Рейтинговые книги
Читем онлайн Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 98 99 100 101 102 103 104 105 106 ... 119
выворачивает суставы.

До зоны застругов опасности таили скрытые снегом трещины. Первые километры от Мирного двигались черепашьим шагом. Юлий Уршлиц вел колонну узким коридором, размеченным вехами, по ровной с виду снежной целине, но все знали: кругом капканы, замаскированные снежными мостиками бездонные ледниковые трещины. Сначала погода звенела, и вдруг – задуло, замело. Вехами служили бочки из-под горячего и кирзовые сапоги на высоких шестах. Черными пятнами они выплывали перед вездеходом из густого белого марева, указывали дорогу на Восток. Уршлиц то и дело открывал дверцу «Харьковчанки», высовывался и всматривался в молочную пелену, в непроглядный танец ветра, которому не за что было зацепиться, кроме машин и вех. Снег хлестал штурману в лицо, с очков висли сосульки. Уршлиц хлопал дверцей и, перекрикивая грохот мотора, давал указания водителю; лицо Иво Сеппа прояснялось, он кивал и налегал на рычаги. И так от вехи к вехе. С дороги не сбились. Медленно, но уверенно шли вперед. Там, во вьюжащем снежном поле, Люм на мгновение почувствовал себя парящим в облаках – в кабине самолета, а не камбузного балка; а потом тягач ухнул в ветровую борозду, и он оказался на бугристом льду. На поле заструг.

Люм перебрался в четырехместную кабину механика-водителя. Закрыл за собой люк. Миша орудовал рычагами, аж пальцы побелели, но нашел секунду, чтобы подмигнуть и улыбнуться повару (когда Миша улыбался, кожу прорезала паутина похожих на трещины морщин).

– Эх, прокачу!

В кабине было тепло, даже жарко, градусов тридцать; Люм чуть-чуть опустил стекло. Он сидел у правой дверцы и смотрел на снег и лед. Белые барханы. Хоть бы пробежал кто, заяц или олененок, птица бы пролетела. Да хоть гадкий падальщик-поморник. Но нет. Из живых существ – лишь кучка трясущихся в машинах людей.

Самый медленный поезд на земле полз по безжизненной ломкой белизне.

В полдень стали на привал.

Механики заправили тягачи, проверили крепление бочек на санях, обошли и осмотрели машины: на злосчастных застругах технике приходится ой как несладко. Негромко совещались, медлительно двигались в жидком сухом воздухе, бочком к обжигающему ветру, «дульнику», – не спасали даже шерстяные подшлемники.

На «неотложке» Бориса Клюева и Льва Пестова из трака вылезла головка пальца, еще чуть-чуть – и гусеница распустилась бы змеей. Маленький и щупленький Лев подал тягач вперед, чтобы сломанный палец провис вместе с частью ленты между передним катком и ведущей звездочкой. Огромный Борис примерился десятикилограммовой кувалдой и ловко вышиб головку, затем вставил новый палец и ударил по нему пять раз; остаток сломанного стального стержня упал в снег. Борис отдышался и махнул кувалдой еще пять раз. Наладил дыхание – и продолжил. От равномерных металлических ударов звенел воздух. Когда палец полностью вошел в трак, «малыш» Лев снял каэшку, оставшись в кожаной куртке, просунулся под тягач (здесь не нашлось бы места даже половине Бориса), вставил голыми руками крохотные «сухарики» в проточку пальца, зафиксировал шайбой и зашплинтовал, оставив на железе лоскуты своей кожи. Выбрался из-под машины. Борис хлопнул его по плечу и, приобняв («опять, Левка, линяешь»), повел к Гере, чтобы доктор смазал раны бальзамом и забинтовал.

Наружный термометр показывал сорок семь градусов мороза.

Люм занялся обедом.

Сумерки окрасили все в грязно-серый тон: снег, небо, поезд.

Флагманская «Харьковчанка» притормозила, остановилась. Камбуз-балок дернулся, и Люм повалился на плиту. Поморщился, готовясь к новому рывку, но Миша приглушил мотор. На часах – время ужина.

