Почетный караул - Джеймс Коззенс

«Дуется» было хорошим определением для поведения Нюда, и генерал Николс употребил его не с пренебрежением, а дружески. Тем не менее полковник Росс ощетинился с раздражением, уже достигшим предела из-за утренних забот и неприятностей — настолько многочисленных, что держать их в уме все одновременно было невозможно. Но, сосредоточиваясь на одной, он непрерывно ощущал тягостное давление остальных, дожидающихся, пока у него найдется минута рассмотреть их подробнее. А рассмотреть подробнее некоторые из них значило еще больше, еще глубже ощутить собственную вину. Другие же просто вновь возбудят в нем гнев на чью-то неизвинительную глупость. Поучительные рассуждения генерала Николса о «нынешней ситуации», благодушная философская отвлеченность, мгновенное сведение к нулю неисчерпаемых неприятностей полковника Росса небрежным указанием, что всему этому придается излишне большое значение, вывели полковника Росса из себя. Он сказал:

— Я не уверен, генерал, насколько мне или Нюду ясно, чего, собственно, ждут от Нюда? Или это и Вашингтону не слишком ясно?

Грубый, вызывающий тон, признал про себя полковник Росс, был неуместен. Генерал Николс поглядел на него задумчивым взглядом, который, хотя и не выражал неудовольствия или досады, несомненно, был недоуменно критичным и прятал удивление вместе с неизбежным грозным вопросом: этот сварливый старец как будто упрямится? Он намерен вставлять палки в колеса?

Расстроившись точно так же, как он расстроился, едва намекнул капитану Коллинзу на двусмысленность его отношений с мисс Криттенден, расстроившись оттого, что по собственному безрассудству оказался заведомо не прав, полковник Росс тотчас ощутил все мучительные следствия своей вспышки. Он предал свои седины, утратил бесценный апломб, даримый самоуважением, потерял твердость мысли, так как сознание собственной неправоты лишило его всякой опоры, и рассудок уже не находил для него ничего, кроме подленького совета: «Поберегись, как бы не зайти слишком далеко!»

Генерал Николс поднес руку к глазам и осмотрел ногти. Он сказал невозмутимо:

— Для газет и прочего требовалось сформулировать подход к проблеме. Подход этот был рассмотрен, одобрен и объявлен. Нюд и все остальные будут идти в ногу. Если неподвластные ему обстоятельства, несчастный случай, непредвиденные осложнения собьют его с шага, ему следует как можно быстрее вернуться в свой ряд и вновь попасть в ногу с остальными. Только и всего. Никто не ждет от Нюда невозможного. Никто не ждет, чтобы он ломал себя, подвергался унижению. От него ждут, чтобы он, насколько позволяют остальные его обязанности и воинский долг, сглаживал, а не раздувал. Не думаю, судья, что мы тут расходимся во мнении. Меня в этом убеждает все, что вы сказали о принятых вами мерах.

— Настоящего плана у меня, пожалуй, нет, — сказал полковник Росс. — Он далеко не полон. И возможно, ничего не дает. Собственно, он практически исчерпывается следующим. Слушая Деда, я подумал, что мне следует поговорить с Уиллисом. Кстати, отца Уиллиса оповестили, что его сын в госпитале, и он должен вот-вот приехать. Я послал офицера встретить его. По-моему, мне стоит поговорить и с ним.

— Вручив мальчику его орден, — сказал генерал Николс, — я с поклоном покину сцену, и вы сможете побеседовать с ним. Мне кажется, он порядочно выигрывает — все, чего он добивался, все, что вот-вот получит, если больше неприятностей не будет, если он вам поможет. Я бы не стал обращать особое внимание на мнение Деда о том, что слишком уж жирно, а что — не слишком.

— Мне это не очень нравится, — сказал полковник Росс.

— Мальчик, по-видимому, вполне справедливо в претензии, — сказал генерал Николс. — Но, мне кажется, вопрос для него стоит так: настолько ли эта претензия ему дорога, чтобы ради нее отказаться от группы средних бомбардировщиков, от минимум трех повышений в звании, от своей фамилии в газетах и всего прочего. Это просто констатация факта. Мне кажется, тут нельзя усмотреть ни подкупа, ни угрозы.

— Попытаюсь не усмотреть, — сказал полковник Росс. — Если он не усмотрит. — И он угрюмо замолчал.

