Снимаем порно - Терри Сазерн

Лесс взглянул вверх, чтобы увидеть, какая картина имелась в виду. Кроме портрета отца, в комнате висело еще шесть картин — по три на каждой стене.

— Вы правы, — сказал он. Это был Пикассо в голубых тонах, из серии «Девушки из Авиньона». — Вам нравится? — улыбаясь, повернулся он к спрашивающему.

— Необычайно, — ответил тот, восхищенно тряся головой, — неправдоподобно! Господи, мог же этот парень когда-то так писать!

— Я передам Келли, что вам понравилось, — сказал Лесс, кратко черкнув что-то в блокноте, — или, по крайней мере, что вы не оставили без внимания перемену в моем кабинете.

Келли, как ее звали, была его личным помощником, или Пятницей в юбке — если так можно окрестить человека, получающего тысячу двести долларов в неделю. В число ее обязанностей входило и оформление интерьера кабинета, включая подбор картин, которые она выбирала из семейной коллекции. Келли рассматривала эту обязанность не как привилегию, а скорее как необходимость, потому что Лесс Хэррисон страдал от недостатка, который загадочным, но печально известным образом был широко распространен на исполнительном уровне в Голливуде — он был дальтоником. Поэтому Лесс записывал замечания об обстановке кабинета в карточку с теми же чувствами, с какими он изучал мнения, поступавшие после предварительного показа фильма… совершенно объективно.

— Объясните-ка мне вот что, парни, — проговорил он, переводя взгляд с одного агента на другого. — Последний раз, когда вы были здесь — темные очки были на вас, — указал он на младшего, — а вы были без очков, теперь все наоборот, верно?

Посетители обменялись взглядами.

— Фу-у, — тихо произнес тот, что помоложе.

— Ну и проницательность, — сказал второй. — Боже, это, должно быть, происходило… два или три месяца назад.

— И в чем же дело? — спросил Лесс.

Младший сначала удивился, затем слегка огорчился.

— О, просто это… своего рода глупость. Наш старик, — он говорил о своем шефе, — сказал, что нам не следует одновременно быть в темных очках, он сказал, что это портит наш имидж. Будем похожи на привидения, по его словам. — Молодой агент пожал плечами, робко улыбаясь и жестом указывая на коллегу. — Сегодня как раз его очередь.

Лесс задумчиво кивнул и положил голову на одну из рук. Под его задумчивым взглядом, переводимым с одного на другого, молодой неловко заерзал, в то время как старший снял очки и начал протирать их галстуком, посмеиваясь и приговаривая: «Господи, Лесс, ну и память у тебя!»

Лесс погрузился в раздумья, хотя было видно, что ему приятно слышать эту похвалу: словно блестящая память в какой-то степени компенсировала его дальтонизм.

Лесс прокашлялся и только собрался говорить, как зажжужал селектор, и он нетерпеливо щелкнул тумблером.

— Да, Келли?

— Эдди Райнбек на второй линии.

— У меня деловая встреча, Келли.

— Это важно.

— Черт, — сказал он, отключаясь от Келли и беря трубку. — Дурные вести, дурные вести, я чую их запах. Да, Эдди?

Он внимательно слушал, все сильнее хмуря брови.

— Ты, должно быть, шутишь, — наконец произнес он, теряя самообладание. Лесс прикрыл глаза и продолжал слушать.

— Вот шлюха, — тихо сказал он сквозь стиснутые зубы, — глупая… безответственная… дефективная… шлюха!.. — Вздох. — Не могу поверить в это. Подожди минутку, Эдди.

Он прикрыл микрофон рукой и поднял глаза на агентов.

— Мне жаль, парни, — сказал он, сделав жест рукой, его хладнокровие рушилось на глазах, — это сообщение о несчастьи, перенесем наш разговор.

Они поднялись как один, с улыбками полного сочувствия.

— Никакой бизнес не сравнится с шоу-бизнесом, верно, Лесс, — остроумно заметил старший агент, глупо подмигивая.

— Поговорим с вами позже, Лесс, — сказал другой, и помахав на прощание, они вышли за дверь.

Лесс открыл микрофон.

— О'кей, Эдди, теперь объясни, что, черт возьми, стряслось?

Эдди Райнбек возглавлял рекламный отдел студии.

Последние два месяца он занимался исключительно Анжелой Стерлинг и их большим фильмом «Пока она не завопит», рекламу которого он делал лично. И ради этого Эдди недавно затеял нечто такое, что могло стать делом первостепенной важности. Благодаря умелой лести ему удалось убедить сенатора штата и контр-адмирала не просто разрешить, но и настоять на том, чтобы офицеры и матросы недавно прошедшего комиссию боевого корабля «Калифорния» «выбрали» леди, которая примет участие в крещении их корабля. Выбор предстояло провести общим голосованием между доктором Розой Харкнесс, женщиной-американкой, недавно получившей Нобелевскую премию; миссис Ханной Боув, потерявшей троих сыновей во Вьетнаме и удостоенной «Золотой звезды матери года», и великолепной Анжелой Стерлинг.

