Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

пока пальцы не наткнулись на металлический выступ. Он кое-как обтер с него пыль, перепачкав перчатки еще и ржавчиной, и присвистнул. Застежка.

На то, чтобы справиться с проржавевшим, но все еще прочным креплением и, вместе с тем, ничего не повредить, ушло не меньше получаса, на исходе которого взволнованный до дрожи в коленях Каллен с трепетом стянул крышку с, насколько он понял, тубуса и осторожно наклонил его над столом. С шорохом пожелтевшее, но все еще неплохо сохранившееся содержимое оказалось на столешнице. Чернила, аккуратным убористым почерком лежащие на страницах, почти не выцвели без воздействия света, что нисколько не помогло ему понять хоть слово. Языка, которым пользовался писавший, он совершенно точно не знал.

Однако Каллен потерял бы всякое уважение к самому себе, если бы позволил языковому барьеру встать на своем пути. Да и странные записи, запрятанные в самом дальнем углу библиотеки, определенно были необычными.

Со всей возможной осторожностью он вернул бумагу в футляр, запрыгнул, не долго думая, с ним в машину и рванул прямиком в крупнейший музей столицы, имевший среди своих экспонатов такие раритеты как полный скелет взрослого дракона и высохший кусок кожи нимфы, покрытый магическими когда-то татуировками.

Для того, чтобы передать находку директору и получить его личную аудиенцию, понадобилось пятнадцать минут и небольшое денежное вознаграждение для его ассистента. Еще примерно через час Каллена, наконец, проводили в небольшое помещение без окон, меблировку которого составляли стол с множеством всяческих ламп и регуляторов, пожалуй, всех существующих природных явлений, и сам господин директор, склонившийся над этим самым столом с до крайности взволнованным выражением на усатом лице.

— Это поразительно! — вынес он свой вердикт вместо приветствия. — Этим бумагам никак не меньше пяти столетий, но они в идеальном состоянии! Для своего возраста, конечно же…

— Вы уже сделали анализы на возраст? — Каллен удивленно приподнял бровь.

— Для верности сделаем, разумеется, но взгляните-ка сюда! — он поманил его пальцем. — Язык этих документов — совершенно точно, хоть я в нем и не силен, теллонский. Мертвый язык, как вы сами, должно быть, знаете. И хоть, повторюсь, я не специалист в этой области, моих познаний достаточно, чтобы понять — автор текста взял на себя обязанность описать для потомков времена третьего Бунта, непосредственным очевидцем которого он и являлся! Вы представляете, насколько, в случае подлинности, ценны эти документы?! Им просто не будет цены! Хотя, конечно, — мужчина прочистил горло и поправил галстук, — их владельцами являетесь вы и ваша семья, но, раз вы привезли их сюда, я предположу, что вы намерены позволить нам изучить их. Вы должны понимать, в пожаре шестьсот сорок первого года была полностью уничтожена Императорская библиотека, хранившая почти все подлинники исторических трудов прежних времен, а во времена третьего Бунта и после него большинству людей было не до сохранения истории, да и полностью достоверных сведений они не имели…

— Я понимаю, — не выдержал Каллен, — и с радостью позволю вам перевести и изучить рукопись. С одним условием: я буду получать полный перевод текста по мере его выполнения. Приемлемо?

— Абсолютно! — мужчина нервно улыбнулся. — Я знаком с ученым, специализирующимся на эпохе последнего Бунта и в совершенстве владеющим теллонским и языками ещё пары народов, имевших отношение к тем событиям. Он свяжется с вами и, если документ действительно подлинный, уверен, будет лично привозить вам перевод в подарочной упаковке...

— Это лишнее. Я доверяю электронной почте.

— Ну разумеется... Нужно уладить некоторые формальности, я скажу, чтобы приготовили документы…

В свою небольшую квартиру Каллен вернулся лишь несколько часов спустя, больше не заезжая в родительский дом. Еще через час пришло письмо от разрекламированного ему историка-полиглота, крайне взволнованного и, очевидно, даже в состоянии покоя не слишком уважающего официальный стиль в письмах. Среди высказываний вроде «Охренеть можно!», «Дар небес, чтоб их!» и прочих в том же духе он уведомлял, что сейчас находится не в столице, однако же ради подобной находки прибудет туда уже завтра утром, дабы тут же приняться за работу. Первый переведенный фрагмент был обещан через три дня, ровно в семь вечера…

Тихий звонок извещения о новом письме заставляет его вздрогнуть и в тот же миг сесть ровно, нервными пальцами щелкая на заветные иконки. Несколько мучительно долгих секунд, и на экране возникает документ из нескольких страниц мелкого текста. Прежде, чем впериться взглядом в долгожданные строчки, Каллен несколько раз глубоко вдыхает.

И, наконец, погружается в чтение.

«Я пишу эти строки не ради славы или общественного признания. Я не стремлюсь оправдать ни одного участника тех событий, хоть в них и были вовлечены те, кто был мне дорог, и сам я, равно как не стремлюсь опорочить тех, кто, в силу различных обстоятельств, им противостоял. Я знаю, что правду о тех событиях попытаются скрыть и видоизменить всеми доступными способами, и оттого записываю ее. Без прикрас и очернений. Я пишу это с одной надеждой на то, что многие годы спустя, когда никого из участников тех событий уже не будет в живых, эти мемуары окажутся в руках правильного человека, который поверит моим словам и сумеет донести до людей эту историю такой, какой она и была.

Один мой друг как-то сказал мне, что в мире не существует абсолюта. Не бывает чистого зла, как и чистого добра. Даже если человек кажется тебе чудовищем из-за своих поступков или взглядов на мир, ты не можешь заявить, что он является им в полной мере, ведь тебе неизвестно, что привело его к этому, и уж совершенно точно неизвестно, что идентичные обстоятельства сделали бы с тобой. Поэтому, как бы трудно это порой не было, я не стану поддаваться эмоциям и искушению продемонстрировать все через призму моего восприятия, оставаясь беспристрастным и позволяя читателю самому судить и меня, и всех тех