Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Хазин Михаил Леонидович

Как видите, «мирное» сосуществование сложившихся группировок не означает их вегетарианского характера: любой претендент не из своего круга рискует столкнуться с организованным противодействием всего правящего класса (а не только непосредственно конкурирующей группировки). Подобное умение выступать единым фронтом заставляет вспомнить макиавеллевскую «доблесть» — пусть и не в проявлении принципа «отдать жизнь за республику», а в более скромном «поделиться прибылью ради общего дела».

Флойд Хантер не обнаружил в Атланте ничего нового для нас, уже не первую сотню страниц изучающих теорию Власти; но для американских социологов он открыл новую реальность (власть в городских сообществах), которую теперь можно было исследовать, а исследовав — включать в университетские курсы. Отныне социология власти стала такой же почтенной темой для ученых, как и социология бродяг. На очереди был следующий шаг: изучение Власти уже не в отдельном городе, а во всех Соединенных Штатах Америки.

Читатель. И что, нашелся социолог, сумевший опросить топ-40 американских лидеров?!

Теоретик. Да его и не нужно было искать. На волне успеха своей первой книги Флойд Хантер организовал новое исследование, занявшее четыре года (1954–1958). Первоначальный список из 1093 национальных ассоциаций, опросы руководства самых влиятельных из них с целью выявить лидеров-кандидатов, личные и телефонные опросы лидеров и экспертов — вся эта огромная работа завершилась вышедшей в 1959 году книгой Top Leadership, U. S. A.[603]

Проблема возникла не с социологом и не с опросами, а с определением тех, кого же, собственно, опрашивать. Если в Атланте 175 первоначальных кандидатов были неплохой выборкой из 330-тысячного населения, то для 150-миллионных США таких кандидатов должно было быть уже 80 тысяч, что делало задачу совершенно невыполнимой. Хантеру пришлось значительно сократить число лидеров, и в результате тенденциозность их подбора стала совершенно очевидной:

[Список лиц], первоначально отобранных в качестве высших национальных лидеров, включал в себя 178 бизнесменов, 64 финансиста, 32 издателя и представителя массмедиа, и даже 5 дантистов и 5 аптекарей, но только 6 профсоюзных лидеров, 12 политиков, 15 государственных чиновников и ни одного высокопоставленного военного, или члена Верховного Суда, или главы научного учреждения, или главаря преступной группировки, или самого Джона Фостера Даллеса[604]! [Schulze, 1959]

Разумеется, при таком первоначальном отборе кандидатов вывод о том, что власть в США принадлежит узкому кругу знакомых между собой бизнесменов, оказывался совершенно предрешенным. Объективность и достоверность результатов Хантера вызвали серьезные сомнения, а его научной репутации был нанесен непоправимый ущерб. Задача научного описания Власти в целой стране не решается в лоб, простым опросом нескольких сотен потенциальных лидеров; в отличие от лидеров среднего города, люди Власти национального масштаба куда лучше замаскированы и куда лучше умеют держать язык за зубами. Поэтому для успешного решения задачи понадобились и другие методы, и другой социолог.

Таким исследователем стал Чарльз Райт Миллс[605], великий бунтарь американской социологии, оказавшийся в итоге едва ли не самым цитируемым ее классиком. В истории науки он так и остался одиночкой, создавшим собственный социологический метод — критический радикализм, — но не оставивший научной школы[606]. Тем не менее за свою короткую жизнь Райт Миллс сделал больше, чем любой другой социолог XX века; в своей «стратификационной трилогии»[607] он подробно проанализировал современное ему американское общество, а к наиболее цитируемой книге — «Социологическое воображение» — обосновал собственный взгляд на социологию как науку, не оставив камня на камне от господствовавших в те годы структурно-функционального и эмпирического подходов. Локализация и анализ правящего класса такой развитой страны, как США, требовали усилий именно такого ученого — не признававшего авторитетов, самостоятельно ставившего перед собой масштабные научные задачи и находившего необычные способы их решения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Биография Райта Миллса кажется типичной для ученого XX века: родился в семье из среднего класса (отец был страховым агентом, мать — домохозяйкой), учился сначала в школе (в Далласе), затем в университетах (сначала в Техасском университете в Остине, потом в Висконсинском университете в Мэдисоне), получил степень PhD по социологии. Сначала был профессором Мэрилендского университета (1942), потом работал в уже известном нам Бюро прикладных социальных исследований (BASR) при Колумбийском университете (в Нью-Йорке) и самом Колумбийском университете. Никакого выходящего за рамки академической среды жизненного опыта (в отличие от Хантера), никаких видимых поводов быть недовольным. Но за фасадом этого внешнего благополучия скрывался личный бунт Чарльза Райта Миллса против буржуазного общества, с устройством которого он никак не желал смириться[608].

Академическая карьера Миллса началась в Висконсине с эпизода, типичного для современной науки, но все же неприятно поразившего совсем еще молодого (24 года) ученого. В 1940 году вместе со своим научным руководителем Говардом Беккером Миллс написал рецензию на только что вышедшие «Основы социологии» Ландберга. Разумеется, опубликована она была за подписью одного только Беккера («Пределы социологического позитивизма», 1941 год) [Geary, 2009, p. 27]. К чести Миллса стоит заметить, что он с первого раза понял, как устроено научное сообщество, и больше не допускал подобных ошибок. С Беккером теперь не о чем было говорить[609], и Миллс сосредоточился на собственной работе — в области социологии знаний.

В начале 1940-х годов это была модная тема, совсем недавно вышла в переводе на английский «Идеология и утопия» Мангейма[610], вызвав многочисленные дискуссии о критериях объективности научного знания. Вот здесь-то Миллс впервые проявил себя радикальным критиком: в ноябре 1940 года в American Journal of Sociology вышла его статья «Методологические следствия социологии знаний». В отличие от большинства социологов, полагавших, будто некий научный метод способен обеспечить объективность результатов, Миллс прямо указал, что сами эти методы возникают в реальном обществе и не столько являются, сколько считаются надежными[611]. Миллс даже употребил в своей статье слово «парадигма» (набор стандартов для научных рассуждений), которое позднее социолог науки Кун прославил на весь мир. Радикализм Миллса принес неожиданный результат: статья вызвала интерес Роберта Мертона[612], который хоть и не согласился с выводом Миллса об отсутствии объективной истины, но высоко оценил его аргументацию и кругозор[613].

Практик. Социология и теория власти — это, конечно, не математика, и объективных критериев истины там нет. Их уже даже в физике нет (на поиск бозона Хиггса потрачено столько денег, что он точно найдется), хотя еще не так давно такие критерии были (бомба либо взорвется, либо не взорвется). Так вот, в теории Власти есть более или менее объективные критерии, но они отсрочены (как и в случае с бомбой). До 2003 года можно было строить разные социологические предположения о том, кто круче с точки зрения близости к мировым элитам — Ходорковский или Кофи Аннан, но после 2003 года ответ на этот вопрос стал очевиден.