, полагаю. — У меня почти физическая неприязнь к Клэнси. И все же я смотрю на него как зачарованный; замечаю, что его выпученные глаза мерцают желтоватым огнем, что он вечно чешется; то и дело высовывает язык, как ящерица, заглатывающая мух.

— На прелестных нимф, с которыми вы забавляетесь?

— И на прелестных фавнов и их похотливых дружков.

— У-гу… — Ему не удалось прикинуться веселым. — Надеюсь, вы понимаете, что порочная страсть вашего редактора к неграм день ото дня становится все непристойней. Я бы на его месте поостерегся. Как бы он просто не исчез однажды темной ночью.

— Его убьют? Или продадут в рабство?

Клэнси недавно порадовал поклонников, предложив, коль скоро институт рабства — неотъемлемая часть всякой высокой цивилизации (и особенно привился в странах, которые следовали букве и духу Ветхого и Нового завета), покупать и продавать белых бедняков наравне с черными.

— Думаю, бедный и больной мистер Леггет не дорого потянет на невольничьем рынке. Разве что больной мозг представит некий мрачный интерес для чудака-собирателя. Вы же, напротив, можете рассчитывать на хорошую цену.

— Больше ваших обычных двух долларов? — Два доллара теперь такса мужчины-проститутки.

— Куда больше! Да одни розовые голландские щечки чего стоят!

С удовольствием написал бы, что тут я придумал нечто убийственное, но от злости мне абсолютно ничего не пришло на ум, и последнее слово осталось за ним.

В окне книжной лавки объявление: новая книга полковника Крокетта поступит в продажу летом. Название пока не объявлено.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Холодный для июля день. Сегодня, впервые за несколько недель, я посетил полковника (утренние газеты с длинными некрологами по поводу кончины Джона Маршалла пробудили угрызения совести).

— К счастью, я в состоянии пережить печальную новость. — Полковник улыбнулся лукавой, уже почти совсем беззубой улыбкой. Кроме прекрасных глаз, от легендарного ангелоподобного смуглого красавца Бэрра ничего не осталось.

— Итак, в живых теперь только мы с Джемми Мэдисоном. Кто, по-твоему, скорей удалится в вечность? Генерал Джексон считает, что тут не угадаешь — как на скачках, но сам бедный старик, вероятно, обойдет нас обоих, несмотря на — и полковник взял в руку флакончик патентованного лекарства с наклейкой «Несравненное снадобье» — это восхитительное укрепляющее средство. Когда я встретился с президентом в Нью-Йорке, он не раз говорил мне, что обязан своим здоровьем только сему лекарству. Поскольку я никогда еще не видел человека в худшем здравии, на меня его заверения не действовали. Но потом я подумал: вот у Джексона пуля застряла около сердца, он страдает от десятка недугов; может, не умер только благодаря «Несравненному снадобью»? Теперь я принимаю его каждый день, строго следуя инструкции на этикетке. И должен сказать, оно действует на меня освежающе: полагаю, это смесь опиума и яблочного бренди.

Я записываю все просто с восхищением. Две исторические личности встречаются после тридцатилетнего перерыва и разговаривают о «Несравненном снадобье»!

Я рассказал полковнику, что Леггет прочитал его воспоминания и хотел бы с ним поговорить.

— Почему бы и нет? Что еще мне остается, как не рассуждать о прошлом?

Внезапную вспышку горечи прервал слуга, торжественно объявив:

— К губернатору пожаловал конгрессмен Ферпланк. — И тут же явился сам Ферпланк, отяжелевший, старый, скрюченный подагрой.

— Мистер Ферпланк теперь первейший среди наших адвокатов, — сказал полковник Бэрр, представляя нас друг другу.

— Я встречал вас, сэр, вместе с мистером Ирвингом, — начал я.

— Помню. Вы Старожил, не так ли?