До встречи на небесах - Леонид Сергеев

Я доказывал ему, что неуклюже пошутил, что он прекрасно знает — я не только друзей, но и просто знакомых зову за наш стол, тем более его, которого всегда рад видеть и которого сам когда-то познакомил с Ковалем — все впустую. Уж если он, дико мнительный, себя накрутил, его не переубедишь — гиблое дело, здесь уже его странность явно переходит в шизуху.

Вообще, мне от него достается больше, чем ему от меня, так я думаю. Чуть ли не раз в неделю он раздраженно трещит:

— У тебя жуткий недостаток — ты недоверчив, как не знаю кто. Чуть что — это идиотское «не может быть!». Все ставишь под сомнение, даже очевидные вещи. Ведешь себя, как дурак.

— Что есть, то есть, — соглашаюсь. — Бывает, находит. Но все ставить под сомнение — вроде, черта ученых. Может, во мне погиб крупный ученый, как ты считаешь?

— Это черта дураков и сумасшедших! — еще больше раскаляется мой друг и делает вид, что готов меня треснуть. — И что прямо бесит — ты не доверяешь тем, кому надо доверять, и доверяешь тем, кому не надо. А потом разочаровываешься, как глупец, делаешь запоздалые открытия. Тебе начнешь что-нибудь рассказывать, а ты все выстраиваешь по-своему, выдумываешь ситуацию. Тебе что-то втемяшится в башку, ни за что не вышибешь, — и дальше совсем из другой оперы: — Пойми, я объективен, а ты нет.

Вот такие у него горькие взбулькивания, так близко к сердцу он, малахольный, и принимает ерундовые обиды и коллекционирует их в памяти (вместе с анекдотами, которых знает кучу), а она у него, я уже говорил, дьявольская (будто магнитофон в голове), но несколько однонаправленная, как у многих, у кого мозги набекрень. Он помнит не только все даты, но и телефоны (даже женщин друзей, с которыми те встречались десять лет назад); помнит, в какой день, в какую погоду произошло то или другое событие, и кто что при этом сказал. В этом Тарловского надо занести в книгу рекордов Гиннеса, а за его чувствительность и ранимость — в Красную книгу.

О телефоне Тарловского разговор особый — он единственный из моих друзей имеет аппарат с определителем (и даже видак — смотрит все фильмы, знает всех западных актеров — опять-таки живет чужой жизнью). Кое-кто из наших общих приятелей жалуется:

— Звоню Марку, не снимает трубку, гад. Я попросил позвонить знакомую, он увидел новый номер, сразу отозвался.

Александр Булаев рассказывал:

— …Сижу у Марка, звонит телефон, он подбегает, смотрит на появившийся номер, соображает, кто звонит, начинает метаться — снять трубку или нет? Понятно — с этим надо выпивать, с тем просто не хочется говорить…

— Все это бредни! — протестует Тарловский. — Я не успеваю снять трубку, а не перезваниваю, потому что номер не всегда появляется.

Такой у него капризный телефон, особенно в момент депрессухи у нашего героя; потом он приведет в порядок мысли, телефон снова работает как надо (в этом я тоже иногда убеждаюсь).

Между делом не мешает сказать несколько слов о Булаеве, которого упомянул, и о Доменове, о котором говорил раньше — двух бывших инженеров, усатых стариков с дряблыми лицами, двух узколобых типов с убогими душами, воспринимающих мир только как бело-черный. Не стану скрывать — этих алкашей и пустозвонов, именно я когда-то сдуру затащил в ЦДЛ и они там прижились. (Ясно, прежде чем вводить в «общество» этих старых придурков, их следовало обтесать). Булаева с Доменовым надо знать — оба гоголевские персонажи (первый — типичный Ноздрев, второй — копия Манилова). Когда они набьют брюхо и начинают что-нибудь шпарить, можно подохнуть от смеха — не от юмора, а от их клинической глупости и бедного словарного запаса.

Скуповатый толстяк, говорун, любитель острых ощущений, Булаев (копия Тартарена) постоянно хвастается, что стал спать с женщинами с четырнадцати лет и сейчас (в шестьдесят) может с ними спать по пять раз за ночь (возможно, именно поэтому женщины зовут его ласково «Буланчик»). Булаев, как герой, тянет только на пару абзацев. Он первостепенный скряга, хотя всю жизнь работал во властных сферах (последнее время крупным начальником в СЭВе) и обогатился, по его словам, как надо.

— Сыну уже тридцать, и за все эти годы Булаев ему не дал и рубля. Ты же знаешь, какой он жмот, — говорила мне его первая жена, сестра моего друга.

