Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Сама Ставка, не дожидаясь отвѣтов из арміи, немедленно же реагировала на приказ военнаго министра. 7-го была послана офиціальная телеграмма за подписью Лукомскаго, от имени нач. Штаба верховнаго главнокомандующаго. Ставка присоединялась относительно отданія чести к установленію взаимнаго привѣтствія при условіи, что первым привѣтствовать должен обязательно младшій[414]. В Ставкѣ также считали "совершенно недопустимым" участіе солдат в политической жизни. "В настоящее время, — говорила телеграмма Ставки, — армія признала государственный переворот за совершившійся факт, признала новое правительство, и надо, чтобы она оставалась спокойной, пока не будет налажено новое государственное строеніе, и ея мысли (курсив мой) не были заняты политическими вопросами. Мы, всѣ начальники, с своей стороны приложим всѣ силы к тому, чтобы армія свято выполнила свой долг перед родиной в борьбѣ с врагом, но необходимо не забывать, что в противном случаѣ, голос арміи может быть грозен, и в какую сторону выльется движеніе в арміи — предвидѣть трудно. Во всяком случаѣ, втягиваніе арміи в политику приведет к тому, что будет невозможно продолжать войну"...

Раздѣлял ли лично Алексѣев такой нежизненный в обстоятельствах момента военный ригоризм в отношеніи "политики", который проявился в офиціальной телеграммѣ Ставки от имени нач. Штаба? В дневникѣ полк. Пронина говорится, что Алексѣев "непосредственно" послал военному министру тот отзыв, который в дѣйствительности являлся офиціальным отвѣтом Ставки — поэтому и отправлен был за подписью Лукомскаго. И хотя телеграмма говорила подчас уже извѣстными нам словами Алексѣева (была ссылка, напр., на французскую революцію и пр.), тѣм не менѣе приходится заключить, что личное мнѣніе Алексѣева цѣликом не совпадало с офиціально выраженным ригоризмом. По крайней мѣрѣ через четыре дня в разговорѣ с предсѣдателем Совѣта Министров Алексѣев говорил: "В боевых линіях, в громадном большинствѣ частей совершенно спокойно, настроеніе, хорошее... Далеко не в таком положеніи находятся войсковыя части и запасные полки войскового тыла: бѣдность в офицерском составѣ, энергичная агитація дѣлают свое дѣло... Веду переговоры с главнокомандующими об организаціи особых комитетов с участіем в их составѣ наиболѣе надежных и умѣренных представителей Совѣта Р. Д., работников Земгора и офицеров. Желательно, чтобы эти комитеты объѣхали войсковыя части, установили связь между войсками и Совѣтом Депутатов и были готовы, при возникновеніи гдѣ-либо броженія командировать своих членов для разъясненія и бесѣд с солдатами. Лично у меня такая организація сложилась.... Как только получу всѣ отвѣты, пойду к вам с представленіем в надеждѣ, что вы поддержите эту мысль. Равным образом я просил бы назначить комиссара Врем. Правительства для пребыванія в Ставкѣ и для установленія нравственной и дѣловой связи между Штабом и Правительством". Интересно отмѣтить, как этот призыв Алексѣева к главнокомандующим фронтов преломился в воспоминаніи современника, сдѣлавшагося вскорѣ ближайшим помощником Алексѣева. "В половинѣ марта — пишет, Деникин — я был вызван на совѣщаніе к командующему 4-й арміей, ген. Рагозѣ... Нам прочли длинную телеграмму ген. Алексѣева, полную безпросвѣтнаго пессимизма о начинающейся дезорганизаціи правительственнаго аппарата и развалѣ арміи; демагогическая деятельность Совѣта Р. и С. Д., тяготѣвшая над волей и совѣстью Врем. Правит., полное безсиліе послѣдняго; вмѣшательство обоих органов в управленіе, арміей. В качествѣ противодѣйствующаго средства против развала арміи, намѣчалась... посылка государственно-мыслящих делегатов из состава Думы и Совѣта Р. и С. Д. на фронт для убѣжденія... На всѣх телеграмма произвела одинаковое впечатлѣніе: Ставка выпустила из своих рук управленіе арміей".

Как в дѣйствительности представляли себѣ дѣло подлинные противники "политики" в арміи, видно из рапорта старших офицеров 52-й пѣх. дивизіи, поданнаго 9 марта за подписью 17 начальников командующему 8-ой арміей, т. е. ген. Каледину. Для них революціи вообще нѣт, есть только высочайшій манифест 3-го марта, по которому верховная власть передана Временному Правительству. Их рапорт — протест против единоличных дѣйствій военнаго министра из штатских, которому чужды потребности моральных свойств арміи и который под давленіем Совѣта реформирует армію в "духѣ соц.-дем. партіи", цѣль которой уничтожить армію и, слѣдовательно, возможность самостоятельнаго существованія русскаго народа. Приказ Гучкова — это "раскрѣпощеніе нижних чинов", что должно породить "чувство озлобленія и ненависти" к офицерскому составу. Рапорт полагал "безотлагательными", между прочим, слѣдующія мѣропріятія: внутренній уклад арміи оставить неприкосновенным, не допуская в ней политики, агитаціи политических партій... (перед лицом смерти в окопах и в полѣ бок о бок друг с другом офицеры и солдаты давно друзья и братья, и не понимающія этого лица, стоящія во главѣ управленія, но далекія от дѣйствительной жизни арміи, вносят своими приказами и воззваніями нежелательную и пагубную рознь в военную семью); подтвердить от лица Правительства смертную казнь по возвращеніи послѣ заключенія мира всѣм тѣм, кто отдается; добровольно в плѣн; дезертиров карать за первый побѣг физическим наказаніем, за второй — смертной казнью; усиленіе наказаній для нарушителей дисциплины... Самое удивительное то, что рапорт требовал "возстановленія порядка в странѣ без всякаго кровопролитія".