Возглавлявшие студию (включая папашу Хэррисона) были полны тревоги за возможный исход («Зачем рисковать? Кому это нужно?»), но Эдди был непреклонен, и Лесс принял его сторону.

— Дополнительный престиж нам не повредит, — повторял он, — достойное событие для публикации в «Лайфе» с фотографией на обложке.

— Так ли? — возражал папаша, — а вдруг она проиграет?

— Итоги голосования у Эдди в кармане, он знает, что делает.

— А если Эдди ошибается?

Лесс улыбался снисходительно.

— Эдди не ошибается, па, во всяком случае не тогда, когда на карту поставлена его голова.

Но все же он испытывал определенное беспокойство в ожидании результатов голосования — и большое облегчение, когда было объявлено, что победила Анжела со значительным перевесом, набрав голосов больше, чем две другие кандидатки вместе взятые.

Естественно, это стало общеизвестным предметом гордости Эдди, и он задирал нос перед Лессом — подобно тому, что испытывал Лесс по отношению к папаше и Нью-Йоркской конторе. Поэтому все вокруг похлопывали друг друга по плечу в радостном ожидании великого дня — который, наконец, наступил, и на большом пирсе номер девяносто семь в Сан-Франциско шесть тысяч матросов и офицеров «Калифорнии» застыли по стойке смирно при полном параде и регалиях, а на самом пирсе собрался высший свет — включая трех адмиралов, мэра Сан-Франциско, губернатора штата и министра флота. Вокруг них расположилась, как в засаде, целая армия газетчиков и фотографов, а в отдалении стояли установки с телекамерами.

Чтобы сорвать весь банк с этого мероприятия, Лесс на целый день остановил съемки «Пока она не завопит» — нет необходимости говорить, в какую кругленькую сумму обошлось это студии. Так что трудно описать негодование Лесса, узнавшего, что мисс Стерлинг, легендарный объект всех этих приготовлений, фактически провалила шоу.

Прождавшим больше часа участникам и гостям празднества не оставалось ничего другого, как выбрать кого-нибудь взамен. Попытка заменить известную красавицу местной провинциальной красоткой выглядела бы пошлостью. Поэтому вместо Анжелы подыскали очень хорошенькую маленькую девочку лет семи с розовой ленточкой в волосах. Поступок достаточно мудрый.

Такая замена могла бы показаться вполне удовлетворительной, хоть и далекой от идеала, но девочка, то ли по неопытности, то ли от страха, не только промахнулась, бросая шампанское с ленточкой, но что гораздо хуже, ее по инерции потащило вперед, она потеряла равновесие, упала с пирса в воду и едва не утонула. От начала до конца крещение и спуск на воду потерпели фиаско — самое крупное, по словам некоторых, за всю историю флота.

— Я убью ее, — кричал Лесс в трубку, — Бог мне свидетель, я убью ее! — Лесс заплакал. — Это несправедливо, Эдди, — говорил он, — это просто несправедливо… и даже больше, это… оскорбительно, — он бросил взгляд на портрет, — …особенно для моего отца. После всего, что он сделал для нее. Клянусь Богом, Эдди, если бы мы не снимали картину уже восемь недель и она не торчала в каждом проклятом кадре, я бы вышвырнул эту гадину! Мне плевать, сколько она стоит! К черту ее! Клянусь Богом!

Он сделал паузу, промокая глаза салфеткой и медленно качая головой, подобно старику в невыразимом горе, слушая Эдди.

— Да. Эдди, я знаю, знаю, — тихо сказал он. — Она взяла нас за жабры. Тварь.

8

Дом 11777 на Сансет-Бульвар, огромное отштукатуренное здание цвета лаванды и античного золота, окруженное двенадцатифутовой стеной с шипами и настоящим рвом, — был домом Анжелы Стерлинг — секс-божества серебристого экрана и цветного кино, ее последние три появления на публике собрало народу больше, чем когда бы то ни было. Она побила все рекорды.

Влечение публики к ней было столь невероятным, что буквально невозможно было открыть журнал или газету, чтобы не столкнуться с очередной тщательно продуманной главой из ее скорее воображаемой жизни — воображаемой в том смысле, что она почти полностью была сфабрикована рекламным отделом студии. Студия занималась ее «идолизацией», и к настоящему моменту популярность Анжелы была гораздо выше, чем Джеки Кеннеди во время пика славы последней.