Воспоминания - Степан Тимошенко

Но погода продолжала оставаться холодной и в библиотеках нужно было заниматься, сидя в пальто и в шапке. Мои библиотечные поиски были не очень удачны. Особенно меня удивила библиотека Школы Мостов и Дорог. Выло впечатление, что ею никто не пользуется. За две недели моих занятий там я не видел ни единого посетителя. Я надеялся найти в этой библиотеке труды и записи лекций крупнейших профессоров школы, но ничего этого не нашел. Давно не ремонтированное здание школы производило жалкое впечатление. А ведь когда то это была самая знаменитая инженерная школа в мире! Во второй половине апреля потеплело. Я сделал несколько загородных прогулок. Побывал в Версале. Приближалось время моего доклада и я отправился в Лондон. Доклад сошел благополучно. Было много публики. Задавали вопросы. После доклада меня пригласили на обед. Тут, очевидно, было совершено преступление — обед был настоящий, а не за пять шиллингов. Видно и в Англии умеют обходить законы.

После доклада я поехал в Кембридж. В связи с работой по истории сопротивления материалов меня очень интересовали тамошние букинисты и я провел бо́льшую часть времени в их лавках. Погода к тому времени улучшилась, потеплело, наступила настоящая весна. Сады колледжей были все в цветах. Я раньше никогда не видел Кембриджа таким красивым!

Из Кембриджа я отправился в Германию. Американское военное учреждение, ведавшее германскими лабораториями, было в Карлсруэ и я направился туда. Город за время войны сильно пострадал. В одном из уцелевших зданий устроилось нужное мне учреждение. Тут я узнал, что прежде чем начать осмотр лабораторий нужно устроиться с квартирой и выполнить ряд формальностей. Мне дали постельное белье и отправили в назначенное мне жилище. По дороге шофер немец рассказал о тяжелых условиях жизни местного населения. Немецкие деньги потеряли всякую цену. Купить на них ничего нельзя. Особенно трудно с питанием. Выдают только хлеб и то в ограниченном количестве. Вид у него был истощенный, одежда — изношенная старая военная форма немецкой армии. Чтобы не уснуть, он все время курил. Но это был не табак, а какое то самодельное курево. Настоящие папиросы были в большой цене и американцы ими пользовались для оплаты различных услуг.

Устроившись на новом месте, я вернулся в американское учреждение. Там был ресторан, где питались американцы. Пища была хорошая и цены низкие. Платили мы за обед тридцать центов. Расплачивались особыми деньгами, имевшими хождение только в зоне оккупации. С этими деньгами, как я позже узнал, производились разные мошенничества. Я узнал, что по субботам американцы отправлялись в Базель и там производили с деньгами военного времени какие‑то недозволенные операции. Однажды в вагоне, направляющемся на Французскую Ривьеру, я встретился с двумя американками, служившими в зоне оккупации. Они по неопытности обратились за советом ко мне. Из их объяснений я понял, что с ними имеется больше ста тысяч долларов, изготовленных для зоны оккупации и они хотят обменять эти доллары на франки. Я им объяснил, что эти доллары вне зоны оккупации не имеют никакой цены. Это их, конечно, не удовлетворило. Позже я видел их в обществе какого то субъекта выпивающими в вагон-ресторане. Очевидно они нашли нужный им путь для размена денег оккупационной зоны.

После трех дней хлопот в Карлсруэ я, наконец, получил все документы, нужные для путешествия в зоне оккупации. Мне дали автомобиль и шофера и я мог заняться осмотром немецких испытательных лабораторий. Решил начать с Гёттингена. Тамошнюю лабораторию я знал до войны и мог сразу увидеть происшедшие за войну перемены. Я знал также директора профессора Прандтля, моего давнего учителя. От него я надеялся получить сведения о положении экспериментальных наук в Германии, создавшемся за время войны и о мерах, предпринимаемых для восстановления деятельности лабораторий. Гёттинген во время войны не был разрушен. По молчаливому соглашению англичане не бомбардировали Гёттинген и Гейдельберг, а немцы — Оксфорд и Кембридж. Приехав в Гёттинген, я должен был прежде всего направиться в комендатуру и обеспечить себя жильем и питанием. Здесь была английская оккупация, но людям с американскими документами они оказывали такое же содействие, как и своим. Я получил без затруднений и комнату в гостинице, и разрешение на питание в английском ресторане. Устроившись с отелем, я направился к Прандтлю. Принял он меня очень радушно. За время войны ни он, ни его семья не пострадали. Но теперешняя оккупация его тяготила. Большие аэродинамические лаборатории, работавшие на войну уничтожены. Осталась целой только лаборатория для научных исследований, но и там работы почти прекратились за неимением денежных средств и материалов. Он рассказал, что Гёттинген уцелел от бомбардировки и в нем теперь собралось много немецких ученых, переселившихся из разрушенных городов. Они живут в тяжелых жилищных условиях и, лишенные лабораторий, не могут продолжать своей научной работы. Долго мы говорили с Прандтлем в этот вечер о бедствиях немецкой науки и вернулся я в отель, когда уже было далеко за полночь.

На следующий день отправился к начальнику военной оккупации за разрешением на посещение лабораторий. Принял он меня любезно. Объяснил, что до сих пор не установил с немецкими учеными никакого контакта и просил помочь ему в этом деле, так как знал, что я знаком с некоторыми профессорами в Гёттингене. Я согласился сделать для немцев небольшой доклад о положении науки в Америке. Составили список профессоров, которым можно послать приглашение. Начальник оккупации предложил устроить после доклада обед, на котором можно будет обсудить положение немецких ученых. На следующий день намеченная программа была выполнена. Приглашенные профессора явились и приняли участие в обсуждении доклада. Многим казалось желательным переехать на время немецкой разрухи в Америку и принять там деятельное участие в развитии науки.

Следующим пунктом моей программы был Дюссельдорф, где я хотел осмотреть известный Институт по испытанию стали. По дороге туда, в пятидесяти милях от Гёттингена, жила с семьей моя дочь. Там я остановился на два дня. Восемь лет прошло с тех пор, как мы виделись с ней в Берлине. В последний год войны, спасаясь от постоянных бомбардировок, она покинула Берлин и жила с детьми в деревне. Жизнь была тяжелая. Квартирой служила одна комната в старом полуразрушенном доме. Питание было скудное. По карточкам выдавали немного хлеба. Младшие дети получали по кружке молока. Для моей дочери это было не новинкой. Подобные лишения мы испытывали в России во времена большевиков. Старший ее сын учился в гимназии в соседнем городе. Младшие ходили в сельскую школу. Муж работал архитектором в Обергаузене и при тогдашнем бездорожьи редко проведывал семью. Дочь не падала духом. Работала на всю семью. Иногда ходила на сельские работы к соседним фермерам и получала в оплату овощи и пшеницу, из которой изготовляла детям кашу. Так они прожили в деревне около пяти лет. Найти в городе квартиру тогда было невозможно — все было занято беженцами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});