Единственная женщина - Анна Берсенева

Ночью Лизе казалось, что она не сможет уснуть: голова все кружилась, звон все стоял в ушах, и светлый туман все окутывал ее… Она заснула только, когда Юра прошептал ей:

— Что же ты волнуешься, любимая моя, — человек же не разлучит…

12

Нелегко далось ему это венчание!

Он рад был за них, и ему нравился их новый дом, который Лиза так быстро сделала уютным. Но он мог радоваться, только когда смирял свое сердце, когда старался не думать о том, что надежды у него больше не осталось…

И, видя, как вздрагивают Лизины ресницы и каким взглядом смотрит она на Юру, и как слушает слова священника, — он сдерживал себя, чтобы не заскрипеть зубами от отчаяния.

Только мысль о том, что Юра счастлив, как не был счастлив никогда, — только это давало ему силы…

Но было и другое, не менее мучительное для Сергея.

Он всегда знал, что происходит с Юрой — вернее, всегда знал с тех пор, как встретился с ним на деревенском кладбище и принял его предложение. Его безошибочное чутье защитника подсказывало, когда надо вмешаться в Юркины действия, — и он вмешивался без разговоров, невзирая ни на что.

Только однажды это чутье подвело его — и Псковитин ни за что не позволил бы себе расслабиться снова…

И теперь он следил за каждым Юркиным шагом. Он запретил ему садиться за руль, он требовал, чтобы охрана сопровождала его от порога до порога. Он лично предупредил и охранников на въезде в «поселочек» — чтобы были особенно внимательны ко всем, кто будет интересоваться Ратниковым, и докладывали ему об этом немедленно.

Сергею уже сообщали о том, что Подколзев забеспокоился, заметался, не понимая, в чем дело, почему перестает владеть ситуацией. Псковитин ожидал, что тот вот-вот решится на разговор с Ратниковым — и был готов к этому.

Единственное, на что ему труднее всего было пойти, — это прослушивание Юриных разговоров.

Псковитин давно уже располагал техникой, позволяющей ему слушать все разговоры, ведущиеся из зданий «Мегаполис-инвеста». Он и делал это регулярно, не испытывая никаких угрызений совести: это была его работа, и он знал, что не имеет права полностью доверять даже тем, кто не вызывает и мысли о недоверии.

Но Юра… Одна мысль о том, что он включит магнитофон и услышит его голос, — одна эта мысль приводила Псковитина в содрогание.

И все-таки наконец он решился. Потому что знал: единственное, в чем Юрке совершенно невозможно доверять, — в вопросах его личной безопасности.

Псковитин прослушивал все его разговоры вечером, перед уходом с работы, — и все в его душе восставало против этого, все в нем сжималось, и в этот момент он ненавидел Подколзева так, что убил бы своими руками.

Впрочем, разговоры были обычные — Юра говорил со своими партнерами о том, о чем Псковитин и так знал от него же, — и это было особенно мучительно: словно он предавал Юрино доверие…

Это же только до тех пор, пока разгребем все это дерьмо, уговаривал себя Сергей; но на душе у него все равно было отвратительно.

И только Юриных разговоров с Лизой он не слушал никогда: прокручивал пленку…

В конце концов он устал. Устал от этого бесконечного состояния обмана и недоверия, от этого постоянного стыда посмотреть Юре в глаза.

«У меня ж нервы — не канаты! — думал он, садясь вечером за стол и нажимая на проклятую кнопку. — Человек я или автомат? Не могу я больше, не могу-у!» — И слушал, сдавив виски кулаками. Он делал это каждый день — именно с настойчивостью автомата, забыв о себе совершенно, но смутно сознавая, что это не может пройти для него бесследно.

А сегодня — все! Все это длилось больше двух месяцев, и этим вечером Псковитин понял: если он сейчас снова услышит Юркин голос, доносящийся из проклятого магнитофона, — просто не выдержит, свихнется.

Он вышел из особняка, медленно пошел к машине. Остановился, словно думая еще: «Может быть, все-таки вернуться?» И пошел быстрее, не оглядываясь.

«Поеду сейчас куда-нибудь — только не домой, — подумал он тоскливо. — Сил нет сидеть в четырех стенах одному…»

Юрка в этот день уехал рано, часа в четыре — что было необычным в последнее время, — и, вздохнув с облегчением, Сергей вскоре последовал его примеру, разрешив себе сегодня отказаться от мучительного занятия, ставшего его ежедневной каторгой.

Он перебирал в уме, куда можно отправиться сейчас, — и быстро выбрал охотничий ресторан «Под сенью», где они часто бывали с Юрой. Там даже ресторанный шум не мешал: немного забывался город, и можно было долго сидеть, глядя на высокие сосны, освещенные вечерним солнцем. Ночи уже стали короткими, темнело совсем поздно, и Псковитин любил долгое состояние вечернего, закатного покоя, которое так отчетливо ощущал, сидя перед распахнутым балконом.

Он знал, что нелегко будет выбраться в час пик на Ярославское шоссе, — но ему нравилось не торопиться, застревать на светофорах, бездумно смотреть, как мигают впереди стоп-сигналы. Жаль, кончились сигареты — и к киоску не вырулить из левого ряда. Сергей пошарил по карманам: не завалялась ли начатая пачка.

Неожиданно он вздрогнул, словно нащупал в кармане пиджака змею.

Когда он положил эту кассету в карман и зачем? Наверное, когда размышлял, слушать сегодняшнюю пленку или уехать поскорее, дать себе отдохнуть, — и машинально взял ее с собой…

Он сжал кассету в кулаке, словно хотел сломать. Что ж это преследует его, не дает спокойно дышать! Кажется, даже афганские кошмары, сломавшие психику многим его товарищам, не были так навязчивы, как эта необходимость совершать ежедневную подлость…

И сигарет нет как нет! Псковитин проехал под мостом, так и не выбравшись из бесконечной вереницы машин, и снова застрял на Ярославском — уже забыв, впрочем, куда и зачем едет.

Он чувствовал в кармане проклятую кассету, как раскаленный уголь.

В который раз остановившись перед неразличимым вдалеке светофором, он медленно, словно во сне, достал ее из кармана и вставил в магнитолу, прервав веселую музыку «Европы-плюс». Почувствовал, как привычная головная боль начинает терзать виски.

Юрин голос звучал как обычно: то он ругался с директором Подольского завода, то коротко отвечал на вопросы мюнхенского представителя «Мегаполиса». Потом позвонил Лизе и сказал, что едет домой, — и Псковитин уже вздохнул с облегчением: кажется, все на сегодня.

Потом Сергей забыл и о головной боли, и о тоске, и о сигаретах: его тело, мышцы, нервы напряглись так, словно ему предстоял гигантский прыжок через горящую пропасть.

Юра разговаривал с Подколзевым. Тот спокойно представился — то ли не предполагал, что его записывают, то ли не считал нужным скрываться.