Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Приведенныя сентенціи, быть может, нѣсколько элементарны: онѣ имѣет цѣлью вновь и вновь отмѣтить, что в реальной жизни всегда метод стоит на первом планѣ. Все дѣло в том, как люди инакомыслившіе приспособлялись к революціи. Люди всегда останутся людьми, со всѣми своими достоинствами и недостатками — во всѣх профессіях, сословіях и классах: офицерскіе кадры не представляли вовсе собой какую-то "обособленную соціально-психическую группу". Ген. Рузскій, как мы видѣли, явился на парад в Псковѣ 5 марта с императорскими вензелями на погонах, и один выдѣлялся среди всей толпы — его сопровождали оваціей; полк. Цабель из императорской свиты по собственной иниціативѣ спорол вензеля и оказался одиноким даже среди своих собственных солдат на аналогичном парадѣ в Ставкѣ. "Общей трусостью, малодушіем и раболѣпіем перед новыми властелинами многіе перестарались", — утверждает Врангель, разсказывающій, припомним, как он в Петербургѣ "постоянно ходил по городу пѣшком в генеральской формѣ с вензелями Наслѣдника Цесаревича на погонах... и за все время не имѣл ни одного столкновенія". Возможно, что и "перестарались". Но не всегда это только "малодушіе" и даже не инстинкт, заставлявшій индивидуума сливаться с массовым настроеніем и, быть может, нацѣплять "красный бант". Среди возбужденной толпы эмоціи приходилось подчинять доводам разума для того, чтобы избѣжать эксцессов — всегда вредных, всегда опасных. Врангель разсказывает, как он 17 марта в день полкового праздника Амурскаго казачьяго полка, когда на парадѣ вмѣсто привычных боевых сотенных значков увидѣл красные флаги и был встрѣчеи марсельезой вмѣсто полкового марша, демонстративно реагировал на "маскарад", заявив, что не желает сидѣть под "красной юбкой"[411] и пить традиціонную чарку во славу Амурскаго войска. "Недовольство" в полку не привело в данном случаѣ к осложненіям — это всетаки было среди казаков, болѣе консервативно настроенных. Сколько раз игнорированіе со стороны команднаго состава на фронтѣ "красной тряпки", так или иначе сдѣлавшейся символом революціи, приводило к серьезным столкновеніям и ставило перед начальством опасныя испытанія сохраненія дисциплины в частях. Может быть, ген. Шольц, упоминавшійся в записи Селивачева, вынужден был нѣсколько демонстративно устраивать манифестаціи сочувствія перевороту для того, чтобы доказать, что он "не нѣмец". "С этим обстоятельством (т. е. с подозрительным отношеніем к внутреннему "нѣмцу") приходилось сильно считаться в виду настроенія солдат" — должен признать строгій Деникин, разсказывая, как Алексѣев и он вынуждены были отказаться от полученнаго заданія, так как у единственнаго подходящаго кандидата для выполненія отвѣтственнаго порученія фамилія была нѣмецкая. Приспособленіе очень часто являлось тѣм "тяжелым долгом", тѣм "крестом, который каждый должен (был) взять на себя и нести его безропотно". Генерал, внесшій только что приведенныя слова в дневник от 13 марта (большой противник "демократизаціи" арміи, скорбѣвшій о том, что "хам"[412] идет в армію), с горестью должен был через 5 мѣсяцев записать: "до чего исподлились, до чего исхамились мы, старшіе. начальники, при новом революціонном режимѣ". Компромисса с совѣстью властно требовала жизнь — в этом было и оправданіе его.

* * *

С такими оговорками и подойдем к краткому обзору тѣх мѣропріятій по реформѣ военнаго быта, которыя были осуществлены в мартѣ. Окончательный итог дѣятельности того "рокового учрежденія", печать котораго, по мнѣнію Деникина, — лежит рѣшительно на всѣх мѣропріятіях, погубивших армію[413], т. е. Особой Комиссіи под предсѣдательством Поливанова, может быть подведен только при разсмотрѣніи всѣх послѣдующих явленій в жизни арміи, связанных с общим ходом революціи.

5 марта был опубликован приказ (№ 114) по военному вѣдомству, включавшій в себя четыре пункта:

1) Отмѣнялось наименованіе "нижній чин" и замѣнялось названіем '"солдат";

2) Отмѣнялось титулованіе и замѣнялось формой обращенія: г-н генерал и т. д.;

3) Предписывалось всѣм солдатам, как на службѣ, так и внѣ ея, говорить "вы";

4) Отмѣнялись всѣ ограниченія, установленныя для воинских чинов и воспрещавшія куреніе на улицах и в общественных мѣстах, посѣщеніе клубов и собраній, ѣзду внутри трамваев, участіе в различных союзах и обществах, образуемых с политическими цѣлями.

