А осень крадется, не поздно, не рано - Валерий Дудаков

Валерий Дудаков

А осень крадётся, не поздно, не рано

© Дудаков В. А., 2013

Бог, мудрости не дав, талатом одарил,

Не всем я мил, да и не всем любезен,

Но если хоть кому-то был полезен,

То, значит, всё ж не зря на свете жил.

Лета́ и ле́то

Каштаны как ежики в белых свечах,

Но, только не колятся мягким соцветьем,

Скажи мне по правде и честно ответь мне,

Когда надоест предъявлять нам счета

За мелких разлук и обид прегрешенья,

За то, что порой, мы совсем не похожи,

За грусть, что нередко бессонницей гложет.

Так мудрое лето даёт нам решенье,

Что дебет и сальдо на косточках гладких,

Не сводится жизнь к упражненью на счётах,

Но есть, кто подскажет в небесных высотах,

Любовь остаётся в бесспорном остатке.

Горят неразлучные свечи каштанов,

Сквозь купол листвы пробиваются дружно,

Понять и смириться не просто, но нужно,

А осень крадётся, не поздно, не рано.

Долгожданная гроза

Лето разъярилось после Троицы,

Знойная палящая жара,

Вновь лесные заросли промоются

В дождевых потоках серебра.

Гром в литавры бьёт на удивление,

Хлещет ливень в сумерках, темно,

И в раскатном барабанном пении

Слышится победный звон в окно

Над седыми скользкими морозами,

Робкой ненадёжностью весны.

Взапуски выводит дождь с берёзами

Хоровод вокруг свечи – сосны.

Птицам божьим резвостью забавен он,

 Им не в зной вещать под сенью крон,

И раскрылся ярко-красным пламенем

Непокорный, взбалмошный пион.

Признание лету

Вновь в летний день колдует небосвод,

Раскрыв шелка прозрачным парашютом,

Тепло ласкает солнечным уютом,

Так долго ждали мы его приход.

Застыл над лесом призрак тишины,

И гулкий звук далёкой электрички

Беззвучием вольётся по привычке

В движенье, что тревожит наши сны.

Берёз вершины в синь погружены,

В позолочённых облаков священство,

Являют дни природы совершенство,

А ночи коротки так и скромны.

Трава растёт, не ведая косы,

Цветы пылают красок полной гаммой,

И досыта пьянеют с каждым граммом

Вечерней неостуженной росы.

Закат чеканит чётко тонкий лист,

И в выпуклой объёмной панораме

Мелодией чуть сказочной и странной

Вдаль льются голоса бродяг и птиц.

Так в лете растворившись, полетать,

Начать всё снова, или кануть в лету,

Но не дается нам наука эта,

Об этом мы лишь можем помечтать.

Памяти Дмитрия Сарабьянова

Нудный дождь, неласковое небо,

Спрятаться иль ринуться в бега,

Вот найти укрытье для побега,

Не ступала где б ничья нога.

Косит лето хмурый глаз под осень,

Что июль – тоски октябрьской злей,

Выпросить бы вновь тепло и просинь,

Тишину покоя без затей.

Плачутся берёзы по привычке,

По сосне струится ручеёк,

Жалобно сигналит электричка,

Что там впереди, ей невдомёк.

Провод виснет нотным станом странным,

Капли – знаки траурных сонат,

И стучит тревожно, неустанно,

Чёрно-красный дятел – акробат.

Перемен погоды ждать наивно,

Есть иное средство у меня,

Пусть согреет гулкий зев камина

Отблесками прошлого огня.

На смерть учителя

Так падаем мы – за другим один,

И вьётся от выстрела белый дым

И кто-то в дороге слегка всплакнёт,

Упал, мол, бедняга, вот не везёт.

А мы и не ждали иных концов,

В подмогу не слали шальных гонцов,

Часов не просили на передел,

Судьбу не спросили, когда предел.

Коль падал иной, то другой вставал,

Достойна ль замена – никто не знал,

И только в дороге дано понять,

Кого на подмогу с собою брать,

Какой нам Всевышний чертил маршрут,

Когда на щите на курган снесут,

Костёр погребальный вскружит дымок,

Так резко вокзальный всплакнёт гудок.

Плывут в бесконечность все корабли,

Но держит нас крепко любовь земли,

По горло дано неотложных дел,

И вера в бессмертье, хоть зол прицел.

На «Третью тетрадь» Д. В. Сарабьянова

вскоре после его кончины

Да, время сочится, уходит в песок,

Иль снова несётся степною кобылой,

И даже его если стрелки застыли —

 Мы знаем судьбою отпущенный срок.