Генерал Николс сказал:

— В Нюде есть это, судья, и всегда было. Вот вы, и вот Дед — вы его знаете, вы работаете для него и ставите себя под удар ради него. И вы, и другие люди. Так было, так есть. Старик это знает. Человек не способен сделать все сам, то есть если то, что он делает, чего-то стоит. До известного предела — безусловно, но дальше очень важно, много ли готовы сделать для него другие люди. — Он задумчиво умолк, а потом сказал: — Насколько мне известно, ничего конкретно еще не решено. Старик не планирует операций вокруг какой-либо данной личности. Водить самолеты — рискованное занятие, как и война. И нельзя заранее знать, кто именно окажется на месте, когда придет время. Могут измениться обстоятельства, и вам потребуется другой человек. Может измениться и сам человек. Кто-то другой подойдет лучше. Но Старик всегда планирует, исходя из альтернатив, из вероятностей, взвешенных далеко наперед. Я сказал, что, насколько мне известно, ничего конкретного еще не решено. Собственно говоря, я в этом уверен, так как время для решений еще не подошло, но мне кажется, для Нюда намечается вот что.

Генерал Николс аккуратно положил сигарету в пепельницу на дверце, устремил взгляд на проносящийся мимо сосновый лес, пронизанный солнцем, и сказал:

— Мне кажется, Старик думает поручить Нюду авиацию поддержки при вторжении на Японские острова, когда и если это произойдет. Что будет даже изящно. Американская авиация не откажется получить свою долю того, что подразумевает фраза «Я вернусь!» — Он перевел взгляд с проносящихся мимо сосен на полковника Росса. — Сперва отзывать Нюда домой в этом году не предполагалось. Нюд достаточно весомо доказал в Северной Африке, что лучшего руководителя широкомасштабными операциями истребителей у нас нет. Истребителям предстояла важнейшая задача… и предстоит. Вы догадываетесь какая. В ближайшие месяцы мы получим усовершенствованные самолеты и будем сопровождать бомбардировщики весь путь до цели. Разумеется, Нюд был не единственным и даже не первым, кто понял, что без этого нам не обойтись, но выношено все это им. Он взялся за дело. Он сумел наладить небольшие пробные вылеты. По их результатам он разработал тактические основы и отличный оперативный план. Штабу ВВС его план понравился. Вот тогда-то Старик и представил его к производству в генерал-майоры. Не знаю, что именно говорил вам об этом Нюд.

— Ничего, — сказал полковник Росс. — Нюд о себе почти не говорит, генерал. Конечно, все знают, чего он добился в Африке. Кое-что об этом он мне говорил, но и только.

Генерал Николс сказал:

— Нюд получил вторую звезду, был отозван из Африки незадолго до завершения операции и отправлен в Англию. Затем Старик передумал. И мне кажется, я знаю почему. Нюд требовал, чтобы ему самому было разрешено летать в сопровождении. И в Африке он, знаете ли, все время это проделывал. Разумеется, некоторые операции ему нужно было наблюдать воочию, ну и, что сам командующий летит в сопровождении, было полезно для поддержания боевого духа, особенно в первые дни, но Нюд прямо-таки не вылезал из-за штурвала. Ему словно бы это просто нравилось. Старик не желал, чтобы он вот так же летал и над Германией. Нам нельзя допустить потерю всего, что знает Нюд, ради того, чтобы он узнал чуть больше. Слишком велика ставка при неоправданно большом риске. И в любом случае если Старик что-то сказал, то все. Поверьте мне, спорить с ним вы не будете.

Генерал Николс перевел дух. Он сказал:

— И потому представилось разумным забрать Нюда домой, перестать вести войну только его руками, дать ему поостыть. К тому же для АБДИПа здесь в Оканаре был необходим как раз такой человек. Уж кто-кто, а Нюд досконально знает, чего требуют боевые действия, и потому все очень мило согласовывалось. Я знаю, Старик беседовал с Нюдом, и Нюд остался доволен. Видимо, идея заключается в том, чтобы Нюд затаился, пока мы не высадимся в Европе, а тогда отправить его в тактическую воздушную армию, но не на командную должность, а просто понаблюдать, во что выливается сотрудничество воздух — земля. Едва мы вступаем в Германию, Нюда тут же забирают домой — заняться истребителями для Японии. Вот что, по-моему, зреет, судья. Или может зреть.

— Да-да, — сказал полковник Росс.

Напряжение, с которым он слушал, на миг сменилось раздумьем. Следует ли все это тоже принять за простую констатацию фактов, без намека на подкуп или угрозу? Однако он не стал размышлять над этой загадкой — если загадкой, — а сосредоточился на чем-то словно бы побочном, лежащем вне этой линии мыслей или скрытом за ней, но неотъемлемо связанном с другой линией, с постоянной неизбывной заботой, которая в сознание допускалась редко, но все время подслушивала у его порога, выхватывая все, чем могла воспользоваться. И теперь эта неизбывная забота уцепилась за мимоходом оброненные слова генерала Николса «едва мы вступаем в Германию». И радостно воспрянула, открыв себя и в своей радости выдав, что на протяжении разговора выхватила не одно только это.