Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

Караджа Али в гневе вскочил, схватил старика за плечи.

— Прочь с моих глаз! — прорычал он. — Ты ничего не смыслишь в подобных делах. Речь уже идет не просто о девушке, а о моей чести. Если я отступлюсь от своего решения, даже голопузая ребятня из Гёкдере поднимет меня на смех. Уходи, Ходжа!

И он вытолкал старика за дверь.

* * *

Стояла лунная ночь. Под старой чинарой, склонившейся к роднику, густела тяжелая тень. Вода казалась совсем черной, но чуть поодаль, попадая в потоки лунного света, вспыхивала серебряным блеском.

Голова Халиля покоилась на груди девушки.

— Я ждала тебя, — шептала она. — Если б не Султан Кары, я бросилась бы в пропасть. Я ждала тебя. Пусть празднуют помолвку, пусть делают что хотят, решила я, но я никогда не стану женой другого. Я знала, что именно так все и кончится. Благодаря Султан Кары мы снова вместе. Она одна стоит всех йигитов нашей деревни. Ах, если б ты не оставлял меня ради своей охоты! Заклинаю тебя, любимый, не подвергай больше наше счастье таким испытаниям, не разрушай наше еще не достроенное гнездо. Я так боюсь! И мать твоя, и Султан Кары, и остальные — все боятся. Поклянись, что больше не станешь уходить в горы.

— Клянусь, — едва слышно прошептал Халиль.

— Я слишком хорошо тебя знаю, — сокрушенно продолжала Зейнаб. — Ты не в первый раз обещаешь мне забросить охоту, но никогда не сдерживаешь слова. Больше недели не можешь усидеть дома. Стоит тебе заслышать крик оленя, совсем теряешь рассудок.

— Но я же поклялся, — с досадой отвечал возлюбленной Халиль. — Раз сказал — значит, все. С охотой покончено.

* * *

Занимался рассвет. Халиль сидел на пороге своего дома и пел, подыгрывая себе на багламе. Неожиданно из-за угла появилась старая Султан Кары. Халиль тут же оборвал песню.

— Продолжай, — сурово приказала она.

Халиль в ответ улыбнулся.

— Входите в дом, матушка, — предложил он и встал.

— Нет, милый мой. Продолжай петь свою песню об оленях. Что ж ты умолк? Пой, глупый мальчишка! Всего два дня, как не ходишь на охоту, и уже запел об оленях. Послушай меня, старуху. Выкинь из головы эти мысли. Думаешь, кончились твои испытания? Много горя придется еще тебе хлебнуть. Откажись от своей пагубной страсти, дурачок.

«И чего они все ко мне привязались!» — с досадой подумал Халиль.

Едва старуха отошла, он опять взял в руки багламу. Слова охотничьей песни сами собою срывались с его уст. Он попытался наиграть другой мотив, но напрасно.

Солнце поднялось над горизонтом, и тени от скал и деревьев протянулись на запад. Задумавшись, Халиль отложил багламу и прикрыл глаза. Его мысленному взору тотчас предстали лесные чащобы с бегущими стадами оленей. С трудом открыл он глаза, лениво поднялся на ноги и стал неспешно спускаться с холма, где стоял их дом. Мать кинулась за ним вслед.

— Халиль! — окликнула она его. — Я вижу, какая тоска гложет тебя. Твой отец был точно таким же одержимым. Не иначе как ты вздумал опять уйти в горы. Видно, забыл, сколько врагов тебя окружают. Не ходи на охоту, не оставляй нас без опоры. Вернись лучше домой, смастери мне из дерева кувшин и новую ступку с узорной резьбой. Пока не сыграем свадьбу, не покидай родной кров. Иначе не будет тебе моего благословения!

Халиль в задумчивости постоял и, понурившись, зашагал к деревенской площади. Его неодолимо тянуло в горы, но в ушах звучали настойчивые просьбы матери и Зейнаб.

По деревенским улицам бегали телята-сосунки. Он смотрел на них и невольно сравнивал с оленятами. Похожи, но… Месячный телок походил на джейрана с глазами, словно подведенными сурьмой. Халилю стало грустно. Он втягивал в себя запах гор, доносившийся с ближних отрогов. Тоска сдавила его грудь. И как ни странно, эта тоска смешивалась с острым предчувствием радости. Телята с лоснящейся шерсткой так похожи на молодых джейранов… А там, в горах, бродят быстроногие рогатые олени…

Он вернулся домой. Сестра раскладывала во дворе оленьи шкуры для просушки. Он сел на шкуру и принялся вырезать из сосновой чурки кувшин для матери. Давно он не занимался этим делом! К вечеру кувшин был готов. По его бокам разбегался причудливый узор. Халиль сумел вложить в переплетенье тонких линий всю свою невысказанную любовь, всю тоску, все, чем переполнялась его душа. Когда он поднес кувшин матери, ее радости не было предела.

