До первого снега - Алиса Гордеева

мы не сможем друг без друга, но и вместе нам быть не дано! Я могу долго закрывать глаза на неудобства, постную пищу и одежду с чужого плеча, но никогда не стану своей в мире Сальваторе. Как, впрочем, и Вик не сможет быть собой в моём.

— Волнуешься? — он ласково щёлкает меня по носу указательным пальцем, а после притягивает к себе. Его немного колючий свитер пропах дымом и дождём, тепло его тела кажется самым родным и значимым. Мне хочется плакать. От радости, что этот парень мой! Только мой! От боли, что обязательно разорвёт сердце чуть позже, не оставив от него ни кусочка живого. А ещё от дичайшего страха…

— Боюсь, — отвечаю честно и задираю голову, чтобы встретиться с Сальваторе взглядом.

— Чего? — шепчет тихо Вик, а я понимаю, что сколько бы ни смотрела в его глаза, мне всегда будет мало. Надышаться любовью впрок невозможно, как ни старайся!

— Я боюсь однажды проснуться и не увидеть тебя, — слова застревают в горле. — Боюсь, что наши пути разойдутся, а глупое сердце просто не выдержит. Но больше всего меня страшит другое.

Как спринтер на финише задыхаюсь от недостатка кислорода.

— Что? — шероховатыми пальцами Вик проводит по моим щекам, стирая слёзы.

— Что наша любовь лопнет, как мыльный пузырь. Что однажды утром ты проснёшься в шикарных апартаментах Мадрида и поймёшь, насколько это всё тебе чуждо! И тогда пожалеешь, что отказался вот от этого всего, — в запале вскидываю руки в стороны и до боли кусаю губы, а потом на изломе продолжаю добивать нас словами. — Пожалеешь, что отказался от своей мечты ради меня. Или я, устав от быта и неустроенности, среди глухого леса под монотонный треск поленьев в камине вдруг осознаю, что такая жизнь не для меня! Что тогда с нами будет?

— Это не про нас! — Сальваторе отчаянно мотает головой. Он, как и я, боится смотреть правде в глаза!

— А что про нас, Вик? — голос надломлен, как и всё внутри. — Ты боишься возвращения в Тревелин, я — задержаться здесь ещё на неделю. Ты умеешь наслаждаться тишиной и знаешь в округе каждую тропинку, мне же не хватает элементарных удобств и дурацкого интернета. Я в любом случае уеду, Вик! А ты? Ты поедешь за мной?

Растерянное молчание в ответ красноречивее любых слов. Мы слишком разные, чтобы быть вместе. Непомерно влюблённые, чтобы выжить порознь. Но, главное, чересчур упрямые! И я, и Вик боимся навсегда отказаться от привычного мира, но ещё больше — принять подобную жертву друг от друга. Одно дело задыхаться самому. И совсем другое — наблюдать за мучениями дорогого тебе человека.

— Никто, кроме нас, этот выбор не сделает, Рита! — упрямые ладони сжимают моё лицо. Вик смотрит на меня с вызовом, насмешливо, будто свой сделал давно.

— И что ты выбираешь, Вик? — тону в бездонной глубине его глаз.

— Тебя! — шквал прерывистых поцелуев опускается на мои губы, щеки, лоб… — Я выбираю тебя!

— Ты готов бросить всё и уехать? — уточняю дрожащим голосом.

— Если иного выбора не будет, то да, — звучит уверенно в ответ, а после новая волна нежности жадными поцелуями обволакивает тело. Сквозь слёзы киваю и даже умудряюсь улыбнуться. Вот только Сальваторе забыл спросить, готова ли я принять его выбор.

— У меня возникла идея! — голова идёт кругом от волшебства поцелуев и тяжести собственных мыслей.

— Какая?

— Мы напишем друг для друга послания! Клятвы, можно так назвать! И что бы ни случилось дальше, каждый выполнит обещанное, во что бы то ни стало!

— И что мы напишем! — губы Вика растягиваются в улыбке. Сальваторе на мгновение перестаёт меня целовать и с любопытством пожирает глазами.

— Каждый своё! — в голове зреет план, о котором я точно пожалею! Но это будет потом… — Мы обменяемся ими, но откроем только в случае, если обстоятельства всё же сложатся против нас.

— И обязательно выполним?

— Обязательно!

— Клянёшься?

— Клянусь!

Из старой записной книжки деда Вик вырывает два листа. Мы садимся друг напротив друга, по разные стороны стола, и начинаем писать. Не сразу, разумеется. Поначалу моя затея вызывает у Вика смех и постоянные вопросы, но постепенно Сальваторе входит во вкус и упоённо сочиняет свою клятву. И если для него это способ лишний раз сказать мне о любви, то для меня — своего рода прощание. Раз нам суждено расстаться, то пускай хотя бы у Вика будет шанс стать счастливым!

— Я всё! — не без гордости заявляет Сальваторе и складывает листочек в несколько раз. — Если я отдам тебе своё письмо сейчас, где гарантия, что ты не прочитаешь его раньше времени?

— Давай, я своё отдам Гаспару, а ты — Анхелю, — задумчиво смотрю на отросшие кудряшки Вика, с силой сжимая в зубах кончик авторучки. В жизни не думала, что излагать свои чувства на бумаге так непросто, особенно когда приходится писать неправду.

— Идёт! — засунув лист в карман, Сальваторе приближается к окну и устремляет взгляд вдаль. — И всё-таки я надеюсь, что тебе никогда не придётся прочесть то, что я написал. Я говорил серьёзно, Рита, я поеду за тобой куда угодно.

Киваю, а сама продолжаю писать. Мне так много нужно ему объяснить, но проклятые слезы, как назло, затмевают обзор и оставляют солёные разводы на голубых чернилах.

Этим вечером Алехандро возвращается не один. Стоит солнцу окончательно спрятаться за горизонтом, а мне поставить точку в своём признании Вику, как ворчливый вой мотора старого внедорожника сменяется гулом знакомых голосов. Оказывается, не только мы ждали, когда грязь немного подсохнет, а колёса перестанут вязнуть в тягучей жиже.

— Дедушка! — позабыв про куртку и сапоги бегу навстречу Анхелю, стоит его седой макушке высунуться из машины. Видеть старика живым и невредимым, слышать его голос и ощущать тепло трепетных рук, что с неистовой силой прижимают в широкой груди — непередаваемое счастье! Я даже представить не могла, что моя тоска по Анхелю, по Тревелину, ставшему мне вторым домом, достигла в сердце необъятных размеров.

Дедушка что-то бессвязно бормочет. Знаю, он чувствует сейчас примерно то же, что и я. Нас обоих переполняет бесконечная радость, сводящее с ума волнение и тревога.