И дышится тяжко, и всуе старанье,

От ветров шальных опустело пространство,

Так хочет покоя душа, постоянства,

Но трудно даётся Всевидящим знанье.

Не скоро, не рано сомкнутся пределы,

Закроют глаза нам любимые наши,

И кто-то весь в чёрном таинственно скажет,

Что воинов славных ряды поредели.

Что мудрость иным, то другим равнодушье,

Пастуший рожок к единенью взывает,

Но каждый из нас эту истину знает —

Спасаем мы в вечность не тело, а душу.

Из верхних границ нам сигнал посылают,

Что суть есть любовь, ну а прочее – дрязги,

Мы в жизни прошедшей так крепко завязли,

Что вспомнят о нас, хоть того не желают.

На выставке «Вермеер и музыка»

Череп, раковина, шлем и мандолина —

Атрибуты бренности живого,

Барышня в шелках у клавесина —

Для галантных сцен сюжет не новый.

Дельфтский сон, спокойная прохлада,

Отвернулся мир от спешки жизни,

Музыки блаженная отрада,

Память наша есть о прошлом тризна.

Что ж, Вермеер, ты не долго пожил,

Не завидна участь в сорок три,

Сколько рук, изящных лиц и ножек —

Вновь черты случайного сотри.

Сводня осторожно навевает

Сладкий сон, смычком водя по скрипке,

Дама кавалера обнимает

С мягкой и чарующей улыбкой.

Ну а он, бездельник и проказник,

Упиваясь собственным величьем,

Шепчет ей, что жизнь – весёлый праздник,

Всё ж не забывая о приличьях.

Сваха расторопная всё знает,

Где вина ещё полна заначка,

Вот хвостом закругленным виляет

Маленькая рыжая собачка.

Белые манжеты кавалера,

Розовая юбка музыкантши,

Книги, ноты, глобусы и сферы,

Местные домашние «таланты».

Мягкий жемчуг свет встречает утра,

Колдовское, чудное мгновенье,

И сияют блеском перламутра

Всемогущий живописи звенья.

Терброх, Стен, всевидящий Тербрюген,

Метцю, с кистью бережной как ласка,

И Вермеер – точка в этом круге,

Всей голландской живописи сказка.

Светит, словно золотые слитки,

Сотканная маревом картина,

И сияет в бархате накидки

Светлой арфой белый бок кувшина.

Атласы и шубки меховые,

Чёткие, в головках медных, стулья —

Строгие каноны вековые,

Словно пчёлы, мёд хранили в ульях.

Замерли глаза, застыли пальцы,

Не звучат изменчивые струны,

И в наряде, вышитом на пяльцах,

Пыль легла налётом сизым, грубым.

За рекой забвенья спрятал берег

Прошлой жизни тени – приведенья,

Но пьянит вино усталый череп,

Даже если спит воображенье.

Где монсьёры в кружеве богатом,

Сморщился лимон на синем блюдце,

Только где-то, в сумерках заката,

Отголоски смеха раздаются.

М. Гробману

Мне твои стихи не интересны,

Ты прости, но так заведено:

Где слова легки, там мыслям тесно,

Но тебе и это не дано.

Всё равно всему, и в уравненье

Суть не в том, друзья мы иль враги,

Стих же ежедневное сраженье

Памяти с беспамятством судьбы.

Не к лицу – к стыду листочек фигов,

Коли слог стремится к куражу.

Пусть тебя освистывает Пригов,

Я ж со скукой книжку отложу.

«Мы сверстники и проживали рядом дни…»

Ю.К.

Мы сверстники и проживали рядом дни,

Икон близки нам лики, запах краски,

Но радости земные и острастки

Нам в сущности по-разному видны.

Мой стих прозрачен, а кому-то скучен,

А твой – он жёсткой проволокой закручен,

В нём смертный час маячит жизни вслед,

А может быть ещё покруче, или нет?

Мне пенье птиц и днесь и ночью слышно,

Тебе же мир как будто в горло дышло.

Я – где порой и горько и отвязно,

Твой стих плетет тугие рифмы пряслом.

Не сравнивать хочу, а подтвердить —

Что на Руси поэтом можно разным быть,

Заметным или вовсе неизвестным,

Но главное всё ж – быть перед собою честным.

Раннее пробуждение

Когда под сизой пеленой

Ещё смыкает город очи

И над прогалиной лесной

Завис туман от хлада ночи,

И только в верхних этажах