Плутовской роман - Автор неизвестен

Еще жарче разгоралось любовное пламя в нежной груди Руфины, когда она слушала пенье мнимого дона Хайме; сладостный его голос, искусная игра привели ее в изумление, но более всего — слова песни, казалось, нарочно сочиненные к случаю; так оно и было на самом деле: хитрец не поленился — пришлись тут кстати его познания в поэзии и природные способности — и в короткий срок сложил в уме эти стихи, чтобы спеть их перед Руфиной. Слыша, что она идет, но не подавая вида, он и пропел их; когда ж он умолк, влюбленная красотка, подойдя поближе к гостю, наигрывавшему теперь различные вариации, сказала:

— И этот талант есть у вас, сеньор дон Хайме? Как мне это приятно, но я не дивлюсь — известно ведь, что в Валенсии чуть ли не у всех красивые и благозвучные голоса.

— Голос у меня никуда не годится, — возразил он, — но слова песни и впрямь недурны.

— Да, вижу, — сказала Руфина, — стихи свежехоньки, наверно, и трех дней нет, как их сочинили.

— Вы правы, — сказал дон Хайме, — но чему здесь удивляться, когда предмет, ради которого они сложены, обладает таким могуществом, что и сухие пни наделит душой и заставит любить себя, не то что меня, существо разумное и благодаря любви постигающее его совершенства?

— Не надо быть льстецом, — сказала она. — Да ежели б я поверила, что слова ваши правдивы, вы бы когда-нибудь вспоминали о своем пребывании в этом доме с еще большим удовольствием, но увы, мужчины умеют говорить то, чего не чувствуют, и изображать любовь, не любя.

— И в первом и во втором вы ошибаетесь, — сказал он. — Верьте мне, я готов благословить страх, испытанный моей осторожностью, и опасность оказаться в тюрьме, ибо они принесли мне счастье знакомства с вами; умоляю вас ответить на мою искреннюю нежность полным доверием, ибо я люблю вас со всей страстью.

Вслед за тем дон Хайме принялся расточать Руфине столь пламенные хвалы, что с этого вечера она перестала сдерживать свои чувства; так пошло и дальше, и вскоре плут, потеряв охоту разыгрывать роль, увлекся Руфиной не на шутку; она все же оставалась обманутой, ибо думала, что ее гость — таков, каким изобразил себя в своем рассказе, и больше всего убеждало ее то, что он тоже спросил ее, кто она. Не желая уронить себя в его глазах, Руфина вкратце сообщила, что она, мол, происходит из знаменитой фамилии Менесесов португальских, хотя и родилась в городе Бадахосе. Плут не усомнился в ее лживой родословной и стал всерьез подумывать о браке, уразумев то, что Криспин, несмотря на пожилые годы, не хотел уразуметь, — ему стали ясны опасности их ремесла и неминуемый конец, уготованный всем ворам, — восхождение на виселицу. Руфина ему очень нравилась, особенно же прельщало ее благородное происхождение, и он положил влюбить ее в себя еще крепче и добиться ее руки. О том же мечтала и она — отдавшись страсти, подобно истинно влюбленным, Руфина забыла об осторожности, и дон Хайме был удостоен высших милостей.

Руфина, однако ж, со страхом думала о том, что Гарай, как обещался, вскоре вернется; она помнила, сколько обязана ему, заменившему ей отца и слывшему в Толедо ее отцом, понимала также, что, возвратившись, он, коль она его покинет, будет крепко огорчен, хоть у нее было намерение при расставанье дать ему тайком денег; хорошенько поразмыслив, она надумала иначе — решила уехать из Толедо, чтобы Гарай, вернувшись из поездки, уже ее не застал, а ехать она собралась в Валенсию, надеясь убедить дона Хайме взять ее с собою; об этом она намеревалась поговорить с ним дня через два-три — Гарая-то ждали не ранее, чем через две недели, как он сказал, отъезжая. А пока Руфина раскидывала умом и так и этак, время проводили они с любовником как нельзя лучше: он уже в пей души не чаял и твердо решил отказаться от задуманной проделки, хотя бы это и не по вкусу пришлось Криспину.

Стояла зима, ночи были долгие, и нежная парочка коротала их то в любовных беседах, то за пеньем, в чем и Руфина показала свой недюжинный талант, — на два голоса они исполняли песеики, бывшие тогда в ходу. В одну из ночей, когда влюбленные уже вдоволь попели и поболтали о разных разностях, Руфина выразила желание, чтобы ее любезный развлек ее и ее служанок; ежели он, сказала она, знает какую-нибудь новеллу, пусть, мол, расскажет им, чтобы время прошло быстрее. Юноша был на все руки мастер и умом остер — повинуясь своей даме и желая блеснуть хорошим слогом, он сказал:

— Хотя особе столь разумной, как ты, госпожа моя, прекрасная Эмеренсиана, слог мой покажется грубым, повиноваться твоим приказам — для меня честь превеликая; не премину исполнить и этот, а вы уж не обессудьте, коль, не имея времени подготовиться, я в чем-либо сделаю ошибку. Итак, слушайте новеллу, которую рассказывал мне один весьма просвещенный валенсианский кабальеро.

И, немного помолчав, дон Хайме начал так.

Новелла третья. К чему понуждает честь

В славном городе Севилье, столице Андалусии, матери знатнейших фамилий, отчизне блестящих талантов, хранилище сокровищ, посылаемых Испании западными Индиями, родился дон Педро де Рибера, благородный кабальеро из знаменитого рода герцогов Алькала, столь почитаемого в этом королевстве; после смерти родителей он унаследовал ренту в четыре тысячи дукатов, что позволяло ему вести в Севилье жизнь роскошную и блистать на публичных сборищах, затмевая всех пышностью нарядов и изяществом манер. Был у этого кабальеро в Мадриде двоюродный брат, состоявший при дворе величайшего из государей; брат этот когда-то отправился в столицу по поводу тяжбы, которая вскоре была решена в его пользу, и так полюбился ему Мадрид и обхождение тамошних придворных, что он сменил свою родину на этот великолепный город; там он завел дружбу с неким пожилым кабальеро по имени дон Хуан де ла Серда, человеком многих достоинств и всеми уважаемым. Грудь старца украшал алый знак покровителя Испании, к коему присовокуплялась энкомьенда с двумя тысячами дукатов дохода. Кабальеро этот был вдовцом и имел одну-единственную дочь, наследницу всего его состояния, которую природа с особым тщанием украсила всеми своими дарами на зависть мадридским дамам. Как светозарное солнце превосходит звезды небесные, заимствующие у него свет, так дивная сия красавица, солнце истинной красоты, превосходила всех дам Мадрида.

Доп Хуан желал выдать свою дочь за человека достойного, равного ей благородством и богатством. дон Родриго де Рибера — так звался кузен дона Педро, о котором я уже говорил, — вполне мог бы попытать тут счастья: и знатен он был, и с доном Хуаном де ла Серда весьма дружен, однако он был младшим сыном, и это удерживало его от сватовства — слишком ничтожно было его состояние по сравнению со столь значительным приданым. И он завел перед доном Хуаном речь о своем двоюродном брате, жившем в Севилье, расписал как его достоинства, так и богатство майората; дону Хуану такой жених показался подходящим, но, как человек осмотрительный, он решил сперва получше о нем разузнать, подозревая, что дон Родриго мог, по родственному пристрастию, преувеличить его достоинства и богатство. Итак, дон Хуан ие мешкая написал одному своему другу в Севилью с просьбой узнать все досконально о достоинствах, нраве и состоянии дона Педро де Рибера, ибо дело идет о том, чтобы этим браком придать блеску его, дона Хуана, дому и составить счастье его дочери доньи Брианды. Вскорости пришел ответ, в коем друг все сказанное доном Родриго о своем родиче подтверждал и даже еще более хвалебно о нем отзывался, ни в чем не погрешая против истины; письмо очень обрадовало дона Хуана, он незамедлительно встретился с доном Родриго и просил известить его двоюродного брата об их замысле выдать за него донью Брианду. Дон Родриго это исполнил; тогда дон Педро, не намеренный жениться вслепую, высказал желание получить портрет дамы, и поручил своему кузену проследить, чтобы художник не изобразил ее в льстивых красках, но сделал портрет верный и правдивый. Дон Родриго и это исполнил, портрет дону Педро весьма понравился, и он попросил кузена, еще до его приезда в Мадрид, начать переговоры, для чего дал ему все полномочия. Пока дон Родриго все это с доном Педро обсуждал, донья Брианда любовалась другим портретом, который прислал ей дон Педро. Кабальеро же этот, справив себе роскошный гардероб, выехал в Мадрид; челядь его не могла с ним отправиться, ибо он велел слугам дождаться, когда им сошьют праздничные ливреи; итак, выехал он с одним лишь слугою на двух мулах, а на третьем, тоже добром муле, ехал погонщик, поспешая за доном Педро, которому не терпелось поскорее прибыть в Мадрид и увидеть красавицу донью Брианду, — он уже успел страстно влюбиться в нее по портрету и носил его все время на груди вложенным в то самое письмо, вместе с которым портрет был прислан.

За полдня пути до Толедо они остановились пообедать в трактире, и дон Педро приказал погонщику мулов ехать вперед, чтобы подготовить им место в гостинице; сам же после обеда сел с несколькими идальго из Оргаса — в этом городке он остановился — играть в карты. Ему не везло, он пришел в азарт, и игра затянулась, пока ему не удалось отыграться, так что пришлось выехать несколько позже, чем он рассчитывал. Сев на мулов и осведомившись о дороге, пустились они вдвоем со слугою в путь; едва отъехали на одну лигу, как стемнело, и дальше они двигались уже в полном мраке — ночь выдалась темная, небо было покрыто тучами, чрез которые сияние звезд не могло пробиться, да и луна на ущербе совсем не светила; едучи в темноте и не слишком присматриваясь к дороге, всадники заблудились — попали в оливковую рощу в полулиге от Толедо. Не видя дороги и не зная местности, они решили, чтобы не удалиться от Толедо, спешиться в этой роще и подождать до утра, надеясь при свете дня отыскать дорогу; сняли они с мулов вьюки и расположились на них под оливковым деревом, словно под зеленым пологом походного сего ложа; от усталости их быстро сморил сон, оба крепко уснули — и вовсе некстати: когда они спали самым сладким сном, ведать не ведая, что их ожидает, подкрались к этому месту четыре молодца, слышавшие стук копыт. Были это воры, ходившие в Толедо совершить покражу, но что-то им помешало, и они на обратном пути не пожелали упустить удобного случая; видя, что хозяева мулов спят, воры перемигнулись, набросились по двое на одного, скрутили беднягам руки сзади и, забрав все, что у них было, оставили обоих в полотняных рубахах и штанах, а чтобы поскорей улизнуть, прихватили и мулов.