Судьба (книга вторая) - Хидыр Дерьяев

— Всё! — сказала Огульнязик.

— Что всё?

— Больше ничего не увидишь. А если тебя интересуют подробности, сходи в келью и посмотри.

Жена Черкеза, поняв, схватилась за ворот,

— Вах, бессовестная! Боже мои, как же она не стесняется такого позора? А ещё корчит из себя сопи! Вконец потеряли стыд люди — дождёмся, что одновременно будет затмение солнца и луны, последних дней дождёмся! Совсем недавно муж её умер, а она уже с другим мужчиной… Если не можешь одна жить, хоть тебе уже и пора по возрасту, дождись положенного срока и введи в свой дом как мужа этого богопротивного ходжама. Это благопристойнее, чем валяться с ним по разным мазанкам да по арыкам.

Огульнязик сухо улыбнулась:

— От кого ты ещё ждёшь благопристойности? Разве у Энекути её мало? Она плюнет — плевок на пол не падает! А почему она благочестива в устах других? Да потому, что у неё сорок сисек, а не две, как у нас о тобой!

Жена Черкеза смущённо фыркнула.

— Ты не смейся — я серьёзно говорю: сорок! Одну она в рот свёкру суёт, вторую — ишану, третью — ходжаму, а тридцать семь — свободными болтаются: хватайся кому не лень. Потому она — сама себе хан, сама себе султан. Никто не скажет ей: «На твоём лице — нос», никто не говорит «кыш» её курам — недостатки её не видны.

— Правду говоришь, гелнедже, истинную правду.

— Правду, да не всю. Ты знаешь, что эта взбесившаяся кобыла — причина всех наших несчастий?

— Знаю, гелнедже.

— Ничего ты не знаешь! Вот я тебе расскажу, тогда будешь знать. Это она, а ни кто другой, заставила твоего мужа сбрить бороду, чтобы понравиться Узук. Нашептала ему, что Узук только за безбородого выйдет замуж. Если бы не эта жирная потаскуха, всё было бы спокойно и хорошо. А она в один день обрушила ад на голову твоего свёкра и свекрови, на голову твоего мужа и на твою собственную. Обрушила — и уселась в сторонке, как святая, ручки сложила. А вы к аллаху взываете, а сами шайтана по голове гладите. И ты, и биби[6], и сам ишан-ага! Эта черномазая жаба такого сорта, которые могут воду из-под самана пустить[7]. Люди тонут — не знают, откуда вода взялась. Но твой муж знает, потому он и уехал в город.

— Чтоб её земля проглотила, эту сводницу! — срывающимся голосом пожелала жена Черкеза. На её глаза навернулись слёзы, она потупила голову, утирая их концом головного платка.

— Проклятиями её не свалишь, — сказала Огульнязик. — А если и свалишь, так она всё равно копытами до звёзд достанет. Недавно я слышала её слова: «Черкез-ишан собирается сказать талак[8] своим жёнам. Он в городе ка городской женщине жениться хочет».

— Это правда?!

— Может правда, может нет, кто её знает, но говорят. арба за сорок дней до износа скрипит. Думаю, эта мерзавка просто выдумывает, но если ишану Черкезу станут нашёптывать такие слова, он может и в самом деле о разводе подумать.

— Что же делать? — жена Черкеза с надеждой посмотрела в глаза Огульнязик. — Посоветуй, что мне делать. Когда эта святоша сидит перед ишаном, кажется рот её белая птица укрыла — сама скромность. А на самом деле — это проклятие, которое аллах послал нам за наши грехи.

— Что делать? — переспросила Огульнязик. — Кто вташил ишака на крышу, тот и вниз его пусть спускает.

Мы с тобой ничего ей не сделаем. Нельзя даже, чтобы она о нашем разговоре узнала, потому что она — как дракон: издыхать будет — нас своим ядом обрызгает. Позови свекровь, покажи ей эту гадость. Вот и всё. Взрастивший сорняк сам вырвет его корень…

Через несколько дней жена Черкеза подстроила так, что свекровь стала свидетельницей свидания Энекути с Габак-ходжамом. Возмущённая, она сразу же пошла к ишану.

Выслушав её, ишан Сеидахмед долго молчал, не поднимая глаз, перекатывая в сухих пальцах янтарные зёрна чёток. Потом посмотрел на жену, в глазах его были равнодушие и усталость.

— Мы благодетельствовали неблагодарных, — сказал он, — люди, не чтущие закон аллаха, подобны мышам, съедающим зёрна нашего благочестия. Люди развратные около нас — служители не бога, но шайтана. Сказано в писании: «Это — те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути».

— Как мы поступим с ними? — спросила биби, когда ишан замолчал.

— «Не распространяйте нечестия на земле», — так сказано в писании. Те, кто приобрёл зло, они — обитатели огня, они в нём вечно пребывают… С Энекути поговори сама. Габак-ходжам пусть придёт ко мне.