Рапорт, очевидно, был переслан в Ставку, и его составителям был преподан политическій урок в видѣ письма ген. кварт. Лукомскаго 20 марта на имя ген. Каледина. "Вполнѣ присоединяясь к принципіальной точкѣ зрѣнія и мнѣнію, выраженному старшими офицерами 32-ой пѣх. дивизіи", — начиналось письмо, — "должен сообщить, что, повидимому, они не совсѣм правильно рисуют себѣ обстановку, при каких условіях возникло и принуждено в настоящее время работать Врем. Правительство". Затѣм Лукомскій, дав краткое и ясное изложеніе политических причин, приведших к перевороту, и условій, при которых возникло правительство, продолжал: "И в настоящее время встать в явную оппозицію и принять какія-либо рѣпштельныя мѣры против Совѣта Р. и С. Д. было бы крайним абсурдом со стороны Врем. Прав, и послѣднему необходимо согласовать свои распоряжен і я с требованіями момента . Безспорно, что мѣропріятія Врем. Прав., касающіяся взаимоотношеній между офицерами и солдатами, так рѣзко нарушающія вѣковой уклад внутренней жизни арміи, не могут безболѣзненно не отразиться на послѣдней. Задача переживаемаго момента настоятельно требует, чтобы этот болѣзненный процесс арміи прошел постепенно, без сильных потрясеній и в соотвѣтствіи с новым государственным строем. Чрезвычайно полезно в дѣлѣ правильнаго пониманія и объясненія событій текущаго момента государственной жизни организовать особые комитеты из выборных офицеров и солдат, в коих офицеры, входя в нужный контакт с солдатской массой в лицѣ ея довѣренных представителей, не стѣсняемых в эти моменты совмѣстнаго обсужденія дисциплиною, могли бы нравственно на них воздѣйствовать и в полной мѣрѣ проявить силу своего моральнаго, умственнаго и чисто военнаго авторитета. Выдвигать же, в настоящій переходный момент, в виду предстоящих операцій и неспокойнаго положенія тыла, какіе либо лозунги, идущіе вразрѣз с политикой Врем. Прав., было бы актом политического безумія, свидѣтельствующаго лишь о том, что обстановка, нынѣ создавшаяся в странѣ, не ясна. Всякія рѣзкія мѣры и требованія в настоящее время могут погубить все и создать лишь кошмарное кровавое междоусобіе и, как слѣдствіе, подчиненіе Германіи.... Когда угар пройдет, то, естественно, можно будет принять ряд мѣр для укрѣпленія в арміи дисциплины, но пока надо напрягать всѣ силы к тому, чтобы армія перенесла тяжелую болѣзнь и окончательно не развалилась. Временное Правительство и, в частности, военный министр, отлично понимают положеніе и, дѣлая уступки в измѣненіях уклада внутренней жизни арміи, дѣлают лишь то, чего избѣжать теперь нельзя ".

"Рапорт" начальников 32 пѣх. див., конечно, не был одиноким. В матеріалах, напечатанных Шляпниковым, имѣется еще обращеніе офицеров 3-го сиб. горно-артил. дивизіона, примыкавшее к лозунгу: "арміи внѣ политики". "Первый приказ министра" — утверждало это обращеніе — "роет пропасть между солдатами и офицерами, которой не было, ибо вопрос о взаимоотношеніях строго регламентировался уставом". Теперь "в сознаніи полуграмотнаго, а подчас и совсѣм неграмотнаго солдата полный сумбур". "Мы, офицеры, с самаго начала великих событій для Россіи, сумѣли сплотить вокруг себя солдат, но уже сейчас наша работа сведена к нулю. "Вы" или "ты", это — первое яблоко раздора, которое брошено в нашу тѣсную и дружную военную семью, этим самым нашему единенію с солдатами положен конец. Солдаты поняли это, как ограниченіе власти офицера, — офицера, который в бою имѣет право жизни и смерти. Его авторитет подорван... Не станем скрывать, что не одни германскіе и австрійскіе офицеры идут с револьверами сзади атакующих цѣпей, приканчивая слабых духом — каждый наш ротный, и батальонный, и полковой командир имѣет на своей совѣсти не одну жизнь... Мы, близко стоящіе к бою, считаем это явленіе нормальным... Судите же сами, какой пустяк "ты" или "вы" по сравненію с ужасом войны"... "Ваш второй приказ нарушает давнишнюю традицію корпуса офицеров русской арміи. До сих пор в своей средѣ мы не имѣли офицеров-евреев. Нація, заклеймившая в эту войну себя на наших глазах клеймом позора !.. Если вы не видѣли, как каждый еврей старался сдаться в плѣн и передать противнику наши военныя тайны, то мы знаем достаточное количество таких примѣров... Эти мѣры — второе яблоко раздора, брошенное вали в нашу среду". "Вы" и "евреи" единственно конкретный матеріал, на котором останавливается "обращеніе", повторяющее слова, нѣкогда направленныя Милюковым в адрес стараго правительства: "Что это — глупость пли измѣна?" Авторы "обращенія" отвѣчают, что это "недостаточное знаніе русской арміи" и ставят своей задачей открыть министру "глаза на суть дѣла".