Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II - Борис Галенин

Порт — кошмар для строевого моряка. Но почему?

Прервем здесь лейтенанта Берендса и поясним читателю, что подразумевалось под понятием «порт» в описываемое время и почему с такой неприязнью поминают этот «порт» и Берендс, и Семенов, да и вообще все строевые моряки.

Дело в том, что военно-морские базы в России назывались портами. И командиры этих портов в том или ином адмиральском чине были до окончания японской войны полновластными хозяевами над всей флотской инфраструктурой, от их прихоти полностью зависели командиры не только приходящих в порт кораблей, но и эскадр. Иногда под словом «порт» и понимали, как в данном случае, всю эту инфраструктуру.

То есть слово «порт» служило эвфемизмом для обозначения Морского Ведомства и порядков в нем, являясь формой скрытой критики самого высокого руководства флота.

Это совершенно ненормальное и нетерпимое положение, когда «берег» полновластно командовал «морем», столь естественное для периода руководства русским флотом последнего Генерал-Адмирала, было также одной из причин гибели флота в русско-японской войне. Изменено оно было одновременно с введением Морского Генерального Штаба, в проекте которого изначально предусматривалось, что командиры порта отныне подчиняются Начальникам морских сил, то есть Командующим флотами.

Представляю грустную улыбку адмирала Рожественского в то время, когда писал он свой рапорт с одобрением проекта лейтенанта Щеглова. Ведь будь такое положение введено хоть за пару лет до японской войны, 2-я эскадра и вышла бы вовремя, и снабжена была бы как надо и чем надо. Ладно, что было — было. Вернемся к показаниям фон Берендса. 

Стрельбы были ежедневно

«Интересно, из каких таких источников брали бы запасы для практической стрельбы гг. репортеры газет, когда в запас было отпущено всего 20% боевого комплекта, это на эскадру, посланную за 30 тысяч миль почти, считая вокруг Капштадта, идущую без всякой базы в пути, идущую с целью прорваться с боем в Артур или Владивосток?»

Вмешаемся еще раз в показания лейтенанта: мы уже говорили и увидим дальше, что стрельба эскадры в бою была «на ять». Что само по себе является чудом. Но как это могло произойти? Может быть, потому, что несмотря на все созданные условия:

«Стрельбы были: была ежедневно с 8 до 101/2 часов утра наводка; весь путь до Цусимы, сличались ежедневно пресловутые дальномеры. Велись занятия глазомером, для чего ежедневно в 8 часов утра по сигналу с “Суворова” “Изумруд” и “Жемчуг” отходили на показанный румб в сторону, постоянно со спуском исполнительного флага, меняя расстояние, по которому велась эскадренная наводка, сличение дальномеров, упражнения в глазомере, занятия с дальномерщиками…»[216] 

Лягнуть умирающего льва

Далее фон Берендс говорит, что в отношении критики Адмирала «…Газетные репортеры[217] напоминают известную басню об осле, пришедшем тоже лягнуть умирающего льва.

Забывают при этом и то, что штаты отпуска боевого запаса не были рассчитаны на нынешнюю теорию “засыпать снарядами”.

Бой велся на своих дистанциях (принятых после Японо-Китайской войны только потому, что так дрались японцы и победили: следовательно, это хорошо: но забывают, упускают из виду, что японцы имели крейсера против китайских броненосцев и сближались потому, что чувствовали себя слабее: слабый сближает дистанции — ему это выгоднее).

Теперь, когда бой ведется на 50–60 кабельтовов, опять учителя — японцы, которым слепо вся Европа стала подражать: победители — значит все у них хорошо, все верно, все надо огулом перенять (когда попаданий меньше, бой затягивается на несколько часов, как при Цусиме, наш боевой запас надо было удвоить, утроить, а не только что сокращать стрельбами).

Один — два лишних снаряда на человека — больше не пришлось бы, не дали бы никакой пользы, что знает всякий ружейный стрелок, а в итоге до тысячи снарядов сбережено для боя, чего бы не было, если бы порт готовился к войне, имели бы запасы двойного полного комплекта, а не 20%, отпущенные на эскадру, и оправдание, что заводы забастовали».

Ты можешь себе представить, читатель? Заводы забастовали! В военное время! Для не очень памятливых на собственную историю спешу напомнить, что в СССР одно время даже только опоздание на работу — в мирное время! — влекло за собой отдачу под суд. А уж забастовщики, да еще на заводе «оборонного значения», приравнены были бы даже не к контрреволюционерам. Те еще могли отделаться 25-летним сроком особо строгого режима. Забастовщиков же сразу приравняли бы к шпионам и диверсантам с применением к ним известной меры «высшей социальной защиты». Если время было мирное, то семьи их, может быть, и не расстреляли бы.

