Записки следователя - Геннадий Скубилин

Окруженный, горбатый еще больше ссутулился и не знал, куда пятиться. Наконец, затравленно озираясь, он заметался в кольце людей. Расплата приближалась. В руках негодяя зловеще блеснуло лезвие финского ножа. Он полоснул им себе одежду, истошно захрипел: «Ну, стреляй, легавый! Чего ж ты…»

Убийца жестоко выругался.

Крупные плечи бандита конвульсивно дергались, руки тряслись. Оскал был похож на волчий, словно «Меченый» собирался загрызть любого, кто подойдет к нему.

«Неужели не возьму живьем?» — медленно продвигаясь к бандиту, тревожно думал лейтенант и для острастки трижды пальнул у него над головой.

Испытывая нервы гада, Петров еще один за одним разом пальнул над головой «Меченого». Последние два патрона он оставил и вправду для убийцы. Но тот не выдержал и поднял руки.

9

Доставив «Меченого» с помощью двух парней-дружинников в отдел внутренних дел на железнодорожном транспорте, Петров утомленный, но счастливый доложил полковнику, что задание выполнено.

Сомов улыбнулся впервые за эти дни и сказал что-то бодрое, веселое для лейтенанта, но тот от возбуждения не расслышал.

Затем полковник сам допрашивал «Меченого». Присутствовали начальник ОБХСС из областного управления Николаев и лейтенант Петров.

— Назовите свои фамилию, имя, отчество, возраст, — попросил Сомов.

— Ерепанов Михаил Евграфович. Наполовину Салтыков-Щедрин. 30 лет от роду.

— Запираться, считаю, нет смысла. Часовникова уже у нас и дала правдивые показания, Голубенко тоже. Портфель с заграничными вещами — вот он, — Георгий Митрофанович потряс им над головой. — Кому он принадлежит — тоже известно. Их владелец, с которым вы ехали в спальном вагоне поезда «Киев — Москва», Рудольф Гаупман в больнице поправляется. Естественно, может вас опознать. Так что, пока мы вас ловили, все о вас и узнали…

— Хмы! — неприятно передернулся бандит.

— Веревочка вьется, конец будет. Сколько раз судим, Михаил Ерепанов, он же Федоткин, он же Смоляной.

— Все понял, гражданин начальник. Четыре раза выслушивал приговоры народного суда. Разрешите на этот раз самому вынести вердикт, — высокими юридическими словами изъяснялся «Меченый» — есть большое желание выпрыгнуть из окна вашего кабинета. Все-таки пятый этаж. А внизу не соломка, асфальт. Сколько раз я нырял в разные форточки и фрамуги, а вот с пятого этажа никогда. Потому что тогда хотел жить, сейчас — нет.

— Это надо было делать раньше, до задержания и не из моего кабинета. С чего ж началась ваша скользкая дорожка?

— Пили мои родители по-черному. А я с младшим братом Василием были сами по себе. Как в том мультике. Что для детей. Воровать начал в школе из карманов, портфелей. Ваську научил. Как-то погорели, натурально, на одном деле. Ему условно дали, а мне тюрягу, так как была уже вторая судимость. С Зинкой Часовниковой познакомился, можно было бы и жениться, да снова влип на три года. И вот узнаю, что она, моя зазноба, единственная и неповторимая, вздумала справить свадьбу не со мной. Я рванул когти из зоны. Решил с ней свидеться. Все бабы любят богатых женишков. Вот я на последние деньжата и купил билет в люкс-вагон, чтобы с фраером зажиточным поближе познакомиться.

— Тебе в твоем положении еще хочется балагурить, — вмешался полковник Николаев. — Ну, а у Варгалова, покойного, откуда и зачем валюта в носке оказалась?

— Это тактика, чтобы милиция подумала, что он стал жертвой валютных операций. От себя кусок оторвал, а ему мертвому заначку сделал. И вот еще что. Тут рядышком сидит и прилежно слушает разговор наш сотрудник, как вы его величаете, Евгений Макарович. Так вот моя просьба: дайте ему еще по одной звездочке на погоны. Отличился парень. Ну и Голубенко отметьте. Я понимаю: это он привел за собой «хвост» в ресторан. Сагитировал его угрозыск. Кстати, Евгений Макарович, не тешь себя мыслью, что ты отлично работал. В ресторане я тебя засек, да некогда было рассчитаться. Сейчас жалею… Зинаида о «судьбе» Варгалова ничего не знала, правда, она мне поведала, где он прятал деньжата. Ничего Виктор ей не дарил. Я ей раньше дал две тысячи. На них и покупала, а на Варгалова ссылалась. Так надо было.

— Ладно, не трепитесь, — сурово сказал Георгий Митрофанович и нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола. Вошедшему в кабинет конвою резко приказал:

— Держать в наручниках, чтобы не прыгал больше в окна. Отправьте к следователю Шарову, а потом — в изолятор. «Натурально-о!»