Содержаніе приказа военнаго министра было выработано в первом же засѣданіи Поливановской комиссіи, офиціально сконструировавшейся лишь на другой день (Половцов утверждает, что и самый текст, написанный Пальчинским, был принят Комиссіей). Комиссія "демагогов" состояла не только из "младотурок" ("талантливых полковников и подполковников" — Якубовича, Туманова, Туган-Барановскаго и близких им Белабина, Лебедева, Андогскаго и др.), но и заслуженных генералов — Поливанова, Мышлаевскаго, ак. Стеценко, Аверьянова, Архангельскаго, Михневича (послѣдній присутствовал, во всяком случаѣ, в засѣданіи 4-го), болѣе молодых генералов — Аносова, Каменскаго, Потапова, Рубец-Масальскаго, членов военной комиссіи Врем. Комитета Савича и Энгельгардта, инж. Пальчинскаго, кап. I ранга Капниста (из "кружка" Рейнгартена). В Комиссіи был поднят, но не разрѣшен еще вопрос об отданіи чести и взаимном привѣтствіи чинов арміи.

Приказ № 114, в дѣйствительности довольно "скромный" по своему внутреннему содержанію, через Ставку был для отзыва сообщен командующим арміями. Это было сдѣлано по иниціативѣ самой Ставки, при чем предлагалось командующим запросить мнѣніе начальников отдѣльных частей (вплоть до командиров полков) и направить отвѣты непосредственно в министерство, "дабы военный министр, а с ним и Правительство услышали голос всего офицерскаго состава арміи". Шляпников, имѣвшій возможность пользоваться недоступным нам архивным матеріалом, приводит нѣкоторые из этих отзывов. Главком Сѣвернаго фронта высказался сам очень опредѣленно: приказ "возраженій не вызывает. Считаю невозможным теперь внесеніе в него каких-либо измѣненій в сторону отнятія или ограниченія уже предоставленных прав, так как это может вызвать нежелательный послѣдствія и потерю налаживающагося довѣрія. По вопросу об отданіи чести присоединяюсь ко второму рѣшенію Комиссіи ген. Поливанова, т. е. полагаю желательным сохранить взаимное, привѣтствіе внѣ службы между всѣми военнослужащими в военной формѣ". Брусилов полагал, что в вопросѣ об отданіи чести возможно отмѣнить "становку во фронт", но безусловно необходимо сохранить прикладываніе руки к козырьку, как общій порядок отданія чести во всѣх случаях, как взаимное привѣтствіе военнослужащих. Признавал главком Юго-Зап. фронта "безусловно вредным" участіе нижних чинов в союзах "с политическою цѣлью" — "вмѣшательство арміи в политику, помимо разлагающаго вліянія на необходимую ей дисциплину... всегда будет одной из угроз твердости государственной власти". Командиры отдѣльных частей в общем отвѣтили, как и главнокомандующіе. Любопытно, что сводка мнѣній команднаго состава Особой арміи (т. е. гвардейской преимущественно), переданная военному министру 21-го, признавала желательной отмѣну всѣх бытовых ограниченій, производимую приказом № 114. Возраженіе касалось лишь политической жизни арміи, при чем командный состав двух корпусов высказался положительно и в этом отношеніи, при условіи недопустимости собраній на фронтѣ в предѣлах расположенія частей. Однако всѣ дѣлали одно изъятіе: "исключительность переживаемаго момента требует, в видѣ изъятія из правил участія арміи в выборах в Учр. Собраніе и в опредѣленіи через своих представителей образа правленія, но на этом и должна закончиться политическая жизнь арміи". Довольно характерен по своей мотивировкѣ отзыв ген. Крейнс, начальника сводной пограничной пѣхотной дивизіи, находившаго, что отмѣна ограниченій связанных с политической жизнью арміи, "невыгодна даже для демократической республики". "При полной демократической республикѣ, — писал Крейнс, — нельзя запрещать даже реакціонных политических кружков, желающих возвращенія самодержавія, иначе полной свободы не будет, а измѣнится форма, а не суть. Нельзя тогда запрещать и пропаганду пацифистов, ...а их у нас немало. Если же запретить крайнія теченія, т. е. пропаганду пацифистов, автократическаго правленія и анархизма, то для наблюденія за выполненіем сего, необходимо опять, хотя бы в иной формѣ, ввести Охранное Отдѣленіе жандармеріи, столь ненавистной всѣм — тогда опять будет измѣненіе формы, а не сущности в нашем строѣ. Если полная политическая свобода, то ею пользоваться должны всѣ граждане страны, а армія, гдѣ граждане находятся временно, должна быть внѣ политики, она обязана принять ту форму правленія и поддерживать ее в крайности силою оружія, которую установил народ, будь то конституціонно-монархическое правленіе или республиканско-демократическое — безразлично". "Неужели всѣ забыли или не знают психологію массы, — как легко ее повести в какую угодно сторону под впечатлѣніем минуты, конечно, талантливому вождю, военному или народному — безразлично. Солдаты сознают и хорошо сознают, к чему направлены всѣ эти льготы. Они знают, что этим хотят привлечь их великую силу для борьбы с опасностью реакціи, к которой они не пожелают вернуться без этого"...