Люм влез в унты, затянул ремешки, надел шапку, накинул на плечи каэшку, сунул в карман рукавицы, в тамбуре расстегнул молнию в передней части комбинезона, распахнул дверь, спрыгнул на снег, пристроился к гусенице и быстро справил малую нужду, чувствуя себя Гагариным у колеса автобуса. Струя мочи оплавила снег и начала кристаллизоваться.

Ветер стих, солнечный диск опустился в серую хмарь. Повар отошел на несколько шагов, глянул назад и вперед на остановившийся поезд. Затем натянул перчатки, откопал на санях бочку с бензином, наполнил ведро и вернулся на камбуз, пристроившийся на спине тягача. Залил бензин в бачок двигателя и запустил электрогенератор.

Вымыл руки, накинул белый халат (не отказался бы и от поварского колпака, но в рациональной тесноте камбуза, занятой ящиками и шкафами, он был не к месту) и потер ладони:

– Так-с, чем побалуешь ребят, Игнат Геннадьевич?

И ответил себе:

– Каша пшенная? Нет. Селедочка жирненькая баночного посола? Ан нет. Индейка? И снова мимо. Котлеты из куриного филе и жареная картошечка! А на десерт, под какао с молоком… сюрприз.

Вотчину Люма, обитую изнутри белой жестью, походники величали «Ресторан „Холодок“». Разделочный стол, котел для варки, термосы-кипятильники над газовой плитой на четыре гнезда, умывальник, стеллажи, кронштейны и ящики.

Он включил плиту, закрепил в гнездах кастрюли, две наполнил кусками снега, заготовленными Герой. Когда вода закипела, вылил ее в ведро с картошкой, замороженными «теннисными мячами». Очистил оттаявшую кожуру, порубил картошку и отправил в кастрюлю с маслом. Разогрел в духовке курицу, провернул филе через мясорубку, налепил котлет.

Хлопнула дверь. Из тамбура показалась голова писателя: подшлемник, ушанка, капюшон.

– Кухарничаешь? – спросил Вешко, и Люма покоробило панибратство, вложенное в это слово.

– Рано еще, – буркнул повар.

– Извини, я так… – Вешко заворочался, намереваясь уйти.

– Заходи! – вернул его Люм. («Да что ж такое, теперь мне его жалко!»)

Писатель сбил веником снег с сапог и прошел на кухню.

– Бутерброд будешь?

– Спасибо. Я со всеми.

– С копченой колбасой! Чтобы аппетита нагнать.

Вешко помотал головой. Ох и бороду отрастил!

– Чем-нибудь помочь?

– Поздно. Не мешайся. Садись.

Высокий и тощий Вешко втиснулся – даже, скорее, полусложился, как человек-зонт, – за небольшой столик. Обедать и ужинать на камбузе было чистым наказанием, пыткой теснотой. Удобнее, конечно, в «Харьковчанке», но экипаж часто выбирал именно балок Люма, поближе к духу готовки, – кто полусидя, кто стоя, а размещались. Проще было с завтраком: заскакивали по очереди, перехватывали каши, бутербродов, чая-кофе и убегали в свои машины.

Люм выгрузил из шкафчика посуду и столовые приборы. Вешко рассматривал свои длинные белые кисти. Чтобы не сервировать стол в молчании, Люм спросил:

– В каком жанре пишешь?

– В юмористическом, – тут же, вскинув голову, откликнулся писатель.

– Это как? – нахмурился Люм. – Об Антарктиде с юмором?

– А почему нет? Обо всем можно с юмором. И даже нужно, я считаю.

– Тебе, конечно, виднее…

– Говори прямо.

– Хорошо… Руслан, я так скажу. Плохо сочетается юмор с наукой, с серьезными делами. Все простым делает, шутейным, что ли.

– Бывает и так. Но это, Игнат, если юмор ради юмора.

1 ... 98 99 100 101 102 103 104 105 106 ... 119
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич бесплатно.
Похожие на Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич книги

Оставить комментарий