Утром, когда Энекути по своему обычаю пришла откинуть серпик в кибитке биби, та, не дослушав её приветствий, сказала:

— Уходите от нас, Энекути!

Толстуха вытаращила глаза и раскрыла рот от неожиданности.

— Куда?!

— За службу святому месту благословит вас аллах. Но ишану-ага вы больше не нужны. Уходите совсем.

Потрясённая Энекути, еле ворочая языком, пролепетала:

— Куда уходить?..

— Возвращайтесь в свой дом. И больше не появляйтесь у нас.

Энекути повалилась на колени, поползла к ногам биби.

— Госпожа моя, пожалейте! Что произошло?.. Какой враг наговорил вам на меня понапраслину?.. Кто сказал плохое слово о верной рабе ишана-ага?..

По её чёрному лоснящемуся лицу текли слёзы, смешиваясь с обильно выступившим потом. Она прижалась губами к ноге биби. Та брезгливо высвободила ногу, несильно толкнула ею Энекути в лоб.

— Встаньте! Не надо причитать. Ваши слёзы — притворные слёзы. Уходите отсюда и не смейте больше никогда появляться в ряду ишана-ага.

— Я не виновата!.. Я пойду к ишану-ага…

— Не смейте ходить к нему! — строго прикрикнула биби. — Я вам запрещаю! Немедленно убирайтесь в свои дом!

Однако Энекути не послушалась. Недаром говорят, что когда вода выше головы, неважно на сколько — на вершок или на десять. Терять ей было уже нечего. Поэтому она помчалась к келье ишана.

С порога, рухнув на колени, она вцепилась руками в волосы, рванула их и, протягивая к ишану руки с сальными седыми клоками волос, заголосила:

— Пир мой, убили меня! Госпожа прогнала! За что прогнала, не знаю… Заступитесь за верную рабу свою, пир мой!..

— Госпожа прогнала — с госпожой разговаривайте, — пробормотал ишан, делая вид, что читает коран.

— Не хочет слушать меня госпожа! Я ни в чём не виновата!

— Вот написано в святой книге: «Они пытаются обмануть аллаха и тех, которые уверовали, но обманывают только самих себя».

— Я не обманываю! Я всегда служила вам верой и правдой, пир мой! Вспомните мою службу!..

— Сказано: «Для них — мучительное наказание за то, что они лгут… Побойтесь уготованного неверным огня, топливом для которого — люди и камни».

— Я боюсь, пир мой! Я очень боюсь! Пожалейте меня!

— Сказал аллах: «Борись с неверными и лицемерами и будь жесток к ним».

— Не обижайте меня, ишан-ага! Разве я — капыр, неверный? Не обижайте!..

— «Мы их не обижали, но они сами себя обидели», — так сказано в писании. Я ничего не могу сделать для вас, Энекути, вы оказались нерадивым сопи. Госпожа решила вашу судьбу — разговаривайте с госпожой.

— Вы всегда доверяли мне! Говорили, что я самая верная ваша опора…

— Замолчи, женщина! Не кощунствуй! Не оскверняй уста дополнительной ложью! Сказал пророк: «Не опирайтесь на тех, которые несправедливы, чтобы вас не коснулся огонь». Иди, женщина, и оставь меня с моими молитвами!..

— Я понимаю! — закричала разозлённая Энекути. — Я понимаю, откуда всё это пошло! Вы поверили словам Огульнязик, да? А разве не она нарядила в мужскую одежду молодуху, которую дали вам на храпение, не она помогла ей бежать? Л кто ключ от ворот принёс? Кто помог коня украсть? Всё — она, а вы ей ещё верите!

При упоминании об Огульнязик ишан бросил быстрый взгляд на Энекути, но сразу же снова опустил голову, не повышая голоса, сказал:

— «Не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину» — так учил наш пророк Мухаммед, да будет над ним милость и молитва аллаха… Порицающий вещь священнослужителя порицает бога, а порицающий бога ввергнется в пламень — и будет там плач, и вопль, и скрежет зубовный. Иди, женщина. Я сказал всё. И козу подвешивают за свою ногу, и овцу — тоже.

Конечно, Энекути не поняла, что последней фразой ишан хотел сказать: каждый понесёт наказание за содеянное им. И ушла к себе домой злая и растерянная. Неожиданное решение ишана ломало налаженную жизнь, лишало дарового сладкого куска, к которому Энекути привыкла за время служения ишану Сеидахмеду. Да и вообще надо было всерьёз думать о средствах к существованию.

— Что-нибудь случилось, мама? — полюбопытствовала Джерен, когда Энекути ввалилась в кибитку.

— Провались ты! — раздражённо буркнула толстуха и со стоном опустилась на свою постель. — Голова что-то разболелась.

Но Джерен обмануть было не так:то просто. Никакая голова у тебя не болит, подумала она, стряслось что-то посерьёзнее. Сейчас я сбегаю к Огульнязик и, может быть, узнаю, что это такое.