После увода задержанного и минутной паузы Сомов произнес:

— Вот еще какие нелюди на белом свете водятся.

А лейтенант Петров сразу подхватил:

— Как вы были правы: Голубенко, действительно, не виноват…

Георгий Митрофанович поднял руку:

— Сочтемся славою. Не об этом речь. Молодец — вот в чем дело. Знаю, вы подали заявление с просьбой принять вас кандидатом в нашу академию. Так, имейте в виду: одну рекомендацию напишу и дам вам я. А сейчас идите отдыхайте. Завтра тоже будет трудный день. Поступило сообщение о серьезном происшествии на станции Карповка. Отправляйтесь утром туда. Придется на месте разобраться…

 

1977—1978

НЕПОПРАВИМАЯ ОШИБКА

1

Судили двух ловкачей из межрайонной конторы «Заготскот» — директора Петра Ткачука и главного бухгалтера Якова Коробкова. Почти неделю шел судебный процесс. В огромной комнате буквально негде было упасть яблоку от наплыва людей, пришедших послушать это нашумевшее дело. Многие, сдавая скот, соприкасались с методами работы жуликов, а потому сполна отдавали им сейчас свое презрение.

Мне был знаком Петр Иванович Ткачук. Несколько лет назад волею случая я оказался в холодную январскую ночь в доме этого человека. Еще тогда мне показалось, что Ткачук непрост. Что-то таилось за приветливой улыбкой, простецкими, свойскими разговорами. За показной веселостью, украинской разговорчивостью он скрывал даже от жены и дочери свою внутреннюю тревогу. Присутствие в его доме следователя областного управления внутренних дел его явно беспокоило. Неприятным показалось щедрое застолье с приглашением главбуха по случаю «спасения от замерзания в морозную ночь следователя». Так каламбурил Петр Иванович. Он и Коробков пили лихо и много.

— Ох, шикуешь ты, отец, — произнесла тогда дочь директора Люба. А Ткачук ставил на стол третью бутылку коньяка. От слов дочери его губы скривились в нехорошей улыбке. Оказывается, я верно предугадывал неладное.

2

…Сижу я теперь на процессе и вспоминаю то, что предшествовало встрече с директором.

Ночь была светлая от снега и луны. Мороз стоял крепкий, градусов на тридцать. Огромный тяжелый круг над головой обещал еще больший мороз. В этот час я и оказался на проселочной дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна, между станциями Янеча и Блинцы. Может, стоило вернуться назад, в Янечу, это гораздо ближе, чем Блинцы, но я быстрым шагом шел вперед.

Желая сократить путь, свернул на проселочную тропинку. Прошел с километр и застрял в снегу: сбился с дороги. Побегал взад-вперед, покружил и опять вышел на бездорожье. Жутко стало на душе. Я присел у одинокой ели. И сразу навалилась на меня сонливость. Набегался, что называется, вдоволь. Но чем это могло кончиться, отлично понимал. Борясь с дремотой, начал растирать себе уши, щеки. Чтобы не замерзнуть, прыгал, приседал, словом, занимался физкультурой. Поругивал себя за легкомысленность — ночью, в лютый мороз пуститься в дорогу. Что же делать теперь!

Невдалеке, за лесом, раздался свист локомотива, грохот состава. По тяжелому, ясному пыхтению взбирающегося на подъем паровоза нетрудно было догадаться: железная дорога рядом. Я обрадовался. Двинулся, не разбираясь, по целинному снегу, через сосенник, на эти спасительные звуки. По шпалам, думал, пойду — не заблужусь.

Наконец, добрался до цели, ноги мои радостно ощутили шпалы. Вскоре со стороны Янечи показался новый товарняк. На подъем он шел так медленно, что когда локомотив поравнялся со мной, я крикнул машинисту: «Притормози, я сяду на подножку. Подвези следователя».

Но проскочил мимо один вагон, второй, а ухватиться за скобу тормозной площадки мне не удавалось. Поезд уже набирал скорость. Голова машиниста на секунду показалась в окошечке и тут же исчезла. Ясное дело, со мной не хотели связываться. На глухом перегоне меня можно было принять за любого пешехода, только не за работника милиции.

Напрягая остатки сил, я все же удачно прыгнул на подножку и с облегчением вздохнул. Но рано. Проехав с полчаса, на середине какого-то перегона поезд вдруг стал сбавлять скорость, а затем и вовсе замер. Дальше его не пускал красный огонек светофора. Я спрыгнул и снова оказался на бездорожье, хотя думалось, что теперь я шоссе найду.

Часа полтора петлял, пока впереди не увидел зачерневшую фигуру человека. Мне оставалось двинуться на нее, крича: «Скажите, где дорога на Блинцы?»