Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Удивительное пророчество, которое, будучи опубликованным в июне 1833 года, должно быть, доставило массу удовольствия лишенному владений наследнику короля-груши и объясняет уже упомянутую выше ссору между Фердинандом и Александром во время восстания ткачей. Непонятно даже, что вызывает большее восхищение в этом эпилоге из «Галлии и Франции» — чувство Истории или размышления о демократии. Александр всегда опережает время, ведь сегодня, в конце XX века, во Франции все еще семилетний срок избрания, и если претенденты на трон действительно не могут стать кандидатами в президенты, то по поводу крупных землевладельцев вопрос все еще оспаривается. Что до борьбы с коррупцией, то на ее эффективность можно будет надеяться лишь в третьем тысячелетии.

22 ноября играли премьеру драмы «Король забавляется». Александр на спектакле не был, «какой-то холод проник в мои отношения с Гюго; общие друзья почти нас поссорили». Вновь введена цензура, и на следующий же день Тьер запретил пьесу. Оппозиционная пресса и глазом не моргнула, вернее, «ненависть, которую испытывали к романтической школе, была столь велика, что это не столько делало правым правительство, сколько виноватым автора». Шестнадцатью днями раньше герцогиня Беррийская была арестована Дермонкуром в Нанте, где она скрывалась с июня месяца. Раб своего слова, доблестный автор «Гения христианства» вынужден положить конец своей ссылке. Он устремляется в Париж, чтобы обеспечить защиту герцогини, состояние здоровья которой в скверной тюрьме в Бле внушает серьезные опасения. Карлисты подают прошение, их газеты возмущаются, маркиз де Дрё-Брезе через Палату пэров запрашивает правительство. Тьер направляет двух медицинских светил — Ортила и Овити — осмотреть герцогиню, «с некоторого времени неважно себя чувствующую». И выясняется, что все как раз наоборот. Тьер дает просочиться счастливой вести, и ее обнародует республиканский «Corsaire». Немедленно же редактор статьи Эжен Бриффо вызван на дуэль и ранен на ней неким Барбо де ля Трезорьер — такое имя нелегко было бы придумать.

«Le Corsaire» настаивает на точности своей информации, которую используют также «La Tribune» и «Le National». Легитимистская «Revenant» вступает в полемику с «Tribune», журналисты которой посылают ей коллективный вызов. Далее все продолжает усложняться. Каррель из «National» получает картель от двенадцати карлистов, остается лишь выбрать из них себе противника. Толпа республиканцев охотно готова взять на себя одиннадцать остальных. Александр заверяет Карреля в своей моральной поддержке, однако он не слишком сочувствует этой «потасовке», находя «повод смехотворным». Каррель готов разделить это мнение, однако это не спасает его от серьезной раны, нанесенной Ру-Лабори. Дюпюитрен берет на себя заботы о нем, весь Париж навещает — Александр, Беранже, Лафайет, конечно, рыцарственный Шатобриан, которого всегда восхищала храбрость других, и Тьер, вполне довольный при виде своих политических противников, дерущихся друг с другом.

Чтобы отомстить за Карреля, его секунданты вызывают секундантов Ру-Лабори. Еще двенадцать республиканцев вместе бросают вызов легитимистской прессе. Некий Ботерн в возбуждении тоже рвется в рукопашную и требует того же от Александра. Даже если он не, одобряет причин драки, совершенно немыслимо, чтобы Александра заподозрили в трусости. И пока Ботерн пишет свой вызов журналисту из «Quotidienne», он размышляет, с кем бы ему сразиться? Бошен, например, карлист и прекрасный друг в то же время, в настоящее время отдыхает за городом. Александр семь раз повернул в чернильнице перо: «Мой дорогой Бошен, если ваша партия так же глупа, как моя, и заставляет вас драться, прошу оказать предпочтение мне, кто всегда будет счастлив представить вам доказательства своего уважения за отсутствием доказательств дружбы». Получив послание, Бошен сумел прервать свой отдых лишь через десять дней, но с момента возвращения не было у него более срочного дела, чем встреча с Александром.

Ссора с Гюго как будто забывалась, и Александр присутствует на премьере «Лукреции Борджиа», неизвестно с Белль или с Идой. Решительно можно сказать: Гюго слишком много пишет! Тяжеловесная, напыщенная до смешного, его мелодрама не выдерживает никакого сравнения с «Нельской башней» и «Сыном эмигранта». Но что Гюго до этого строгого посмертного суждения, если вечером 2 февраля 1833 года ему устроили овацию, и хорошенькая актриса по имени Жюльетта Друэ играла не хуже, чем обычно. В последующие дни Тьер успокаивает бретёров способом превентивных арестов и помещением под полицейский надзор. Вслед за этим выздоравливает Каррель, который наносит визит Ру-Лабори и публикует письмо с похвальным словом его секундантам. Честь спасена, раздувшийся пузырь выпускает воздух, все дуэли аннулированы, а герцогиня Беррийская в мае родила. В ожидании родов она объявила о своем тайном браке с итальянским графом, который не сопровождал ее ни в Прованс, ни в Вандею. И если мальчик, которого она родила якобы от герцога Беррийского, после смерти последнего, был назван «дитя чуда», как назвать его маленькую сестричку, зачатую во время пребывания герцогини в Нанте, где она скрывалась под защитой шуана, своего доблестного телохранителя?

Лишенный дуэли, Александр, однако, вовсе не лишится существенных доходов, которыми будет обязан проделке герцогини. Кроме интервью с Дермонкуром, он сочиняет «Вандею» и «Мадам», которые выйдут в сентябре и будут иметь большой успех как у карлистской оппозиции, поскольку герцогиня предстает благородной и мужественной женщиной, так и у республиканской, поскольку Дермонкур выведен безупречным рыцарем, а правительственный агент, префект Морис Дюваль — непопулярным мужланом. Поэтому «реальной пользой» от этого дела «оказалось сближение, не в смысле общности мнений, а в смысле взаимного уважения, между партией карлистов и партией республиканцев». Уважение, которое приведет кое-где к противоестественным избирательным блокам и обозначит разрыв между умеренными республиканцами и революционерами. Наконец, помимо солидного удовлетворения авторских прав, Александр получит еще в наследство от Дермонкура его секретаря Рускони. Дермонкур подал в отставку и просил Александра пристроить Рускони, дабы тот мог спокойно доживать свои дни. Александр ни в чем не мог отказать тому, кто никогда не переставал чтить память Генерала, отсюда в «Истории моих животных»[140] эта трезвая шутка: «Вот уже двадцать три года, как каждый день, за исключением дней моих отъездов за границу, я имею счастье видеть Рускони.

— Что же он у вас делает?..

На это вопрос было бы очень трудно ответить: все и ничего. Я придумал по этому случаю специальный глагол, весьма выразительный: он русконничает».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});