Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

ее страдательным состоянием), хотя и возникает из острых духовных страданий, доставляет человеку «высочайшее внутреннее удовлетворение, или истинное счастье, как сознание полной реализации своей сокровеннейшей человеческой сущности в добрых делах» (Этика. С. 313). Радость же пассивная, причиненная извне похожа на пассивное же страдание, особенно если вызвана сугубо личными, эгоистическими интересами, когда человек радуется до самозабвения – до потери совести и чести, забывая обо всем на свете грустном (а в этот же момент, где-то невыносимо страдает какая-нибудь безутешная мать, потерявшая свое дитя!) Такая чрезмерная радость есть «нечто отталкивающее, уродливое, коробящее и оскорбляющее совесть». Совесть человека «всегда и неизменно заставляет его помнить, что к его истинному счастью безусловно необходимо счастье всего человечества, каждого в отдельности, без единого изъятия, что, покуда существует хотя один- единственный несчастный на Земле, человек не может почитать себя счастливым и предаваться чрезмерной радости, а разве человечество в каждый данный момент насчитывает одного только несчастного? <…>

Единственное торжество, относительно которого не может быть и тени укора, – это торжество самой совести, торжество добра, торжество принципов истинной человечности. Только такое торжество, связанное с торжеством всего человечества, отвечает высокому достоинству человека, и никакая другая радость не может сравниться с той высокой радостью, которой сопровождается успех в добром деле, которой сопровождается успешно исполненный долг совести – общественный долг. Такая радость не омрачается никакими эгоистическими мотивами: ведь торжество собственной совести каждого отдельного человека – это великое торжество всеобщей совести всего человечества». Без всякого ущерба для другого человек естественно радуется жизни, своему здоровью, любви или дружбе, рождению своего ребенка, но «всякая такая радость, полнящая душу человека независимо от его воли, ярким лучом вторгающаяся в него и пронизывающая все его существо, потому-то и чистая, светлая радость, что она не чрезмерна: она не только не сопровождается самозабвением человека как совестливого существа, но чудесным образом обновляет и освежает его, придает еще больше сил для борьбы за всеобщее благо людей – за торжество совести и добра на всей планете – и вызывает радостный отклик в душах других людей» (Этика. С. 315–316).

Чувство сострадания настолько естественно в человеке, что распространяется не только на людей, но и на животных, и тем не менее не испытывают сострадания ни к потерпевшему крах банкиру, ни к неудачливому жулику, которому не удалось свою жертву одурачить. В частности и в этом проявляются ограничения и исключения сострадания в качестве нравственного правила, которое в коренное отличие от самого принципа благодарности (из которого оно и проистекает) собственной нравственной цели в себе не содержит. «Чувство сострадания и солидарности объединяет участников самих разнообразных сообществ, преследующих самые разноречивые и даже противоречивые цели»: присуще оно участникам воровской шайки, а также их преследователям из сыскного отряда; присуще оно не только трудящимся со своими жизненно важными классовыми интересами, но и капиталистам, хотя борьба между капиталистическими монополиями и не делают эту солидарность особенно прочной (Этика. С. 317). И только если непосредственной целью воспитания себя в нравственном правиле сострадания (солидарности) является реализация на практике, в жизни духовного принципа благодарности, оно – такое самовоспитание представляет собой душевное средство для нравственной жизни человека.

Воспитание себя в нравственном правиле скромности создает душевную атмосферу для претворения в своей жизни, реализации на практике духовного принципа мудрости – «О вере в человека, надежде на торжество добра и любви к жизни». Воспитывать себя в нравственном правиле скромности (естественности, простоты) необходимо таким образом, «чтобы не мнить о себе слишком много, не воображать других людей обязательно наделенными теми же недостатками, которые знаешь за собой», чтобы самым внимательным образом относиться к мнениям других, «ибо, даже имея сто пядей во лбу, один человек неизмеримо беднее духовно целого человечества». Такое воспитание своей души и является необходимым условием для нравственного образования себя в духе веры в человека – составляющей первый компонент принципа мудрости. Воспитание себя в нравственном правиле скромности означает далее воспитывать в себе оптимистическую душевную настроенность, которая не позволяет человеку приходить в уныние от неудач и которая «не вяжется и не мирится с озлобленностью и ожесточенностью характера». Такое воспитание своей души является необходимым условием для нравственного образования себя в духе надежды на торжество добра – составляющей второй компонент принципа мудрости. И наконец, воспитание себя в нравственном правиле скромности сводится к воспитанию в себе «жизнерадостности, улыбчивого отношения к жизни и людям», следует воспитывать себя так, чтобы «не требовать от жизни больше того, что она может дать по самой своей сущности, уметь сводить свои потребности к естественно необходимому, находить в самых, казалось бы, обыкновенных, самых простых радостях жизни высокий смысл и высокое значение». И такое воспитание своей души и является необходимым условием для нравственного образования человека в духе любви к жизни – составляющей третий компонент принципа мудрости. (Этика. С. 319).

Любя жизнь человечной, возвышенной любовью, мудрый человек видит смысл своей жизни в творческом ее совершенствовании. И ему не свойственно сведение жизни к удовлетворению материальных потребностей сверх естественно необходимых, к всяческим излишествам (табаку, вину, изысканным блюдам, модной одежде, дорогим украшениям, сверхудобной квартире и др.) «Пока общество не достигло изобилия материальных благ для каждого, пока удовлетворение материальных потребностей, в особенности “потребности” в роскоши не обходится без урона для нравственной, целомудренной чистоты души, остается законом: чем меньше излишних материальных потребностей, тем больше духовной свободы, тем меньше случайностей угрожает этой бесценной свободе человеческого духа, – вот почему мудрец довольствуется необходимым» (Этика. С. 320).

«Нескромность, неестественность, сложность, вычурность характера вполне и всецело определены раздвоенностью, разорванностью и противоречивостью жизни, свойственными для неразумного в корне общественного строя, основанного на началах частной собственности, жизни, можно сказать, сотканной из противоречий, хаотически впитываемых сознанием человека с младенчества и уродующих и усложняющих его до последней крайности. И основание общества на ясных, простых, естественных и разумных началах общественной собственности устраняет основную причину (первопричину), порождающую разорванность сознания, равно как и неудовлетворенность жизнью и мировую скорбь, одновременно и смягчающую душу до безхарактерности и ожесточающую ее до болезненности». Болезненная нелюбовь человека к жизни, сказывающаяся в вечных его сомнениях относительно смысла жизни, в свойственных ему кичливости, мнительности и мизантропии, в его склонности к скептицизму и пессимизму, – такая нелюбовь к жизни несовместима со скромностью, которая и является нравственным правилом именно в той мере, в которой «почерпает свою нравственную цель … в принципе мудрости». А будучи возведена в самоцель, скромность может обернуться нравственной уродливостью, если в ранг естественности и простоты возводятся необузданность и низменные инстинкты человека: «мы, дескать, люди скромные, в академиях не учились и потому