Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II - Борис Галенин

Из Порт-Саида, Суэца, Дар-эс-Салема выписывались пробковые шлемы, белое платье и башмаки, мыло и сахар офицерам и команде: целые пароходы с заказами подходили к эскадре. И обо всем думал один, кого немцы с транспортов прозвали “Euer eiserner admiral” и “ein wahrer Moltke”[218] — высшая похвала в устах немца.

Фрагмент походного строя 2-й эскадры за несколько дней до боя. На первом плане «Ослябя», вперди него «Князь Суворов», за ним «Александр III» 

При всем том Адмирал, положительно не спавший, находил еще время вести деловую переписку с Петербургом, составлять диспозиции хода, задыхаясь в духоте под раскаленными плитами броненосца, обуреваемый запросами и заботами за всех и за вся, мучимый жестокими болями от камней в печени, еще упрекается теперь в том, что “он редко посещал суда эскадры”, точно в прогулках по рейду залог успеха». 

По его приказам и действиям…

«Адмирала не видели, но по его приказам, по его действиям все чувствовали, что ему все известно, он все знает, все предусматривает, и даже самая его таинственность окружала его ореолом — это был идол в глазах эскадры, за которым шли за тридевять земель, ни минуту не колеблясь[219].

Его требовательность и строгость даже были оценены командою, видевшей ту спайку, ту стройность, в которую он привел нестройную орду транспортов, ходивших в строю не хуже линейных кораблей, в какой внушительный вид он привел самую эскадру, сильную духом, верой в своего Адмирала, в его силу, опыт, наконец, в его счастливую звезду.

Даже самый факт перехода в Индийском океане со всеми отличительными огнями был психологически очень верен, хотя и осуждается с тактической стороны: команда именно так и истолковала:

— Идем, не хоронимся, никого не боимся, приходи хоть сейчас.

И это еще более подняло веру в свои силы, в свою даже, возможно, непобедимость. Недаром еще на Мадагаскаре пустили откуда-то слух, что у Японии осталось всего два броненосца, а затем в Камранге, что за нами в 6 часах сзади мимо Сингапура прошел с эскадрою Того, следя издали и не смея напасть.

Наконец, его отношение к чувству самолюбия нижних чинов ясно видно из приказа, в котором он жестоко выговаривает сестрам милосердия с парохода-госпиталя “Орел” за то, что они грызли конфекты, перемигивались с врачами и лежали на поручнях при свозе с “Орла” для предания морю тела покойника, умершего матроса. Велено сестрам носить платья строго по форме и во время службы и молитвы стоять рядами, а не толпой.

Этот приказ произвел очень хорошее впечатление на команду, не взлюбившую госпитальные суда: “Он, брат, до всех доберется, никому спуску не даст”. Всякий знал, что ни одна провинность ему не сойдет и за все будет взыскано, правда строго, но никогда зря, не делая никому исключений.

И эта-то строгость была причиной такой удивительной дружности, спайки, дисциплины в лучшем смысле слова, когда уже не страх, а чувство взаимного одолжения, выручки, дух товарищества заставляют помогать соседу, не дожидаясь сигнала или приказа Адмирала». 

Долг солдата

«Никто не отнимет эту заслугу у адмирала Рожественского, честно исполнившего свой долг солдата до самого конца, поддерживая бодрость, дух в команде, когда ему лично лучше всех на эскадре было известно, как мало шансов на его стороне.

Его знаменитый сигнал 14 мая “Не бросать снарядов!”, вырванный из глубины сердца вопль, послужит вечным укором порту, который не озаботился своевременно заготовить надлежащий запас хотя бы боевых припасов, которых нигде купить нельзя за границей, как можно было еще с трудом, правда, запастись в походе провизией и одеждой для офицеров и команды.

Кто видел эту титаническую работу Адмирала, читал его приказы, телеграммы > сигналы, семафоры — тот никогда не забудет обаяния этой светлой личности, смелой, честной, бескорыстной, без лести преданного сына своего ИМПЕРАТОРА и Родины, идеального администратора и адмирала». 

Ведь были шансы

«Будь эскадра менее громоздка, менее связана тихоходами и обозом транспортов, для которых зачастую и 9 узлов было не по силам, кто знает, каков бы был исход при Цусиме.

