Лоция ночи - Елена Шварц

Елена Шварц

Лоция ночи

Горбатый миг

В Сингапуре пестрых днейВ розовой кружася лодке,По волнам веселой водкиЯ ныряла средь теней,Счеловеченных неловко.

Горою вспучился залив.Миг, нечто значащий, горбат.И звезд вдруг удлинились гвоздья.Сосен мерзнущие гроздья —Тяжкий зимний виноград —Он чуть подсолен, чуть в укор.Чего ты вздыбился, залив?Но он молчит, как будто горд,Что к небу бросил, не спросив,Зеленый непрозрачный горб.

Заката острая иглаКровавая накалена,Прямо в сердце впиться хочет,В сердце, слабое со сна.Болят соски — натертыНебритою щекой.Ты мне чужой, как мертвый,Мертвец не так чужой.В зеркало косо взгляну —Глаза камикадзе,Только светлей,Да сигарета пыхтит веселейИ небрежней.Вдруг быстро и нежноМандолина возле ухаПробежала бойким пони,Только-только я проснулась,А корабль дня уж тонет.Засыпала на рассветеИ проснулась я под вечер,И неделями мне светятТолько лампы, спички, свечи.Пахнет блуд кавказской травкой,И козел бежит к козлице —Для кого-то они блюдо,Для кого-то они боги,Для кого-то облака.И змеи шипенье в страсти,Потные хладеют руки —На краю как будто счастьяИ в краю смертельной скуки.

О несданные бутылки,Обниму вас, соберу вас,Ваши шеи и затылки,С вами я спущусь в подвал,Где лампа тонкоПищит и будто бы чадит,Где очередь стоитОбиженным ребенком.Бог тоже там, но Он пока молчит,Хоть слышит Он молитву из бочонка.Он запах перегара, водки, гнилиВдруг превратит в чистейшую из лилий.И всё, что стоило нам слез,И всё, что было нам как груз,И вся тоска уйдет в навоз,Чтоб дивный сад на нем возросДля Диониса и для Муз.

Я в заснеженном Египте,Я в развале пирамид —Будто кто глушил пространство,Бросил страшный динамит.Зачем комета к нам летит?Зачем ты вспучился, залив?Ответ лежит под белым дном,Драконом невысоких гор,Как дева на ветру шарфом,Загородился.И побережье всё как спальня,Где детский сад в свой тихий час резвился,Где в перьях и подушках пол,Сползли матрасы, клочья ваты…Что значит этот миг горбатый?И что сломалось нынче в мире?Хоть не узнать нам нипочем,Мы все гадаем — кто на чем:На воске кто, кто — на Шекспире.Быть может, просто чернь минутЗадумала времен сверженье,Но потерпела пораженье,И белый царствует террор.В небытие мятежников угонят.Как, впрочем, всех. Рисунок на ладониСместился. Куда-то линии полезли,И я гляжу в глаза созвездий,Подернутых молочной пленкой, —Щенка невиннее, ребенка,Они не знают ничего.Ветшает ткань небес,Свежа одна лишь булка.Луна свисает ухом недоумка,Куда блохою космонавт залез.

Как женщина, когда она в разводе,Румянится, и шьет, и красит брови, —Паук, когда и мух-то нет в заводе,Уж в январе свой цепкий ромб готовит.И я вот так — иду сдавать бутылки,Хотя на сигареты мне б хватило,Так жалко их — как будто я на рынке,Они — цыплята, я их год растила,Они звенят, они пищат в корзинке.

Гляну в зеркало — и снова детский вид,Время, что ли, во мне стоит?И сломались во мне часы?И не слышу я свиста косы?И я опять подросток нервный,То жалко грубый, то манерный?И запылились только веки,С них не смахнуть уже вовекиПыльцу дорожную времен.

. .

Ночью проснулась от крика —Да это же мне подпиливают переносицу:Два-три взмаханапильником,И путь от глаза до глазаОпасен — грозит обвалом.Ах, горб лица, и ты болишь!Вселенную уронили ребенком,И она всё еще плачет.Она горбата.Я видела вчера горбунью юную в аптеке,Она торговала — такая веселая, впрочем.Мужчина в одежде рабочейПопросил у нее презервативы,Так беззащитно и кокетливоОна ему их подалаИ улыбнулась так приветливо…Чужая боль — как музыкант за стенкой:Мозг раскололся, и любая белкаЕго достанет сточенным когтём,Дыша, кусая мелко-мелкоИ в лапках комкая, — для друга своегоНесет комочек в домик поднебесный,Чтоб вместе слопать им святое веществоИ снова ждать, когда оно воскреснет.

