Герои - Джо Аберкромби

— Ты никогда не думал о повязке? — спросил Утроба, принимая меч и просовывая его в перевязь.

— Один раз чутка попробовал. — Трясучка мазанул пальцем возле клубка шрамов вокруг глаза. — Чесалась, как сволочь. Я подумал — нахрена мне её носить ради уюта других уебанов? Раз уж я смог выжить с таким лицом, и они не помрут, на него глядючи. А иначе, пускай идут нахуй.

— Резонно. — Некоторое время они молча шли сквозь сгущавшийся мрак. — Извини, что я занял место.

Трясучка ничего не сказал.

— Во главе карлов Доу. Более чем вероятно, оно должно было быть твоим.

Трясучка пожал плечами.

— Я не жадный. Я видывал жадных, и этот путь, совершенно точно, ведёт в грязь. Я просто хочу должного. Не больше, не меньше. Чуточку признания.

— Вроде не слишком многого просишь. Так на так, я буду им только пока идёт битва, а потом — всё. Полагаю, тогда Доу назначит своим вторым тебя.

— Может и так. — Снова промежуток тишины, затем Трясучка повернулся и посмотрел на него. — Ты человек достойный, а, Утроба? Говорят, ты старой закалки, прямой, как стрела. Как тебе удаётся так упорно всё преодолевать?

Утроба вовсе не чувствовал себя особо чего-то там преодолевавшим.

— Наверное, просто пытаюсь поступать правильно. Вот и всё.

— Ради чего? Я пробовал. Не прижилось. Не заметил никакой пользы.

— В том твоя и беда. Всё, что я совершил хорошего, а мёртвые ведают — всего-ничего, я совершал ради самого поступка. Тебе нужно самому захотеть сделать именно так.

— Но если ты хочешь этого сам, в чём же тогда твоя жертвенность? Разве делать что хочешь — ебанись, какой геройский поступок? Я именно так ведь и делаю.

Утроба мог только пожать плечами.

— Нет у меня ответов. Хотелось бы мне, чтоб были.

Трясучка задумчиво повращал кольцо на мизинце. Проблескивал красный камень.

— И всё, похоже, ради того, чтобы просто тянуть свои дни.

— Вот такие настали времена.

— Думаешь, в иные времена хоть что-то будет иначе?

— Остаётся надеяться.

— Утроба! — Собственное имя отразилось в нём эхом, и Утроба хлёстко развернулся, скалясь во тьму, вспоминая, кому он мог перейти дорогу в последнее время. Дофигище народу — таков ответ. Он обзавёлся херовой тучей врагов, как только ответил «да» Чёрному Доу. Рука снова метнулась к мечу, который на этот раз хотя бы при нём, в ножнах. Затем заулыбался. — Поток! Я в этом долбаном городе то и дело натыкаюсь на знакомых.

— Вот что значит заделаться старичьём. — Поток шагнул вперёд со своей собственной улыбкой и, заодно, со своей собственной хромотой.

— Так и знал, должна же в старости быть хорошая сторона. Коля Трясучку знаешь?

— По отзывам.

Трясучка показал зубы.

— По невъебенно прекрасным?

— Как прошёл здесь день с Долгоруким? — спросил Утроба.

— Кроваво, — был ответ Потока. — Привёл несколько молодых, они меня звали «вождь». Слишком молодых. Кроме одного, все вернулись в грязь.

— Жаль об этом слышать.

— Жаль и мне. Увы, такова война. Я бы, пожалуй, вернулся обратно в твою дюжину, если примешь. И заодно подумал — не взять ли с собой вон его. — Поток мотнул куда-то большим пальцем. В тени стоял здоровый парень, закутанный в грязный зелёный плащ. Он смотрел вниз, тёмные волосы нависли на лоб, так-что вглядевшись в темноту, Утроба приметил лишь блеск одного глаза. Тем не менее, на его поясе хороший меч, с золочёной рукоятью. Её-то блеск Утроба успел приметить быстро. — Он славный боец. Сегодня заслужил себе имя.

— Поздравляю, — сказал Утроба.

Парень не заговорил. Он не источал перегар пополам с бахвальством, как мог бы тот, кто сегодня завоевал имя. Как, если уж на то пошло, было с Утробой, когда он завоевал своё. Утробе это понравилось. На кой ему вспыльчивые — с норовом, макающим в дерьмо всех, кто рядом. Наподобие того, как его норов обмакнул в дерьмо его самого, годы тому назад.

— Ну так как? — спрашивал Поток. — У тебя есть для нас место?

— Место? Я не вспомню, чтоб в моей дюжине было хоть раз больше десятка, а сейчас нас только шесть.

— Шесть? Что с вами случилось?

Утроба поморщился.

— Примерно то же, что и с твоими. То, что обычно случается. Атрока убили на Героях, позавчера. Агрика днём позже. Этим утром умер Брак.

Вклинилась тишина.

— Брак умер?

— Во сне, — сказал Утроба. — От загнившей ноги.

— Брак вернулся в грязь. — Поток покачал головой. — Ну и ну. Не думал, что он вообще когда-нибудь умрёт.

— И я. Великий Уравнитель подстерегает всех нас, будь уверен. И он не принимает оправданий и не делает исключений.

— Никаких, — прошептал Трясучка.

— А до тех пор мы вас обоих уж точно заездим, если Долгорукий тебя отпустит.

Поток кивнул.

— Он сказал, что да.

— Тогда всё в порядке. Хотя тебе не помешает знать, что дюжиной теперь командует Чудесная.

— Она?

— Айе. Доу предложил мне вести его карлов.

— Ты — второй у Доу?

— Всего лишь до конца битвы.

Поток пшикнул.

— Что ж стряслось с «ни за что не высовывайся»?

— Не прислушался к своему же совету. Всё ещё хочешь к нам?

— А почему нет?

— Тогда рад принять тебя обратно. И твоего парнишку тоже, коли он скажет, что готов.

— О, да он готов, не так ли, малый?

Малый не издал ни звука.

— Как тебя зовут? — спросил Утроба.

— Ручей.

Поток ткнул его в руку.

— Красный Ручей. Давай-ка привыкай использовать целиком, угу?

Паренёк, подумалось Утробе, слегонца нездоров. Что, в общем, не удивляет, учитывая состояние города. Должно быть, он прошёл сквозь самый жар. Вступление в кровавое ремесло вышло что надо.

— А ты, стало быть, не говорун? Ну и ладно. У нас болтовни и так до отвала с Чудесной и Вирраном.

— Вирраном из Блая? — спросил парень.

— Точно. Он один из дюжины. Или, вернее, из полудюжины. Как считаешь, ему требуется большая речь? — спросил Утроба у Потока. — Помнишь, как при твоём приёме, — что нужно стоять за свою команду и своего вождя, и не дать себя убить, и правильно поступать, и всё такое?

Поток поглядел на паренька и покачал головой.

— Знаешь, мне кажется, сегодня жизнь крепко его обучила.

— Айе, — произнес Утроба. — Думается, и всех нас. Значит, милости просим в дюжину, Красный Ручей.

Парень лишь сморгнул.

Ещё день

Перед ней пролегал тот же путь, что и прошлой ночью. Та же самая тропа вьётся по продуваемому ветрами склону к сараю, где обустроил ставку её отец. Тот же самый вид на чернеющую равнину, полную игольчатых огней тысяч костров, факелов, ламп, что переливались в уголках её щиплющих глаз. Но сейчас всё воспринималось иначе. Пусть даже рядом, так близко, что можно дотронуться, ехал Хэл и, заполняя тишину, молол о чём ни попадя — она чувствовала себя одинокой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});