А тут так легко и просто: «заводы забастовали». Но что поделаешь, таковы были жестокость, бесчеловечность и самодурство проклятого царизма.

Но вернемся к лейтенанту фон Верендсу. 

Спокойно и смело

«Не будь этого, не было бы обвинения Адмиралу: эскадра не стреляла.

Она стреляла бы так же, как стреляла у того же Адмирала на смотре в Ревеле при свидании ИМПЕРАТОРОВ, когда имя его и русская стрельба прогремели на весь свет, когда ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР поцеловал его и зачислил его в Свою свиту; только бы было чем стрелять, это успели позабыть все.

Но не те, которые шли за ним спокойно и смело, не оглядываясь назад, за десятки тысяч миль навстречу Цусиме: “Князь Суворов”, “Бородино”, “Император Александр III”, “Ослябя”, “Дмитрий Донской”, “Наварин” — дрались стойко до конца и погибли все, потому что Адмирал за долгий переход сумел вдохнуть в них бодрость, упорство, силу.

Как гордились суда, получившие похвалу Адмирала за быструю погрузку угля, за удачную эволюцию. Как он умел дисциплинировать без строгости, одним влиянием, обаянием своей личности, как держал в порядке даже приходившие к эскадре пароходы-угольщики:

“Он, брат, никому спуску не даст, одно слово — орел, право слово, орел!” — Вот фраза, слышанная мною у пристани в Носси-Бе (разговаривали артельщики в ожидании шлюпок) по поводу угольщика, не желавшего перейти к борту броненосца и сделавшего это через полчаса, когда Адмирал его предварил, что по истечении часа, если не подойдет к назначенному ему кораблю, он, Адмирал, откроет по угольщику огонь: задолго до срока тот уже тянулся на свое новое место». 

Учения и досуг

«Учения шли своим чередом по тропическому расписанию: с 6 ч. — 8 ч. утра и с 3 ч. — 5 ч. дня. Вечером с 7 ч. — 12 ч. шла ежедневно атака минных катеров (на них ходили молодые офицеры и прапорщики по назначению): страсти при этом разгорались — миноносцы, не считая себя открытыми, бросали светящиеся буйки, давали свисток, а с борта, давно уже поймавшего их лучом корабля неслись зачастую недамские “командные слова”»…

Одним словом, дни были заняты боевой подготовкой до предела. Божией помощью делалось более того, что было в человеческих силах, и даже гораздо больше.

«После всего того, что было уже сделано, после громадного перехода до Мадагаскара о возвращении нечего было и думать, никто о нем и не помышлял.

Жили чисто впечатлениями дня, минуты; время досуга посвящали ловле рыбы, офицеры — охоте… А тут еще и туземки оказались ласковыми к команде, за деньги, конечно, которые команда успела прикопить за долгое плавание…

Большое развлечение команде доставляла и ловля рыбы — за одну ночь 2 марта две шлюпки с “Риона” за три завода невода (казенный в 70 саж. длины) взяли 28 пудов крупной рыбы вроде лещей, отдали часть из нее на “Дмитрий Донской”, одолживший нам невод, и, кроме ухи на два дня, еще насолили впрок несколько бочек рыбы». 

Никакая болезнь

«Ни для кого не было тайной, что Адмирал был болен, но также знали все на эскадре, что никакая болезнь не могла помешать Адмиралу лично входить во все мелочи, детали снабжения эскадры на долгий путь до Тонкина…

Из Порт-Саида, Суэца, Дар-эс-Салема выписывались пробковые шлемы, белое платье и башмаки, мыло и сахар офицерам и команде: целые пароходы с заказами подходили к эскадре. И обо всем думал один, кого немцы с транспортов прозвали “Euer eiserner admiral” и “ein wahrer Moltke”[218] — высшая похвала в устах немца.

Фрагмент походного строя 2-й эскадры за несколько дней до боя. На первом плане «Ослябя», вперди него «Князь Суворов», за ним «Александр III» 

При всем том Адмирал, положительно не спавший, находил еще время вести деловую переписку с Петербургом, составлять диспозиции хода, задыхаясь в духоте под раскаленными плитами броненосца, обуреваемый запросами и заботами за всех и за вся, мучимый жестокими болями от камней в печени, еще упрекается теперь в том, что “он редко посещал суда эскадры”, точно в прогулках по рейду залог успеха».