Что же значил этот миг?Отчего он стал горбат?Но что-то значил он.Я слышала какой-то крик,Какой-то странный был ожог.Быть может, в стакан вселеннойБрошен яд,Комет ужасный порошок,Но в жилах космоса еще не растворился?Гадалки говорят: верней всего,Что в будущем году враг человечества родится,И, может, в этот миг родители егоРешили пожениться.

Конек заржавленный луныЧертил носком дурные сныВ моем мозгуИ дуги, смутные кругиВ замерзнувшем пруду.Знаменья значили: беги!Иль — жди, вот-вот приду?Встал Новый год не с той ногиИ плакал на углу.Комета канула во мглу,И мутно-серым языкомЗалижет горб залив.Опять летит равнина дней,Ты, время, уравняло шаг,И мы, как камень муравей,Твой обползли желвак.

Хьюмби[1]

В тигле ранней весныПреобразилась.Пост, Алхимик невидимый,Кровь подсинил,Влил в глаза пустоту,Живой водой покропилСвященную точку меж глаз.Понимаю старые сныЖизни своей бесноватой,Оседаю в кастрюле весныПорошком красноватым.

Мозг (а верное имя — мост) —Он повсюду. ЗвездБрызготня — это он,Вплеснутый в темень.Я чашу протянула к промоклым небесам,И Он ее наполнил самОреховатой горькойКашей знанья.Подмешан морфий к ней,Она — водоворот,Тропический цветокТам, у глазных ворот.Когда гроза в мозгу,Он кружится, плывет.Беспокойною вдовойОн трясет свой крепкий терем,Ливни белые секутИзнутри свой черный череп.Нет, он не зеркало для мира —Я не верю,А мир есть зеркалоСему седому зверю.

Луну впустил он в левый глаз,А солнце — в правый,Разум гас.За переносицей егоСвершилось брака торжество.Под чаном огнь развел,Шептал, чего-то сыпал,Нырнул в кипящее жерло,С молитвой к небу обратясь:«За Бога растворюсь сейчас,Как погибал и Он за нас,За Бога распадусь тотчас,Чтоб вырос из земли алмаз».Пришел нескоро ученик,Нашел он чан остывший,В нем — белый порошок,Как манна.На дне — большую жабу,Во мгле ее зеленой чистойБыл человечек с ноготок,Весь каменистый.Но взять его он не решилсяИ бросил в море — видеть сны.

Хьюмби чашку протянул к небесам,И Он ее наполнил самГорячей кашейСиневатой — впрочем, белой.И Хьюмби, взяв ее несмело, —На свой двуножник ставит и варит,И сам в себе помешивает ложкой.Века проходят — каша не кипитИль, закипев, сникает.Но иногда встречаются средь хьюмби —Как васильки в полях — почти не хьюмби.Их мозг оранжевый, зеленый или синий,Они, бывает, видят все ногтями,Как правило, бесстрашны, нелюдимы,На вид они — совсем простые хьюмби,Еще их признак — мяса не едят.Иные хьюмби любят их смертельно,Другие ж хьюмби очень их не любят —Ведь чем хьюмбабистее, тем суровей.А он, несчастный, смотрит ввысь, коровой,Он доится, как все, но чем?Настойкой ядовитою спиртовой.Но все-таки и онНемного хьюмбоват,Глухонемой и прозорливый,Но он вам — брат.

При дневной лунеХьюмби едет на конеВ розовую тьму,Ухмыляется весне,Кланяется соловью —Радостно ему.Вдруг голос с неба:«Хьюмби, дети!Ради приятности одной разве вы на свете?Для того вас породил?»Хьюмби с коня упадает,Восклицает: «Сила сил!Этой радостью земнойЯ мечтал с Тобой делиться».Бедный Хьюмби, фарисей.Тихо, только в черепушкуБьет крылом большая птица.Этой птице клетка — ты,Она выпорхнетИз тесной темноты.Хьюмби едет на трамваеПо окраине — баракЗа бараком проплывает,Ноет зуб и жмет башмак.«Хьюмби, Хьюмби, ты — дурак.Ум бы —РазвеЖил бы так?Я летал бы на таксиВ облаках, в небесах…»В это времяВ голове его кружитсяОкровавленная спица,И перо широко машетИ размазывает кашуПо краям,То попробует, то сплюнет.Хьюмби же идет на рынок,Покупает василькиИ себя он дома, плача,Хлещет по глазам.Хьюмби,Ум бы!И невидимый АлхимикПодбирает этот веникИ несет за небеса.Хьюмби — что?Поест картошки,С телевизором немножкоОн в гляделки поиграет,Хлопнет рюмку, да и спать.Вот тогда перо, и спица,И сама большая птицаОчищают его зренье,Как тяжелый апельсин.И во сне его хоронят.«Ницше!» — плачет он и стонет,Нишей видит он себя.Зверь бестрепетный — судьба,Сидя в ней, клубок мотает.

