Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Последние фразы старика остались без внимания. Веттермана охватило волнение:

- Нужно срочно возвращаться в Стокгольм! Чем быстрее, тем лучше! Постараться найти мальчика там. – Пастор положил на прилавок серебряную монету, и, пробормотав что-то невнятное на прощанье, стремительно покинул заведение.

- Святоша! Вина так и не выпил! – Скривился в презрительной усмешке трактирщик, забыв о том, что еще полчаса назад был вовсе удивлен визитом священника. Даже оставленная серебряная монета не произвела на него впечатления. Он просто смахнул ее в широкую заскорузлую ладонь и сунул в карман, не разглядывая. Его гордость была ущемлена. – Преподобный Хемминг не брезговал моим заведением, не говоря о его помощнике Йоране. Тот был вовсе не дурак выпить… Хотя… - Старик прикусил язык, вспомнив о виселице, где еще болтались высохшие тела казненных.

В радостном волнении и с надеждой на встречу с сыном, но более в страшном отчаянии и слезах покидал Мору Иоганн Веттерман. Сколько раз он мысленно возвращался к той самой женщине, что встретил однажды в Кальмаре и полюбил. Двенадцать, нет тринадцать или даже четырнадцать лет не могли стереть ее из памяти пастора. Поиски он начал сразу после ее исчезновения, но они привели лишь к тому, что через пару лет он получил известие от знакомого купца – прихожанина его церкви, что она живет в Море, вышла замуж, и, у нее родился сын. Упоминание о ребенке Иоганн в тот момент ни коим образом не связал с собой. Если судить по тому нескрываемому презрению и осуждению, промелькнувших на лице торговца, поведавшего пастору о судьбе его возлюбленной, Илва бедствовала. Причины этого рассказчик видел в безделье родственников, ее собственном беспутстве и пьянстве всей семьи. Купец не сказал, что она вернулась к старому ремеслу, но вполне возможно, он просто пожалел Веттермана.

Прихожане – народ, примечающий всё, тем более, когда ты на виду. От наблюдательных глаз паствы не укрылась связь духовного наставника с женщиной, которую тот однажды привез из Кальмара в их деревню. Они не осуждали молодого священника, ибо его доброта и участие, его проникновенные проповеди, не обличающие, но призывающие к христианской любви, заставляли плакать многих прихожан, особенно женщин, и даже самые суровые из жителей Арбю порой украдкой вытирали невольно выкатившуюся слезу. Идеи реформации только начали проникать в Швецию из Германии, но нарушение некоторыми католическими священниками целибата, (естественно при условии добропорядочных отношений с избранной конкретной женщиной, пусть невенчанной женой, но вроде того, а не безудержном разврате), порицания не вызывали. Обнаружив исчезновение девушки, еще не зная ни о пропаже денег и, не заметив исчезновение драгоценной церковной утвари, ничего абсолютно не понимая и никому ничего не говоря, Иоганн первым делом бросился на поиски Илвы. Он помчался в Кальмар, предположив, что она вернулась туда, или ее заставили это сделать, но прибыв в город, обнаружил, что двери и окна того самого трактира, где случилась их первая встреча, были наглухо забиты досками. Куда идти искать ее, у кого спрашивать он даже не представлял. Убитый горем священник вернулся в Арбю. Его внимание привлекли вывернутые ящики, он заглянул в них и обнаружил исчезновение денег. Еще не смея даже предположить кражу, священник метнулся в молельный зал, и пустота престола уже не оставила никаких сомнений. Его гордости – позолоченной дарохранительницы не было! Не было и пары небольших серебряных подсвечников. Страшная догадка пришла ему в голову:

- Боже, все ее симпатии, признания в любви, которой никогда не было, рассказы про колдовство - часть дьявольской игры, составляющей суть ее ремесла – обогащение за счет блуда? Если все было только ради одной цели – украсть ценности из храма Божьего? – Мысли темнели, мрачнели, воспалялись от ярости, обиды, гнева, жажды отмщения. - Она была со мной, как со многими, любыми, молодыми, старыми, уродливыми, похотливыми, матросами, бюргерами, солдатами, потому что она – продажная женщина! И суть ее – блуд! Это нищее, грязное, продажное существо, сосуд пороков, торговавшее своим телом с бесстыдным постоянством! Я был для нее всего лишь одним из тех, кто приходил в трактир за ее телом, и она продавала его… Она продала его и мне… а в уплату взяла то, что посчитала я ей должен за те дни и ночи, проведенные вместе… Потому что я был лишь одним из тех, других… Разве она способна любить? Нет! Она способна лишь торговать своим телом, называя товар любовью! Она могла взять лишь мои деньги, если они составляли плату за ее ремесло, но как можно было посягнуть на то, что является символом любви человеческой души к Всевышнему. Символом самой чистой Любви, ибо в ней заключается Вера! Боже, я святотатствую, но моя любовь к ней и Любовь к Тебе слились в одно целое, а она предала все… Зачем она сделала это?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Однако, те же прихожане не могли не заметить пропажу небольшой позолоченной дарохранительницы и других серебряных приборов из деревенской церкви после исчезновения Илвы. Связь одного с другим была для них очевидна. Никто не усомнился в честности священника, никто не пытался упрекнуть, тем более обвинить его, но некоторые, наиболее сочувствовавшие пастору, видя его переживания, как он не старался их скрыть, и связывавшие их только с кражей серебра, а никак не с исчезновением девушки, прямо намекали на необходимость учинить розыск пропавшего при помощи стражников и наказать воровку. Они так говорили, имея в виду Илву. Но Веттерман быстро съездил в Кальмар, к знакомому богатому купцу, выходцу из Абрю, занял у него денег и восстановил утраченное. Лишь после этого Веттерман отправился в замок на беседу с начальником стражи фогта. Он был убежден сейчас, что поступает правильно, что зло должно быть наказано.

- Она нарушила заповеди Божии и должна понести наказание! – Шептали его побледневшие губы, лицо осунулось за последние дни, скулы просто одеревенели.

В комнате начальника стражи молодой священник вместо наказания неожиданно для себя попросил снисхождения для Илвы, отметив то, что ущерб возмещен, (сам факт кражи отрицать было бессмысленно). Рыцарь, беседовавший с ним, устало махнул рукой – для него было уже все ясно:

- Вы во многом виноваты сами, святой отец, связавшись со шлюхой, но ваши поступки не относится к юрисдикции светской власти, и мне до этого дела нет. Остальное предоставьте, святой отец, решать нам! Мы разберемся с этой девкой. Она понесет то наказание, что заслужила. Сначала надо ее найти и допросить! Там будет видно.

- А если это все-таки, не она? – тихо сказал Веттерман, стараясь убедить скорее самого себя, нежели собеседника.

Начальник стражи пожал плечами. Его серые глаза смотрели безразлично и тускло, голос глухо отражался от каменных стен:

- Кража была, и вы не будете этого отрицать! Сначала надо ее найти и допросить. Там видно будет. – Повторил он. Кивок головы означал, что священник может идти.

Близился к концу 1517 год, страна снова погружалась в кровавый хаос междоусобиц, войн с Данией, и рыцарь тоскливо размышлял о том, чья возьмет на этот раз и на чьей стороне ему придется обнажать свой меч. Еще с прошлой осени правитель Швеции Стен Стуре Младший осаждал замок Альмаре-Стекет, где укрылся открыто выступивший против него упсальский архиепископ Густав Тролле. В защиту церкви собиралась начинать боевые действия Дания, заручившись поддержкой папы, Священной Римской империи и даже Московии.

События развивались стремительно. Уже летом 1517 года датский король Кристиан II высадился на шведский берег, но был разбит близ Вэдлы, к северу от Стокгольма. Лундский архиепископ Биргер Гуннарсен по праву примаса отлучил от церкви регента Стена Стуре Младшего. Однако, осенью правитель Швеции заставил изрядно поволноваться князей церкви. Он низвергнул поддерживавшего датчан архиепископа Упсальского Густава Тролле, взял штурмом замок Альмаре-Стекет и, заключив мятежного прелата в тюрьму, вынудил написать папе о сложении с себя архиепископских полномочий.