Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Хазин Михаил Леонидович

Но если мы распределим людей в зависимости от степени их политического и социального влияния, то в отношении наиболее значительной части общества окажется, что многие на такой фигуре займут те же места, что и на той, которая представляет распределение по богатству. Классы, именуемые высшими, как правило, оказываются также и наиболее богатыми. Эти классы образуют элиту, или «аристократию» [Парето, 2007].

Парето пришел к идее «элиты», размышляя над распределением богатства (сегодня этот закон известен как «кривая Парето»): немногие богачи владеют большей его частью, громадное количество бедняков — оставшейся меньшей. Но если построить кривую по другим параметрами (влиятельности, известности, интеллекту…), ее форма останется точно такой же! Немногие наверху, многие внизу — это распределение оказывается универсальной характеристикой человеческого общества, законом его существования. Но если так, то в любом обществе существует верхушка, или элита, и именно ее следует изучать социологу!

До «Социалистических систем» Парето называл такую верхушку аристократией; идея переименовать ее в «элиту» возникла у него вместе с пониманием изменчивости состава «высших классов». Принадлежность к аристократии передается по наследству; но место в числе самых богатых и влиятельных людей государства вполне может занять и выскочка вроде Наполеона или Бисмарка. Если состав аристократии регулярно — а в случае революций полностью — меняется, то какая же это аристократия? Это элита, а изменчивость становится ее второй главной особенностью.

Далее Парето формулирует знаменитую концепцию «циркуляции элит»:

Аристократии не могут сохранять силу, не избавляясь от подобных [выродившихся] элементов и не принимая в свои ряды новые элементы. Данный процесс похож на другой, наблюдаемый у животного, сохраняющего жизнеспособность, только когда его организм удаляет некоторые элементы, заменяя их новыми и ассимилируя эти новые элементы. Когда такая циркуляция прекращается, животное умирает. То же самое происходит и с социальной элитой [Парето, 2007].

Но как может «умереть» верхняя часть кривой распределения богатства?! Понятно, что Парето говорит уже о некотором организованном сообществе, располагающем возможностью выбора — пускать в свои ряды чужаков или полностью закрыться от внешнего влияния. Известная фраза Парето — «история есть кладбище аристократий» — свидетельствует, что сам он весьма скептически относился к возможности добровольного обновления элиты. Куда чаще циркуляция элит заключается просто в замене одной элиты другой:

Пусть А — это элита, находящаяся у власти; В — элита, пытающаяся оттеснить от власти элиту А, чтобы самой занять ее место; С — остальная часть населения, включающая неадаптированных людей, тех, кому недостает энергии, характера, ума, одним словом — людей, оставшихся вне элиты. А и В главенствуют и стремятся заручиться поддержкой своих сторонников от С, используемых ими как орудие. Одни С были бы беспомощны, как армия без командиров; они приобретают значимость и вес только тогда, когда их возглавляют А или В. Очень часто и даже почти всегда именно В оказываются во главе их, в то время как А усыпляют себя надеждами на собственную безопасность и презирают С… Если В постепенно занимают места, принадлежащие А, благодаря медленной инфильтрации, если социальная циркуляция не прерывается, то С лишаются лидеров, которые могли бы побудить их к бунту, и наблюдается период процветания. Но обычно А стремятся противодействовать этой инфильтрации… [и тогда] В могут захватить власть, только сразившись с и обратившись к помощи С [Парето, 2007].

В этом описании под элитами снова понимаются организованные сообщества (фактически — властные группировки), соответствующие «церквям, партиям и сектам» у Моски. Однако как само их название — элита, не шваль какая-нибудь! — так и их описание (те, кому достает «энергии, характера, ума») создают у читателя впечатление, что в этих группировках действительно собираются лучшие представители конкретного общества. Смена одной элиты на другую происходит не в силу абсолютного развращения правящего класса, как это было у Моски, а исключительно потому, что тот не допускает в свои ряды выдающихся людей из другой элиты. Революции Парето описывает в столь же хвалебном по отношению к элитам духе:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Когда элита В приходит к власти и сменяет элиту А, дошедшую до полного упадка, как правило, наступает период высшего процветания. Некоторые историки видят в этом исключительно заслугу «народа», т. е. С. В таком утверждении верно только одно — то, что низшие классы производят новые элиты. Что же касается самих низших классов, то они не способны управлять, и охлократия не приводила никогда ни к чему другому, кроме бедствий [Парето, 2007].

Двойственность определения «элиты» (так можно называть, в зависимости от желания автора, и верхнюю часть кривой распределения, и конкретную властную группировку; следовательно, властная группировка автоматически ассоциируется с «лучшими») и откровенное славословие в ее адрес (сосредоточение «энергии, характера и ума») сделали свое дело: работы Парето были хорошо встречены публикой, а его идеи широко распространились в научном мире. Особенно высоко ценил Парето Бенито Муссолини, называвший его теорию «самой гениальной концепцией нового времени» и «начертанной рукой мастера философией будущего» [Рахшмир, 2001, с. 51].

Читатель. Чувствуется, что вам, в отличие от широкой публики, теория Парето не слишком-то нравится!

Теоретик. Видите ли, я все-таки теоретик, а не широкая публика. Социологические тексты Парето исключительно многословны и схоластичны, и вытаскивать из них хоть какое-то содержание — тяжелый и довольно бессмысленный труд. На мой взгляд, собственно теории-то Парето и не создал, ограничившись громоздким описанием некоторой абстрактной модели.

Однако теория, в которой правящий класс формируется не с помощью партийного строительства, подразумевающего обман и насилие, а за счет высоких личных качеств конкретных лиц, попадающих в элиту путем циркуляции, всегда может рассчитывать на благосклонность представителей Власти. И хотя развивать дальше подобную теорию довольно сложно[571], Парето сумел пробить «заговор молчания», до XX века окружавший тему элиты в общественных науках. После работ Парето и Моски существование правящего класса уже не подвергалось сомнению; теперь можно было ставить вопросы о том, как он устроен, как живет и развивается и какими способами поддерживает свое исключительное («у руля государственной машины») положение в обществе.

Практик. Как легко заметить, Парето был статистиком, то есть он рассматривал «верхнюю часть распределения» (которая существует в любом случае) без описания деталей ее существования. Стадо тоже можно считать по головам — только, как говорил Наполеон, баран во главе стада тигров проиграет стаду баранов под руководством тигра. Теоретически не исключено, что Парето хотел понравиться власти, но любой опытный человек Власти в это не поверит — просто потому, что понравиться можно разными способами, зачем при этом трогать столь деликатную тему? Скорее, тут классический случай «учОного проХфессора», который нарисовал картинку, написал что-то про ее части, а потом понял, что дело-то серьезное и пахнет керосином, а потому — нужно как-то выкручиваться. А отказаться от этого открытия он не мог, поскольку, как это часто бывает с учеными, знания жгли ему язык.

Этим Парето радикально отличается от Моски, который понимал и с чем имеет дело, и как оно там внутри устроено. И не боялся этого «чего-то» (Власти) совершенно. Тут тоже можно сравнивать — классических советских интеллигентов, у которых страх перед КГБ был просто до дрожи в коленях, и детей работников этого самого КГБ, которые над ними откровенно насмехались. Я во времена своего студенчества видел дискуссии между такими людьми и поэтому хорошо себе представляю разницу между подходами Моски и Парето.