Мне все виднее, все видней,Ау-ау — о ангел мой!Я становлюсь глухонемой.Но что же этого честней?Я слишком долго много знаю,Я задыхаюсь — пузырямиПрольется только лепет злой.Тебя — и то, о ангел мой, —Дозваться ли глухонемой?Хотела я достать рукамиТу точку — там, где вокализХватает ангела босогоЗа пятку — то ль он тянет вниз,То ль ангел вверх его — не знаю.Меня не слышал ангел мой,И полетела вверх ногами,И становлюсь глухонемой,И с духом говорю глазами —Меня ты слышишь, ангел мой?

«Пора идти, мне надо в город.Ну я пошел, пойду, иду». —«Я провожу вас». — «Как угодно». —«Мы через парк здесь прямиком». —«Мне нездоровится немного,Припадок может вдруг случиться». —«Так заночуйте, ведь дорога…» —«Нет, нет, мне надобно домой».Через синий парк тревожный, вечереющий, шуршащий.Вот кузнечиком вдали показался Павел…Обойдется, обойдется — мимо, мимо пронесется,Может, в памятник ударит.К этим сумеркам лиловымКровь подмешана легавой,Той, которую жестоко злой солдат трубой ударил.Как она скулила, выла.Бессильно плакал Павел,Князь великий.Горло, горлоРасширяется трубою —Вот сейчас и я завою,Или ангел воет мною?Вот уж под руки схватилиМеня Павел и собакаИ зовут: «Пойдем, писака,Поплясать».С ними трубы, и лопаты, и корона, и порфира…«Этот парк, он парк ужасный,Здесь Конец ведь где-то мира?» —«Да, вон там». —«Да, близко, близко».Римских цезарей печальных жирный мрамор представляет.Как пионы, они дремлют,Когда ночь повеет тенью,В их пустых глазницах зреньеТуман вечерний обретает.«Вот Нерон. Я был Нероном.И еще я буду, буду». —«Вы не бредите ли, Федор?» —«Да, как будто. Извините.В голове немного… Одурь».Вот сейчас оно начнется.Деревянными шагами он к скамейке.«Федор, плохо?»Ах, скамейка-зеленушка,Твое тело деревянно,Вдруг ты стала осиянна.Он вцепился, задохнулся, мягко полуповалился —И скамейка вся в припадке,По морю плывет вся в пене.Ночной грозой расколот череп,Молнии, ножи сверкают.И ливень хлынул вдруг на мозг,На скорчившийся, пестрый, голый.Он расцветает, вырастает,В нем небу тесно,И тюленемОно шевелится в мешкеХудом телесном.Здесь — таинство:Случается со всеми нами что-то в миг,Когда надрывно эпилептик бьется.К нам кто-то исподволь приник,И нерожденный закричит, и мертвый тихо повернется.Здесь операция, быть может.И кто умело надрезаетИ зелье едкое вливает?Ужели я — марионеткаИ мастер нитки подправляет?Все под наркозом, под наркозом.И сад из роз шумит, гиганты розы.(Я прислонился головой к стеблю,И лепестки высоко так, высоко.)БлаженствоЗадувается, как свечка,И он встает,Тупой остриженной овечкойК вокзалу шумному бредет.(A боль и брага заперты в висках —«Спасу, кого могу, от этой фляги».Он будет убивать по головеВсех тех, кого убьет, — хоть на бумаге.)Фиалки запахом визжатНочные — о, как жалки. Жалко.Захлопнут череп. Статуй ряд,Как лошадь под уздцы, ведет аллею парка.«Постойте, я вам воротник поправлю.Вам, правда, лучше? Как я рад».И с плеч, шепча, сползает Павловск,Как нашкодивший леопард.

Вот алхимический процесс:В мозгу у Хьюмби созреваетВолшебный камень.Но это очень долго длится,Уже и крылья прорастают,Уж хьюмби полуптицы,Кентаврики с другим лицом.Вопрос лишь в том:Сначала мир захочет провалиться,Иль Хьюмби раньше высидит яйцо?Еще есть вариант — что он когда-тоУже разбил его случайно, равнодушно.Метались ангелы, оплакивая брата,Как будто бы горел их дом воздушный.

Мартовские мертвецы