Идеальный состав — броненосцы “Ослябя”, “Князь Суворов”, “Император Александр III”, “Бородино” и “Орел”; крейсера “Аврора”, “Олег”, “Жемчуг” и “Изумруд” и транспорты — те лишь суда, которые шли крейсерами: “Терек”, “Урал”, “Кубань”, “Рион”, вооруженные орудиями, и с запасами для эскадры.

“Камчатка” и плавучий госпиталь “Орел” могли бы в походе держать до тринадцати узлов (транспорты с трудом шли 81/2), а в бою необязанные маневрировать с эскадрой не мешали бы развить последней и 16–17 узлов, а известно, сколько дает шансов каждый лишний узел ходу.

Эти же 4 вооруженные транспорта могли бы при надобности благодаря ходу и мореходным качествам нести и службу разведчиков, выдвигаясь в одиночку миль на 50–60 вперед, связанные с ядром беспроводным телеграфом — конечно, условным шифром. Они же, передав запасы на суда эскадры, при удачном прорыве могли бы идти затем оперировать в море, как это они делали по отделении от эскадры». 

Бронебойные и фугасные

«Затем, на тех дистанциях, 50–60 кабельтовов, как ведется бой теперь, и даже до 35 кабельтовов, бронебойные снаряды мелких и даже средних (т.е. 6-дюймовых и 8-дюймовых) орудий гораздо с большим успехом могут быть оставлены на берегу в обмен на удвоенный комплект (если не учетвереный) крупнокалиберных фугасных.

Насколько чудной закалки наши снаряды, насколько безопасны в обращении, настолько же они и приводят мало в негодность части судов, в которые они попадают, и весьма вероятно, что и в текущую войну японцы также успешно затыкали деревянными, заранее заготовленными по калибрам, пробками свои пробоины, близкие к ватерлинии, как и в 1895 году…

Утро 14 мая 1905 года. 2-я эскадра входит в Корейский пролив 

Действие наших фугасных 120-мм снарядов мне удалось видеть вблизи Киао-Чао, при потоплении “Рионом” приза “Tetartos” 16 мая.

Из 3-х пущенных кабельтовов на 5–6, не далее, по пароходу снарядов первый засел в грузе шпал и стальных рельс кормового трюма, не разорвавшись, второй пробил машинное отделение выше ватерлинии навылет и упал кабельтова полтора сзади без разрыва (стреляли на зыби), и третий попал в лац-порт кормового отсека тоже без разрыва вследствие малого сопротивления переборок или малой чувствительности трубок для безопасности хранения снарядов.

Но эффект был очень небольшой: “Tetartos” затонул лишь в 121/2 часов дня, причем выстрелы были даны в 10 час. 15 мин. утра, а кингстоны открыты еще в 10 час. 15 мин. утра, после снятия с парохода пассажиров и команды…» 

Принять на себя одного

«В общем, настроение эскадры было очень хорошее, команда работала не щадя сил, выше всякой похвалы, и все было проникнуто, сплочено одним духом, одним стремлением схватиться с противником, которого после всего пережитого в борьбе со стихиями, на долгом пути уже далее почти забывали.

Эту мысль, этот задор в команде Адмирал сумел разжечь, сумел поддержать в них эту силу духа при самых неблагоприятных обстоятельствах, стойко борясь и вынося все невзгоды далекого пути без жалоб, без упреков, с тем же величием, с которым он принял на себя смело потом на суде, только на себя, весь позор погрома при Цусиме, не помянув ни единым словом о том, что он перенес, расплачиваясь своей военной репутацией, своею честью за все недочеты при отправке, за которые истинные виновники в порту награждены орденами за труды, понесенные по обстоятельствам военного времени, расплачиваясь за вину совершенно ему чуждых по духу, не им воспитанных вспомогательных отрядов и их начальников.

И последняя его великодушная смелость на суде простить и забыть все, при пять на себя одного позор и вину Цусимы еще более возвышает, окружает высоким ореолом Адмирала в глазах тех, кто имел высокую честь служить под его командой».

Заканчивая эту часть можно сказать следующее, адмиралу Рожественскому удалось совершить небываемое. Он не только провел эскадру без баз почти кругосветным путем, но создал, поддержал и сохранил ее боевой дух.