Я-то знал. Он частенько хвастался, что на одной книжке у него пятьдесят тысяч долларов и на другой не меньше (после развала страны он работал директором горнодобывающей фирмы, а его третья жена возглавляла несколько мебельных магазинов), но когда я попросил у него на несколько дней триста долларов, которые я нес в типографию и которые у меня стащили, он отказал, да еще брякнул:

— Ездил за границу, а на книги денег нет!

Если уж Булаев потратится на свой день рождения, то потом долго перечисляет, сколько заплатил за водку, бутерброды. Если что сделает для друга, потом трезвонит: «Подарил за столько-то», «угостил за столько-то».

Старого вруна и тупицу Доменова мне критиковать крайне трудно — он мой друг с детства (с Казани) и ему простительно все, но не помешает и его немного пропесочить. Внешне Доменов напоминает страуса — маленькая голова и массивное туловище. Лет двадцать мой друг носил в кармане три проекта: дачи, машины и яхты, которые собирался строить; время от времени вносил в проекты изменения, но до пятидесяти лет так ничего и не построил. Затем его охватила бредовая идея «строительства плавучей гостиницы», которая тоже так и осталась идеей. (Только в пятьдесят пять лет он все же построил дачу; И. Вирко и я помогали ему в поте лица). Ну, а самое смешное — Доменова чуть ли не до пенсии волновал вопрос — можно ли удлинить свое мужское достоинство; и постоянно нас с Вирко поучал:

— Ванную не принимайте — ведет к импотенции. Баня — это вообще смерть. Только теплый душ.

Позднее, женившись на красивой проститутке, он выдал перл:

— Я только сейчас понял, какая тяжелая жизнь у женщин (и это на седьмом десятке!). Так жалко их (но женился все же не из жалости).

Вот такие сексуальные маньяки эти Булаев и Доменов, оба с одним единственным мужским талантом (остальные так глубоко зарыты, что никак не проявляются). Но, естественно, рядом с этими ограниченными дяденьками, мы выглядим немыслимо умными, особенно сейчас, в старости, когда они сосредоточились на простых удовольствиях: побольше пожрать и выпить, подольше поспать. Избавиться от этих прилипал невозможно. Коваль не раз мне говорил:

— Напиши о них роман. И так и назови: «Булаев и Доменов».

Пойду о Тарловском дальше. Он не жадный, но страшно экономный: продукты покупает только на рынке (всегда знает, сколько стоит картошка и огурцы, и сколько они стоили тридцать лет назад); варит борщи, солит рыбу, готовит холодцы, что-то маринует, квасит, хозяйствует одним словом; плотно поесть — для него дело святое. Нередко мне говорит что-нибудь такое:

— Тушеную капусту надо сеть тепленькой, не горячей и не холодной.

Тарловский никогда не покупает выпивку и закуску в буфете ЦДЛ (там с наценкой) — бегает в магазин. Наши буфетчицы ворчат, если выпивку приносят с собой, и когда у нас появляются деньги, я тащу Тарловского к буфету:

— Надоело выпивать из-под стола. Выпьем по-человечески, а то еще бегать куда-то.

Но он решительно останавливает меня:

— Подожди! — и начинает сложнейшие расчеты в голове (у него прямо бухгалтерский ум). — Давай я лучше сбегаю в магазин.

Конечно он прав — глупо транжирить деньги, чтобы через пару дней влезать в долги; он экономит от нашей бедности, но мне кажется, что и разбогатев, Тарловский не стал бы покупать водку в буфете, если на соседней улице ее продают вполовину дешевле. С другой стороны иногда он предается мечтам:

— Если бы я стал богатым, я каждому из друзей дал бы много денег.

Я знаю точно, он сделал бы это. Мне, например, подарил бы новенькую машину, ведь мы с ним замучились чинить мой старый драндулет.

Тарловский не трус (сколько бы я не выпил, едет со мной на машине), но на самолетах не летает и осторожен до смешного. Как-то в лесу, недалеко от моего участка, поднялся сильный ветер.

— Пойдем домой, — буркнул мой друг, с опаской поглядывая на шатающиеся деревья, — а то еще какое повалится и прибьет.

Он красочно рассказал, как в Куйбышеве рухнувшая сосна убила его приятеля.

Каждый в жизни совершает ошибки и временами поступает как поганец. И Тарловский может отчебучить номер. Не раз он зазывал меня с женщинами к себе, но я так ни разу и не воспользовался его гостеприимством. И вот однажды, когда мы с ним выпивали в ЦДЛ, к нам подсела наша общая знакомая Ольга — молодая, красивая, неглупая, но чересчур увлекающаяся женщина (я в шутку ее опекал как папаша, а ей нравилось изображать мою дочь; кое-кто верил, что так и есть на самом деле; ну а Тарловский всегда неровно дышал к ней). Но в тот день красотке надоела наша игра; выпив вина она решила склонить меня к более близким отношениям и зашептала, достаточно громко, чтобы слышал Тарловский: