Ночное солнце - Полина Федоровна Елизарова

что я пью? Двойной эспрессо.

Через несколько минут на столешнице небольшого кухонного островка стояла кофейная пара.

— Папироску свою еще дашь? На память?

— Не следует тебе курить и тем более пить! — Варвара Сергеевна, разжав над столешницей кулак, выпустила из него тоненькую картонку.

— Ой-ой-ой! — схватив полоску и быстро сунув ее в карман халата, закатила глаза Регина. — Всего и делов-то — одну пилюлю выпью, чтобы еще один на этой земле не мучился! — голосом балаганной шутихи завопила она.

— Решать тебе, — игнорируя очередной виток спектакля, устало сказала Самоварова.

Но прежде чем уйти, решила вернуться к незаконченной теме.

— Нет никакого «сложилось бы по-другому». Сложилось так, как сложилось. Я это сказала тебе еще тогда, когда ты была Мариной Николаевной и сочинила для меня душещипательную историю потерянной любви.

— Ну почему же сочинила? — царапая коротко стриженным ногтем по столешнице, лукаво улыбнулась Регина. — Сильно похожую историю рассказала мне одна моя клиентка. Клиенты, они что твои подследственные, жалость пытаются вызвать. И ведь каждый, сука, уверен, что уникален! Смешно… Тебе же наверняка знакомо это ощущение — когда, слушая человека, ловишь себя на мысли, будто он не про жизнь свою вещает, а переделывает под себя расхожий сюжет?

— Бывало. Только подследственные — не клиенты. Я с них денег за откровения не брала.

— Это как посмотреть. Тебе зарплату, хоть и копеечную, платили за их откровения. За их правду… и за неправду тоже. Кстати, клиенты тоже часто врут. Буквально каждый второй. Приходят и врут за свои же деньги. А те, кто не ко мне идет, врут на исповеди в церкви.

— И ты врешь, в каждой минуте своей жизни. Себе врешь.

— А ты себе не врешь? — хмыкнула Регина, не отрывая глаз от своего пальца, выписывавшего на столешнице невидимые круги. — Нашла себе опрятного, отстойного мужичка и замуровала себя в четырех стенах, чтобы готовить ему жрать да плясать под дудку его мудовых представлений о жизни. Разве ты этого хотела тридцать пять лет назад? Ты, кстати, сильно постарела, Аря…

— А ты к сорока годам так и не выросла. Спряталась от жизни за своей травмой и взяла на себя право сделать крайней меня. Источник травмы давно уже в прошлом, а ты, выходит, всю свою жизнь посвятила ей. Неужто хоть жизнь свою не жалко?

Силы Самоваровой — физические и моральные — были на исходе.

Застегивая бесчувственными пальцами пальто, она глядела на выбритый Регинин затылок.

«Вши… Она до сих пор боится детдомовских вшей…» — отстучала в голове догадка.

— Ответь мне на один простой вопрос: зачем ты затеяла эту игру? Думала, полегчает? Вот стою я перед тобой — старая, не слишком здоровая, небогатая и неуспешная, в отстойных, купленных вчера за девятьсот рублей калошах. Что дальше? Неужели скучно тебе жилось? Своим клиентам ты отлично пудрила мозги. Обхохочешься. Даже орден тайный создала. Как они тебя там кличут, «инфанта»?

— Не такой уж ты херовый следователь, Аря! — На лице Регины мелькнула довольная улыбка добившегося своего упрямого ребенка. — Глубоко копнула. А я уж было в тебе засомневалась… Выходит, все про меня выяснила! — с гордостью констатировала она.

— Выходит.

— А что эти клиенты? — Ребенок в мгновение ока уступил место угловато-жеманной, передернувшей острыми плечиками девке. — Чем больше денег и власти, тем больше лох! — Ее лицо светилось наигранным превосходством. — Задавленные страхом, мечущиеся между своими желаниями и гнетом общественной морали. Мужик налево хочет, а коллективная совесть ему, типа, не позволяет. Отсюда невроз, переросший в хроническую болячку. Он приходит ко мне не за лечением, а за разрешением сходить налево. И с бабами часто та же история… Или я говорю: избавьтесь от этой подруги, она вам завидует. Вы чувствуете это на тонком уровне, поэтому живете в разладе с собой. Она исполняет команду — и вуаля! — источник негатива на время исчезает, а жизнь, как ей кажется, налаживается. Велосипед я, как видишь, не изобрела. На этом построена вся психология. А что касается твоего вопро-оса… — задумчиво протянула Регина и вывела пальцем на столешнице невидимый цветок. — Зачем затеяла? Ответ прост: хотела, чтобы ты меня нашла. Хотела убедиться, что помнишь… и что твоя душа жива. А значит — я существую, — последнюю фразу она произнесла тихим и неуверенным голосом.

— Как видишь, жива. И ты, если захочешь дать жизнь другому, возможно, научишься не существовать, но жить — без страха и обиды на весь мир.

Осушив в два глотка оставшегося в чашке кофе, Самоварова вынула из кармана мобильный.

— Такси вызову сама. Не провожай.

52

— Варюшка, ну вот, наконец у тебя хороший цвет лица! И синева под глазами почти прошла. Хорошо, ты хоть с этим меня послушала и прокапалась железом! — Доктор деловито вытаскивал продукты из пакетов и, перед тем как положить их в холодильник, с довольным видом рассматривал улов.

— У меня не было выбора, дорогой, — прильнула грудью к его спине Варвара Сергеевна, потерлась губами о его холодный — с улицы — затылок.

— Вот видишь, как хорошо я подобрал тебе препарат! Гемоглобин аж сто двадцать! С твоей анемичностью это прекрасный результат.

— Ну, прямо уж ты подобрал!.. — махнула рукой Варвара Сергеевна.

— А кто? — насупился доктор.

— Да невролог эта твоя… И без капельниц гемоглобин бы со временем поднялся. Я согласилась на них только потому, что хочу поскорее получить права.

— Вот икорки тебе черной взял! — Доктор дразняще поводил перед ее носом железной банкой.

— Ах ты, милый мой, потратился…

— Можем себе позволить! — добродушно усмехнулся он. — Хорошую премию дали, очень хорошую.

— Так, может, поедем куда-нибудь? — оживилась Самоварова. — Например, в Париж?

— У меня на эти деньги другие планы, — сделав загадочное лицо, важно объяснил доктор.

— Не поделишься?

— Всему свое время, — пробурчал он и, повернувшись к ней спиной, продолжил укладывать продукты в холодильник.

Банка с черной икрой навеяла воспоминания о том, как много лет назад Никитин таскал в этот дом такие же для заболевшей воспалением легких Анюты.

Мысли полетели дальше…

Сегодня утром к ней неожиданно прилетело от «Марины Николаевны»: «Аря, можно я к тебе в новогоднюю ночь загляну? Ненадолго».

Прочитав сообщение, Самоварова решила его проигнорировать и, собрав волю в кулак, переключиться на праздничные хлопоты, не думать о той, которая его отправила. Но в голове навязчиво стоял ее образ.

Глядя в спину доктора, расчищавшего в холодильнике место, она вдруг неожиданно для себя сказала:

— Слушай… Ты не будешь против, если я приглашу к нам на Новый год одну… свою старинную знакомую?

— Как интересно! Ну… пригласи, — зажав в руке пакет с сельдереем, повернулся к ней Валерий Павлович. — Она будет одна или с каким-нибудь скучным мужиком, с которым мне придется поддерживать светскую беседу? — растерявшись, попытался пошутить он.

— Одна. Она всегда одна.

— И справлять-то