На другой день Халиль изготовил из чинаровой древесины нарядную ступку для Султан Кары. Отнес ее старухе. Ее лицо засияло. Односельчане были довольны, что у Халиля нашлось новое увлечение. Целыми днями возился он с деревом, задарил Зейнаб невесомыми кувшинами и стройными ступками. Дерево было послушно его рукам, как мокрая глина. Он украшал свои изделия тончайшим орнаментом. Все, кто видели его работу, не могли удержаться от восхищения.

С тех пор Халиль славился не только как смелый охотник, но и как искуснейший резчик по дереву. Каждый день из его рук выходили удивительные кувшины и ступки.

* * *

Под покровом ночи староста Гёкдере почтенный Гёк Хюсейин сел на своего коня и направился к Сарыджалы. Недоброе замыслил староста, потому-то и таился от всех. Боялся, как бы его не заметили односельчане, и боялся попасться в руки сарыджалийцам.

Он тихонько пробрался к коновязи на заднем дворе Караджи Али, привязал коня и, ступая на цыпочках, бесшумно поднялся по ступеням веранды. Робко постучал в дверь. Ему открыл какой-то молодой человек, пригласил войти. Гёк Хюсейин отказался переступить порог.

— Вызови сюда хозяина, — попросил он.

Немного спустя появился Караджа Али. Гёк Хюсейин поклонился.

— Али-ага, это я, Хюсейин из Гёкдере. Никто не должен знать о моем посещении — ни в моей деревне, ни твои люди.

— В моем доме нет посторонних, проходи, — вымолвил Караджа Али. — Рад тебя видеть.

Как только они сели, Гёк Хюсейин начал:

— Прости, Али-ага, я ничего не смог сделать для тебя. Ты достоин того, чтобы не одна, а тысячи девушек были принесены тебе в жертву. Не пожелали крестьяне прислушаться к моему слову. Они потеряли всяческое почтение к старшим, а все из-за этой проклятой Султан Кары. Она вертит всеми, как ей заблагорассудится. Я пришел к тебе для того, чтобы заверить в своей поддержке. Не таи на меня зла, Караджа Али, я не ищу ссоры с тобой. Послушай, что я хочу тебе посоветовать: не торопись принимать решение. Я же со своей стороны сделаю все, чтобы расстроить свадьбу Халиля и Зейнаб. Эта старая карга Султан не пускает больше его в горы на охоту. У него теперь новая страсть — резьба по дереву. Он покупает расположение односельчан за свои резные кувшины и ступки. Не иначе как замыслил сделаться старостой вместо меня.

Караджа Али призадумался. Наконец произнес:

— Спасибо тебе, Хюсейин-ага. Видно, ты мне настоящий друг. Теперь я знаю, кто там у вас баламутит воду. Ничего, мне ли не справиться со вздорной старухой? Спасибо, что пришел. Об одном только прошу: сделай так, чтобы свадьбу отложили хотя бы до осени. И еще: спровадь как-нибудь Халиля на охоту.

— Я исполню все, о чем ты просишь. А теперь мне пора возвращаться. Боюсь, как бы эти подлые крестьяне из моей деревни не пронюхали о нашем свидании.

Он поднялся и бесшумно выскользнул за дверь, тотчас растаяв во мраке.

Наутро Гёк Хюсейин заспешил к дому под чинарой. Младшего из братьев Зейнаб он не застал — тот пас скот на выгоне. Старший же сидел за прялкой у входа в дом. В горных деревнях мужчины занимаются прядением, не видя в том ничего зазорного.

Гёк Хюсейин поздоровался. Старший брат поднялся и пригласил гостя присесть.

— Я слышал, — начал староста, — будто вы решили сыграть свадьбу через пару деньков. В своем ли вы уме? Где это видано, чтобы свадьбу играли так спешно? Все жители окрестных селений скажут, что вы струсили. Вашей решимости хватило лишь на то, чтобы швырнуть обручальное кольцо в лицо Карадже Али, не больше. Вы уже опозорили нашу деревню, а теперь хотите навлечь на нас всех еще больший позор. Перенести на весну свадьбу, назначенную на осень! Слыханное ли это дело в Торосских горах — играть свадьбу весной?

Гёк Хюсейин удалился, оставив юношу в сомненье. «А ведь старик прав», — думал старший брат Зейнаб.

Тем временем староста направился к Халилю. Тот, сидя в тени дерева, украшал резьбой только что выточенный кувшин. Гёк Хюсейин приблизился к нему вплотную, но юноша был настолько увлечен своим делом, что ничего не заметил. Старик постоял рядом, потом кашлянул. Халиль по-прежнему не замечал его. Тогда староста заговорил:

— Совсем ничего не видишь, парень.

Халиль оторвал глаза от работы и встретился с насмешливым взглядом Гёка Хюсейина. Тотчас поднялся:

— Садитесь, ага.

Староста присел на сосновую чурку.

— Ты прославился своим мастерством, Халиль, — сказал он. — У тебя золотые руки. Слышал я, на днях твоя свадьба. Загордился совсем. Всю деревню одарил своими кувшинами, обо мне одном позабыл. Даже о свадьбе твоей я прослышал последним.