От «Барбароссы» до «Терминала»: Взгляд с Запада - Базиль Гарт

Конечно, бремя новой программы вооружений сверх колоссальных расходов на реконструкцию и восстановление экономики страны влекло за собой дополнительные трудности для советского народа. Но, с точки зрения Советского правительства, в конце 1945 года безопасность страны оказалась под угрозой.

Барри Питт

Вторая мировая война — ретроспективный взгляд[269]

В Англии и других западных странах бытует поверье, что вторая мировая война не нанесла человечеству столь ужасных ран, как мировая война 1914–1918 годов. Это неправильное представление. Вторая мировая война продолжалась дольше, чем первая, и велась с беспримерной яростью на более обширной части поверхности земли. В ней использовалось оружие гораздо большей разрушительной силы, чем то, которое было изобретено во время первой мировой войны. Она поглотила внимание и усилия большего числа людей, и к концу ее было убито и искалечено намного больше человеческих существ, чем в ходе первой мировой войны. Вполне вероятно, что в результате второй мировой войны погибло более 50 миллионов человек, включая жертвы обдуманной политики геноцида, проводившейся руководителями Германии; тогда как между 1914 и 1918 годами было потеряно 8 634 300 жизней.

Причины популярности этого широко распространенного убеждения не надо искать далеко. Хотя мир в целом понес гораздо большие потери во второй мировой войне, Западная Европа, и особенно Великобритания, пострадала больше в первой. Первая мировая война в значительной степени велась в Бельгии и Северной Франции, и на фронте этой бойни, который тянулся от Швейцарии до бельгийского побережья, в результате «обычных боевых действий» ежедневно погибало около 2 тысяч английских, французских и немецких солдат, а во время крупных сражений, таких, как у Вердена, на Сомме или у Ипра, война пожирала сотни тысяч человеческих жизней с аппетитом Молоха. Другие фронты — на Балканах или в России после 1916 года — рассматривались как второстепенные, и, хотя жертвы, которые несли воюющие стороны на этих театрах войны, также истощали силы главных противников, это были «побочные номера» — за рамками главного состязания.

Во второй мировой войне верденские и амьенские битвы велись на Восточном фронте — под Киевом и в Сталинграде, а морские сражения первой мировой войны — Ютландское и Доггер-бэнк — произошли в Тихом океане у острова Мидуэй и в Коралловом море, и как только гиганты — Германия и Россия, Япония и США — полностью ввязались в вооруженную борьбу, Западная Европа стала второстепенным театром военных действий.

Вначале, конечно, казалось, что война против Гитлера будет европейской войной, возникшей в Европе в результате политики европейских государств, подготовленной европейской экономикой, прежде всего промышленностью. Но когда война приняла глобальный характер, центр тяжести сместился на Восток, и в результате ни Франции, ни Англии не пришлось в конце заплатить ужасную цену в виде огромных разрушений, которые современная война наносит полю битвы, цену, которую история вполне могла потребовать от этих стран ввиду роли, сыгранной ими в развязывании второй мировой войны.

В течение многих лет было модным называть вторую мировую войну «войной Гитлера», но следует также помнить, что Черчилль дал ей другое название. Он назвал ее «ненужной войной», и, если рассмотреть возможности, которые имели западноевропейские демократические правительства, чтобы преградить путь Гитлеру, это название кажется вполне уместным.

С. ранних дней своей политической карьеры Гитлер совершенно ясно разъяснил, что он видит главную цель германской нации в широкой экспансии на Восток. Через три дня после того, как Гитлер стал рейхсканцлером, он выступил перед немецким верховным командованием и, не особенно заботясь о соблюдении секретности, заявил немецким военачальникам, что их первоочередная обязанность состоит в приобретении «жизненного пространства» на Востоке и в неограниченной германизации захваченных территорий. Одновременно он отказался выполнять условия различных договоров, которые пытались ограничить военную мощь Германии, и разъяснил, что помимо стремления к самой широкой экспансии, он намеревается обладать средствами для ее осуществления.

Так как Гитлер нуждался в промышленном потенциале для вооружения растущего вермахта, он, вопреки серьезным протестам своих военных советников, снова занял Рейнскую область — центр немецкой индустрии, который после 1918 года был поставлен под контроль союзников, использовав имевшиеся у него малочисленные и плохо обученные военные части.

