"Дни моей жизни" и другие воспоминания - Татьяна Щепкина-Куперник

Когда после смерти Антона Павловича она осталась одна в просторной квартире, то недоуменно спрашивала себя:

— Зачем мне эта квартира? Мне только койка нужна: вся моя жизнь в театре.

Немирович оказался прав: театр был для нее все. Занавес с чайкой, уютное артистическое фойе, уборная, куда она перенесла любимые портреты, — вот был ее дом.

Если она уезжала куда-нибудь лечиться или отдыхать в Крым, который полюбила из-за Антона Павловича, в свой уголок «у самого синего моря», то никогда не ездила без новой роли, которую готовила к сезону. Ее сдержанный, собранный характер не позволял ей предаваться бесплодной печали. Работа утоляла все ее потребности, все ее порывы, утешала ее в горе и заполняла ее жизнь целиком.

Книппер — из тех, кто в гневе бледнеет и в волнении молчит. Но молчание ее как в жизни, так и на сцене всегда значительно. Она как-то сказала мне: «Я долго боролась с ролью Ребекки («Росмерсхольм» Ибсена). Мне там очень мешали слова… Ведь обыкновенно у нас в голове пятьдесят мыслей пробежит, пока мы одно слово скажем, — и по ее подвижному лицу словно пробежало что-то, — а там — на каждую мысль — слова, слова и слова. Это очень трудно». Мне хотелось возразить ей, что у многих бывает как раз наоборот: на пятьдесят слов разве одна мысль придется…

Образы, созданные Книппер, всегда ярки, убедительны и разнообразны.

Вот Аркадина из «Чайки». Типичная каботинка, в чем-то добрая («как за больным ходит…»), в чем-то жестокая, капризная и скупая («вот вам рубль — это на троих…»). Все ее интонации, вульгарная брань с сыном, страстная лесть Тригорину — беспощадно показанные куски жизни.

А потом Елена (из «Дяди Вани») — мягкая, бархатная, слабовольная…

Изумительная Маша («Три сестры»).

Очаровательная, легкомысленная Раневская («Вишневый сад»).

Книппер — идеальная воплотительница чеховских героинь, настоящая сотрудница автора. И особенно горько думать, что это прекрасное сотрудничество так рано было прервано смертью писателя.

А другие роли? Какие контрасты! Иконописная Ирина («Царь Федор») и проститутка Настя («На дне»). Чистая, гордая Анна Map («Одинокие») и огненная, чувственная Терезита («Драма жизни»).

В «Одиноких» задача была у Ольги Леонардовны очень трудная. Анна Map, которая носит кольцо женщины, умершей в сибирской ссылке, говорит о Гаршине… Она, по мысли автора, должна была вызывать сочувствие зрителя больше, чем Кэте — ограниченная милая мещаночка, не имеющая ничего общего со своим мужем. Но Андреева, игравшая Кэте, благодаря свойствам своего дарования и своей поэтической внешности делала из Кэте такую прелестную «жертву», что Анне угрожала опасность потерять симпатии зрителя. Однако ее одухотворенный облик, ее умные глаза, ее чудесное пение (у Книппер-Чеховой глубокий, низкий голос) привлекали к ней, а ее уход из уюта семьи и дома в одиночество, в тяжелую работу производил сильное впечатление, и зрителю вместе с Иоганнесом становилось больно за нее.

В пьесе «Драма жизни», поставленной Станиславским в символических тонах, на фоне необычайных декораций и освещения, Книппер — Терезита проходила как странное пламя. От нее веяло «ядовитым ароматом греха». От ее возгласа в конце первого акта, когда она повелительно обращается к молодому рабочему: «Чтобы этого никогда не было… Слышишь? Не приходи больше!» — зрителю становилось ясно, что под наружностью «барышни Терезиты» кроется бушующая страсть вакханки.

Почти пятьдесят лет непрерывного горения сценой. Все в том же родном ей театре, которому она отдала всю свою жизнь. Годы были благосклонны к ней. Может быть, потому, что в молодые годы артистка часто играла стареющих женщин: Аркадину, Раневскую, фру Гиле («У жизни в лапах») — разница с прошлым иногда мало ощущается. В один из чеховских юбилеев она сыграла сцену из «Дяди Вани». Она пришла в белом кружевном платье с красными розами у пояса. Она волновалась и воодушевилась. Прежним огнем сияли ее глаза, прежняя, немного таинственная улыбка мелькала на губах… После этого как-то я видела ее в черном, чем-то белым отделанном платье. В глубоком кресле в ее уютном кабинете, под портретом Чехова. Да… те же тонкие черты, те же глаза… Только темные волосы посеребрил налет седины да тонкая улыбка не скрывает больше радостной тайны: в ней и грусть утрат, и примиренность мудрости.

И теперь я написала бы ее такой, но все же с красными розами, и поместила бы портрет в овальную раму, подписав: Ольга Книппер-Чехова.

М. А. Самарова

Некоторые из старшего поколения Художественного театра еще здравствуют и своим зрелым искусством доставляют радость новому, молодому зрителю.

Но мне хочется вспомнить и о тех, кого уже нет и к кому сохранилась благодарная память…

Несколько женских фигур раннего Художественного театра…

М. А. Самарова. Почти единственная немолодая актриса, вошедшая в театр из Общества искусства и литературы, давшего ему начало, и оставшаяся в театре до конца своей жизни.

Муж ее, И. Н. Греков, был актером Малого театра. Но, несмотря на различие театров, в которых они работали, супруги составляли чудесную, дружную пару. У них в доме была та полная старинного радушия и уюта обстановка, которую когда-то можно было встретить в домах Щепкина, Медведевой и других представителей старой театральной Москвы. Лучшие традиции сохранялись в их особнячке на Малой Дмитровке, который они сами после постановки «Синей птицы» прозвали «домиком бабушки и дедушки из страны воспоминаний». Впоследствии на его месте вырос огромный доходный дом и срублены тополя, когда-то шумевшие под его окнами. Широкое гостеприимство, приветливость отличали обоих супругов. Греков был из донских казаков, и, так как мой муж тоже был из тех краев, он очень полюбил его и не знал, как угостить, а за стаканом «цимлянского» или «донского», которое он откуда-то добывал, они вели разговоры о станицах, фруктовых садах и донском приволье.

Комнаты были уютные, низкие, тепло натопленные. Храпели толстые собаки, мурлыкали толстые коты, дом был полон народу: во всех уголках ютились какие-то старички, старушки, отставные актеры, родственники, богаделки, по поводу которых Мария Александровна подсмеивалась, что она вовсе не бескорыстно принимает их, а что они служат ей натурщицами для ее ролей. Действительно, и типы же у нее встречались!

Была, например, некая Лизавета Кискинтиновна — подщипа-приживалка, словно персонаж из «Полуночников» Лескова. Она не имела своего пристанища, а ночевала «по благодетелям» и все свое земное достояние носила в ковровом ридикюле. Вот как она сообщала Марии Александровне о своей радости (пришепетывая при этом и произнося букву «р» как «д»):

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});