Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Георг Борн

«Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, — проговорила твоя мать. — Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому».

Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: «Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему», потом обратилась ко мне: «Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и если вас может утешить одно из моих убеждении, то вот оно: самые страстные желания человека никогда не осуществляются, вероятно, для того, чтобы напомнить нам, что мы простые смертные! Прощайте навеки, дон Олоцага!»

Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.

— Она — моя мать! — вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.

— Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!

— Отец, — пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.

— Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!

— Я буду любить тебя больше, чем прежде, — проговорил юноша, — я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.

Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.

Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.

Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.

На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.

— Совершенно неслыханное зверство, — произнес он глухим голосом.

Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.

— Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?

— Принца Камерата убили!

— Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?

— Был ли ты на празднике в Фонтенбло?

— К чему этот вопрос?

— Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?

— Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.

— Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!

— Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?

— Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и убили его! Кровь его обагрила ковер, между тем как рядом беззаботно веселились.

С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.

— По приказанию Евгении… — прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.

— Точно так, Рамиро! Она одна виновата!

Молодой офицер, точно в припадке безумия, сделал несколько шагов назад; тело его дрожало; он задыхался, грудь его высоко поднималась.

— Пресвятая Мадонна, что с тобой? — испуганно вскричал Хуан, подбегая к своему другу.

Рамиро не мог отвечать — он страдал невыразимо; Хуан не подозревал, что Евгения была его мать.

— Ничего, это пройдет… Это самая мучительная минута моей жизни, — прошептал Рамиро, — не спрашивай причин и не беспокойся обо мне! Известие это не убьет меня! Горе тому, чье рождение не беспорочно!

— Понимаю, — отвечал Хуан, — я разделяю твою участь, — своей жизнью я обязан греховной любви, — соединимся же еще теснее и станем вместе бороться с бурями жизни.

— Не сердись на меня, Хуан, если я с тобой расстанусь, но, что бы ни случилось, будь по-прежнему моим другом.

— Я не тронусь с места, Рамиро, мне кажется, что ты замышляешь что-то ужасное…

— Когда жизнь обращается к нам своей темной стороной, то разве смерть покажется ужасной?

— Самоубийство — самое ужасное из всех преступлений; скажи мне, неужели ты замышляешь лишить себя жизни?

— Да, Хуан, я задумал совершить это.

— Безумный! Страх и отчаяние выдали тебя. Подумай о небе, посмотри на меня, мужайся, старайся примириться с жизнью!

— Ты не знаешь, какой хаос у меня внутри! Оставь меня, Хуан! Меня окружает гибель и проклятие! Та женщина, по воле которой умертвили принца Камерата, — моя мать!

Глубокая страшная тишина наступила вслед за этими словами; только теперь понял Хуан все отчаяние Рамиро.

— Иди, оставь меня одного, я покончу с жизнью! Иди, Хуан, расстанься со мной, чтобы никогда больше не свидеться. Бывают такие страдания, которые забываются только в могиле.

Глубоко тронутый Хуан раскрыл объятия и привлек к себе на грудь своего друга.

— Будь тверд, — проговорил он, — прибегать к смерти, когда жизнь представляет мало веселого — мысль недостойная тебя, мой друг! Нет, смело, отважно смотреть в глаза всем невзгодам жизни — вот твоя цель, твоя задача. Только собственная вина может привести нас в отчаяние, проступки же других мы обязаны мужественно сносить и искупать!

— Хуан, Хуан, твои слова возвышают и оживляют меня!

— Смерть не спасет нас, Рамиро, она преграждает нам путь к спасению! Взгляни на природу, на небо, усеянное звездами и внемли внутреннему голосу! Борись и побеждай — эту же цель и я поставил себе.

— Да, Хуан, и я хочу бороться и побеждать, но только не здесь, близ мучительных воспоминаний! Прощай, я возвращусь в Испанию и удрученная душа моя успокоится.

— Итак, мы Должны расстаться, Рамиро?

— Может быть, мы когда-нибудь встретимся, Хуан, с обновленным сердцем. Тогда воскреснет наша старая дружба и сделается прочнее и возвышеннее!

— Прощай же, Рамиро! Перед нами обоими лежит тернистая дорога! Дай Бог нам встретиться с иными чувствами.

Друзья обнялись; на глаза Хуана навернулись слезы; быстро вырвался он из объятий Рамиро, пожал ему руку и скрылся.

Какая бездна разнообразных чувств и мыслей волновала сердце, какие пытки испытывала душа Рамиро, наследовавшего честность своего отца! Хуан спас его от смерти, но кто мог избавить его от мук, терзавших его сердце.