Для холодного эгоцентрического ума Гитлера могло быть лишь одно объяснение тому факту, что его первая военная авантюра увенчалась успехом. Франция и Англия не только имели право, но и средства удержать Рейнскую область — воспрепятствовать вступлению в нее немецких войск в первую очередь, выдворить их оттуда, если они войдут, — задачи, которые с величайшей легкостью могли выполнить армии каждой из этих стран. Так как ни Англия, ни Франция не сделали ни малейшей попытки помешать вступлению немецких частей или выгнать их, Гитлер мог лишь предположить, что они относятся с сочувствием не только к возвращению чисто немецких провинций германскому «фатерлянду», но также и к столь часто и громогласно повторяемым честолюбивым замыслам человека, возглавившего нацию.

И действительно, это сочувствие открыто выражалось. Когда в начале 1935 года в Германии была вновь введена воинская повинность как средство наращивания германских вооруженных сил, газета «Таймс», трезво рассуждая об угрозе для европейской безопасности, одновременно указывала, что действия Германии предприняты не в нарушение соглашений, добровольно заключенных между независимыми договаривающимися сторонами, а вопреки договору, который был «насильственно навязан» Германии и который она должна была, несомненно, найти «невыносимым». Тон комментариев французской прессы был столь же осторожным, и фактическое согласие с этими нарушениями согласованных принципов не могло не вселить уверенность в правителей Германии, что курс их действий одобрен.

Гитлер продолжал наращивать вооруженные силы и свои территориальные захваты, поскольку у него в какой-то мере были основания считать, что французское и английское правительства хотят осуществления широкой восточной германской экспансии, которую он продолжал шумно провозглашать, за счет коммунистической России.

И этот процесс продолжался.

В марте 1938 года немецкие войска вступили в Вену, и Австрия снова прочно заняла уготованное ей пруссаками подчиненное положение. К этому времени Гитлер не боялся вмешательства со стороны Запада, и его едва ли можно винить за уверенность в том, что он действует с известного одобрения западных держав — одобрения, которое через полгода переросло в политическое сотрудничество, когда Англия и Франция согласились на передачу Германии тех западных земель Чехословакии, которые могли служить щитом против немецкой оккупации остальной части этой страны.

По существу, было похоже, что Франция и Англия, предоставив Германии полное право из относительно небольшой и в военном отношении слабой страны в 1933 году вновь превратиться к 1939 году в господствующую европейскую державу, теперь сотрудничают с ней, чтобы создать возможность для приобретения «жизненного пространства» на Востоке, которое фюрер требовал с начала своей политической карьеры. Гитлеру, считавшему французов и особенно англичан хитрыми и столь же логически беспощадными и беспринципными политиками, как он сам, казалось, что эти страны проводят разумную и последовательную политику, которая в конечном итоге избавит мир от коммунизма. И если они в данный момент используют его для достижения своих целей, то у него были собственные соображения по поводу того, кто будет оплачивать окончательный счет.

Это заблуждение разрешилось 1 апреля 1939 года — пожалуй, вполне уместная дата, — когда мировая печать сообщила, что английский кабинет под руководством премьер-министра пересмотрел свою политику умиротворения и «с целью обеспечения мира в Европе» связал Англию обещанием защищать Польшу против любых агрессивных действий со стороны Германии. Уинстон Черчилль позднее вполне уместно писал: «Был смысл сражаться за Чехословакию в 1938 году, когда германская армия едва ли могла выставить полдюжины дивизий на Западном фронте, когда Франция, имевшая шестьдесят или семьдесят дивизий, могла, без всякого сомнения, ринуться через Рейн или в Рур. Но это сочли неразумным, поспешным, недостойным стандартов современной интеллектуальной мысли и нравственности. Но теперь наконец две западные демократии заявили о своей готовности рискнуть своей жизнью за территориальную целостность Польши. Историю, которая, как нам говорят, в основном является летописью преступлений, глупостей и несчастий человечества, можно обшарить всю вдоль и поперек в поисках аналогичного примера этому внезапному и радикальному изменению шести- или пятилетней политики легкомысленного и соглашательского умиротворения и ее трансформации чуть ли не за одни сутки в готовность пойти на явно неизбежную войну в худших условиях и в более крупном масштабе…»