Боги и чудовища - Шелби Махёрин

видеть ее, как голодающему нужно есть. Лу прищурилась, но медленно начала приподнимать блузку, открывая все больше золотистой кожи. Дюйм за мучительным дюймом. Подняв блузку над головой, она бросила ее к моим ногам.

– А теперь?

Теперь Лу была обнажена. И великолепна. Хотя мне очень хотелось прикоснуться к ней, протянуть ладонь и провести по изгибу ее талии, я прятал руки в подушках, сжимая кулаки. Лу хотела, чтобы я диктовал каждое прикосновение. Хотела услышать каждое слово – каждое мое решение. Как бы ни были они малы, это все же были решения. Честные, искренние. Между нами не могло быть никакой лжи. Не здесь и не сейчас.

Не здесь и не сейчас.

– Твое бедро, – сказал я, не в силах оторвать взгляд от лодыжек, икр, коленей Лу. Неспособный связно мыслить, произносить больше, чем несколько слогов за раз. Я так увлекся, что смущаться было некогда. – Прикоснись к нему.

Живот Лу вздулся от смеха. Плечи затряслись. Я наслаждался звуком, видом – каждым вдохом, каждым выдохом. Ее смех звучал так ясно и звонко, восторженно, но Лу не имела права казаться такой невинной. Ведь ее тело пылало грехом.

– Мне нужно больше подробностей, шасс. Выражайся яснее. – Наклонившись вперед, Лу небрежно провела рукой по середине бедра. – Здесь?

Когда я покачал головой, с трудом сглотнув, она провела пальцем выше. Еще выше.

– Или… здесь?

– На что это похоже? – Не в силах удержаться, я резко выпрямился – быстро и нетвердо. Руки у меня дрожали – я так хотел дотронуться до нее, но не стал. Я не мог прикоснуться к Лу сейчас. Иначе уже не смог бы остановиться. – Представь, что это моя рука, и скажи мне точно, что ты чувствуешь.

Подмигнув, Лу закрыла глаза.

– Кожа такая… теплая.

– И все?

– Горячая. – Она скользнула другой рукой по горлу, шее, продолжая ласкать бедро. Ее улыбка исчезла. – Я чувствую жар. Я пылаю.

«Я чувствую жар. Я пылаю».

– Палец. Подвинь его выше.

Когда Лу подчинилась, засунув палец между ног, я чуть не разорвал подушки. Мое сердце учащенно забилось.

– Что ты чувствуешь там?

Дыхание Лу со свистом прервалось, когда она задвигала пальцем. Ее ноги дрожали. Мне до боли хотелось схватить их. Чтобы прижать ее к столу и закончить то, что мы начали. Но сейчас… что-то переменилось. Сейчас происходило нечто иное. Сейчас происходило все.

– Скажи мне, Лу. Скажи мне, как тебе жарко.

– Мне… – Лу медленно покачивала бедрами в такт движениям пальца. Запрокинула голову и выгнулась дугой. – …приятно. Так хорошо, Рид. Мне так хорошо.

– Выражайся яснее, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

Когда Лу рассказала мне, каково это – скользко и чувствительно, томительно и пусто, – я упал перед ней на колени. Недавно она говорила о прославлении. И теперь я понял, что это означало. Но все равно не прикасался к ней, даже когда она стала ласкать себя еще одним пальцем, и еще одним.

– Жаль, что это делаешь не ты, – сказала Лу со вздохом.

Мне тоже.

– Раздвинь ноги.

Она так и сделала.

– Покажи мне, как ты прикасаешься к себе.

И она показала.

Сначала Лу делала нежные круги большим пальцем. Затем грубые. Чем дальше, тем быстрее и резче становились ее движения, а ноги напрягались, их сводило судорогой. Я и сам чувствовал каждое нажатие ее пальца – нарастающее давление, сильное томление. Желание освободиться. Мне удалось сделать один вдох. Два. Затем…

– Стой.

Резкое слово испугало ее, и Лу замерла, ее грудь тяжело вздымалась. На груди выступила тонкая капелька пота. Я жаждал попробовать ее на вкус. Встав на колени, я ухватился за стол по обе стороны от нее.

– Открой глаза. – Лу повиновалась, все еще тихо дыша, и я сказал: – Посмотри на меня. Не прячься. Я сказал, что хочу тебя видеть.

Лу пристально посмотрела мне в глаза. Она даже не моргнула, когда ее пальцы снова оказались между нами. Сначала медленно, потом все быстрее. И на ее губах… Я наклонился еще ближе, теперь почти касаясь Лу. Но так и не прикасаясь к ней. Когда она выдохнула мое имя – как осуждение, мольбу, молитву, – ее голос едва не сгубил меня. Я запустил руку в свои штаны. И при первом же прикосновении чуть не сломался.

– Ты… – Лу прижалась лбом к моему, уже почти обезумев. Капелька пота стекала меж ее грудей, когда она двигалась. Я бездумно смотрел на нее. – Ты чувствуешь себя распутным из-за меня, муж? Тебе стыдно?

Нет. Боже, нет. В этом не было ничего постыдного. Грудь сдавило сильнее при этом слове – стало слишком тесно, не хватало места, чтобы сдержать бушующие эмоции. Я не мог бы описать их, кроме того, как они ощущались – того, как ощущалась она.

– С тобой я чувствую себя… правильно. Цельно.

Дрожь пробежала по моей спине от такого признания. От правды. Кожу покалывало в предвкушении. Возможно, Лу всхлипнула, выдохнув мое имя. И когда она кончила, кончил и я. Лу схватила меня за плечо. Я схватил ее за колено. Мы неотрывно смотрели друг на друга, содрогаясь в унисон. И когда я обмяк на ней – опустошенный, – Лу коснулась своими губами моих. На этот раз нежно. Осторожно. С надеждой. Ее подбородок задрожал. Не говоря ни слова, я заключил ее в объятия, крепко прижимая к себе.

Лу казалась такой сильной после событий на берегу. Такой жесткой и непреклонной. Невосприимчивой к боли или ранам. Но здесь – после того, как она разбилась, разбилась под моим пристальным взглядом, – она казалась хрупкой, как стекло. Нет, не стекло.

Моя жена.

Я не помнил этого. Воспоминания исчезли, оставив во мне огромную пустоту. В моем разуме. В моем сердце.

Нет, я не помнил.

Но теперь хотел вспомнить.

Чрево зверя

Лу

На третье утро с рассветом мы оказались в водах Цезарина.

Жан-Люк вцепился в штурвал крепче, чем стоило бы, взволнованно постукивая пальцами.

– Добром все это не кончится.

Он бросил взгляд на меня и Рида, стоявшего позади у борта. Рид держался особняком с того первого дня в каюте, говорил мало и часто хмурился. Я ожидала подобного. Рида не интересовали мимолетные интрижки. Все, что между нами произошло на том столе, что-то значило для него.

Он просто не знал, что именно.

Когда Рид думал, что никто не видит его, я замечала, как он хмурит брови и качает головой, словно ведет безмолвный разговор сам с собой. Временами его лицо даже искажалось от боли.