Воспоминания (1915–1917). Том 3 - Владимир Джунковский

Начальник боевой части

Свиты генерал-майор Джунковский».

Вести из Петрограда. Предание суду Сухомлинова

Из Петрограда в это время получены были вести далеко не утешительного свойства и действовавшие на войска удручающе.

Еще 18 марта, по рассмотрению деяний Сухомлинова[385], Верховная комиссия определила передать дело на рассмотрение суда, и Сухомлинов был уволен в отставку. 20-го же апреля[386] он по распоряжению сенатора И. А. Кузьмина[387] был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Обстоятельства, сопровождавшие этот арест, были следующие:

Обвинение его базировалось на том, что он закрывал глаза на преступные действия Мясоедова[388], казненного по обвинению в шпионстве в 1915 г., являвшимся посредником по части получения взяток, что он сознательно бездействовал и скрывал истинное положение дела, что и было причиной недостатка в снабжении армии.

В 11 часов утра на квартиру Сухомлинова, по Торговой улице, шли сенатор С. А. Богородский[389] – помощник ревизующего сенатора Н. А. Кузьмина, обер-прокурор уголовного кассационного департамента В. Н. Носович[390] и прокурор судебной палаты Смитен[391], в сопровождении наряда жандармских и полицейских чинов. Предъявив соответствующий ордер, сенатор С. А. Богородский распорядился о производстве обыска во всех помещениях, занимаемых бывшим военным министром.

Обыск продолжался свыше двух часов. Найденные бумаги были опечатаны. После чего, по составлению протокола обыска Сухомлинов был допрошен, а затем допросили его жену[392] и прислугу.

Во время обыска в квартиру Сухомлинова никто не был допущен. На все вопросы, по слухам, Сухомлинов отвечал очень подробно и обстоятельно, сохраняя все время наружное спокойствие. Сильное волнение проявила только его жена, она все твердила вперемежку с рыданиями, что муж ее жертва интриги.

После допроса сенатор Богородский объявил В. А. Сухомлинову, что он арестован и подлежит заключению в Петропавловскую крепость. Около 4-х часов дня подан был закрытый автомобиль и бывший военный министр, под эскортом жандармов и сопровождении прокурора судебной палаты был отвезен в Петропавловскую крепость и помещен в каземат Алексеевского равелина.

Арест этот был последствием состоявшегося накануне решения в совещании всех чинов, участвовавших в следственном производстве о бывшем военном министре В. А. Сухомлинове.

О постановлении совещания следственных властей сенатор С. А. Богородский доложил министру юстиции[393][394], который выразил согласие на арест В. А. Сухомлинова.

Министр юстиции обратился к товарищу министра внутренних дел А. В. Степанову с просьбой отпустить в распоряжение сенатора С. А. Богородского для производства обыска у бывшего министра и ареста Сухомлинова наряд полиции и жандармов, что и было исполнено распоряжением директора Департамента полиции.

Левые группы, так называемая «общественность», одержала верх. Они отлично отдавали себе отчет, что такой оборот дел Сухомлинова является потрясающе компрометирующим фактом для правительства и потому они не постеснялись воспользоваться моментом разгара страстей для удовлетворения своих целей. Я опять повторяю, как и говорил уже в своих воспоминаниях, что вымещать в то время военные неудачи на Сухомлинове было недостойно; к его роли и его действиям трудно было, в то время, отнестись объективно и дать им надлежащую справедливую оценку. Государь, против своей воли, соглашаясь на предание суду военного министра во время войны, сам подрубил сук, на котором сидел. Надо было подождать с этим делом до окончания войны, увольнение Сухомлинова в отставку было вполне достаточно, а разбирать его виновность было бы достойнее после войны, когда можно было бы спокойно объективно взглянуть на дело.

Зная несколько психологию государя, я убежден, что он несомненно это чувствовал, но поддался окружающим, а поддавшись против своей воли, он несомненно почувствовал еще большую неприязнь к Поливанову, к которому он никогда не чувствовал симпатии и которым он заменил Сухомлинова тоже против своей воли под влиянием великого князя Николая Николаевича. Поэтому было естественно, что он не мог выносить больше Поливанова, после того, что согласился на предание суду Сухомлинова и, спустя 10 дней, заменил Поливанова Шуваевым[395]. Это было большой ошибкой, т. к. Поливанов, несмотря на отрицательные качества своего характера, все же сильно упорядочил дела в военном министерстве, будучи выдающимся администратором, знатоком дела, методичным, находчивым и пользовавшимся огромным доверием Думы. Говорили, что именно за его популярность в Думе государь решил с ним расстаться, но я убежден, что это не так, а исключительно по причине, указанной мною выше. Шуваев ничего из себя не представлял, это был кабинетный работник, честный, без всякого кругозора. Сухомлинова судили уже после переворота во времена Керенского, когда Временное правительство на помочах у Совета рабочих депутатов с жадностью накидывалось на бывших министров, тоже в разгаре страстей его присудили к лишению всех прав и ссылке в каторжные работы. Большевики, получив власть, его помиловали, а жену его расстреляли[396]. Сейчас он, кажется, проживает где-то в Германии.

О Штюрмере, его премьерстве, тоже доходили до нас неутешительные вести, он все более сближался с Распутиным и вел Россию к гибели. Рубинштейн[397], Мануйлов[398] и т. п. еврейские спекулянты пользовались этой дружбой, извлекая из нее пользу себе и вред для России.

Только одна утешительная весть несколько приободрила всех – получено было известие о занятии 18 апреля нашими доблестными кавказскими войсками Трапезунда.

Пребывание в дер. Ковальцы

В Ковальцах мы стояли в мирной обстановке, начальник дивизии поручил мне организовать обучение вновь сформированных команд конных и пеших разведчиков, охотничьих, саперных и военно-полицейских. Приходилось все время быть в разъездах, полки стояли довольно далеко друг от друга. Времени было впереди мало, ходили слухи, что наш корпус предназначен к новой операции и что нас скоро двинут, поэтому надо было торопиться, занятия шли с большим успехом, понукать почти не приходилось.

Мой авторитет после моего настоящего боевого крещения под Нарочем и смелого выступления в защиту корпуса на совещании у Балуева сильно поднялся, и я чувствовал, что и боевые старые командиры и офицеры стали считаться с моим мнением; что касается стрелков – на них огромное впечатление произвело мое 9-дневное пребывание во время адских боев рядом с ними в самой передовой линии, ходили даже разные легенды, так легко создаваемые на войне, будто я при прорыве лично водил в атаку то одну, то другую роту, были стрелки, которые рассказывали эти небылицы как очевидцы, и разубедить их нельзя было.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});