Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

— Я готов гарантировать! — крикнул Керенский. Он торопился, пока бумага не исчезла, в кармане у Петлюры. — Но необходимы кое-какие уточнения. Процедура потребует времени, а дорога каждая минута! Прежде, всего — приказ, поиска выступают, а, мы тем временем обсуждаем здесь все детали. Вы со мной согласны? — Он обратился к Терещенко и Церетели, впервые поинтересовавшись чьим-то мнением, кроме своего.

— Я согласен! — поспешил Грушевский. — А вы, Владимир Кириллович?

Винниченко пожал плечами.

— Я возражать не буду, если богдановцы и полуботьковцы остаются здесь и каждый из этих полков немедленно разворачивается в дивизию.

— Но ведь это уже уточнения! — заметил Церетели. — Александр Федорович ясно сказал…

— Я не согласен! — снопа заявил Петлюра и даже притопнул ногой. — Или — или, а тогда — приказ!

Керенский вздохнул с облегчением: украинский лагерь раскололся — один за, один против, один воздерживается.

В этот момент в комнату влетел пшютоватый недоросль лет пятнадцати, в визитке, с белой розой в петлице. Это был Терещенко-сын, он выполнял при отце функции личного секретаря.

— Господа! Неприятные известия! В Киеве восстание!

— Что?

Все поднялись с мест, а Петлюра сел. Только Терещенко-отец продолжал спокойно разливать спотыкач в бокалы. Он наливал до половины — долить содовой сможет каждый по своему вкусу.

— Какое восстание? Что за восстание? — засуетился Грушевский, и глаза его испуганно забегали.

— Что ты городишь! — спокойно одернул сына Терещенко-отец. — Ты что, опять на взводе?

Терещенко-сын передернул плечом:

— Солдаты какие-то на хуторе Грушки…

— Машину мне! — крикнул Керенский.

— Успокойтесь, Александр Федорович! — проворковал Терещенко-отец. — Зачем машину? Куда вы ночью? Надо выяснить…

— Поручик Нольденко! — заметался Грушевский. — Где барон Нольденко? Панна София!

Двери в соседний зал открылись, и на пороге показалась София Галчко. Она дежурила за дверью, готовая к услугам. Одета она была как обычно, только теперь на воротнике поблескивали звездочки, а рядом с ними еще и золотые трезубцы: со дня учреждения генерального секретариата военных дел Софии Галчко был возвращен воинский чин хорунжего, присвоенный ей в австрийском легионе “украинских сечевых стрельцов”.

Панна Галчко доложила:

— Пршу пана презеса: поручик Нольденко у аппарата. Через минутку будет точная информация. То правда; на Сырцe случился какой-то беспорядок.

— Оберучева! — приказал Керенский. — Командующего лично к аппарату! — Терещенко-сын вихляющей походкой отправился выполнять приказ. — Где мой адъютант?

Лихой корнет появился в дверях и вытянулся у порога.

И из-за спины Галчко появился еще офицер — во френче без погон, с золотыми трезубцами на воротнике. Это был начальник разведки и контрразведки при Генеральном секретариате поручик Нольде, то бишь нынче — сотник барон Нольденко. Он отрапортовал:

— Бунт произошел в полку имени гетмана Полуботько на хуторе Грушки. Причины бунта и цель его пока неизвестны.

Впрочем, о причинах можно было догадаться. Первый батальон полка, отказавшись ехать на фронт, вернулся в казармы — уговорить его так и не удалось. Очевидно, остальные два батальона, получив в свою очередь приказ выступить на фронт, предпочли начать активные боевые действия, не находи за пределы Киева. А цель? Какая же могла быть цель? Раз полк, пребывающий на территории, подвластной Центральной раде, отказался выполнить приказ Центральной рады, то — сомнений не было — восстать он мог только… против Центральной рады.

Сообщение поразило Грушевского в самое сердце. Украинские воины восстали против украинской власти — как он запишет это на скрижалях истории Украины?.. Кроме того, все киевские Грушевские происходили с хутора Грушки. Это можно было счесть символом, и притом — символом весьма неприятным…

Тем временам военные стали принимать меры.

Ближайшим телефоном, тут же на втором этаже, завладел Петлюра. Он позвонил в Бендерские казармы, в штаб полка имени Богдана Хмельницкого: к оружию! Вывести полк, преградить путь повстанцам, ликвидировать эксцесс в зародыше!

К телефону на первом этаже поспешил Керенский: пускай Оберучев выведет четыре школы прапорщиков, три юнкерских училища, желтых кирасиров! Разоружить, ликвидировать в зародыше!

Грушевский побежал за Керенским, Церетели — за Петлюрой. В каждой паре — представители противных лагерей, однако — члены одной партии.

Церетели уговаривал Петлюру:

— Товарищ! Как коллега по партии умоляю вас — не делайте этого! Ваши богдановцы могут присоединиться к полуботьковцам, и тогда вспыхнет общее восстание? Пускай лучше действуют русские части Оберучева!..

Грушевский уговаривал Керенского:

— Александр Федорович! Ради бога! Послушайтесь партийного единомышленника! Если полуботькоцев станут усмирять русские солдаты, другие украинские части поддержат их, и произойдёт всеобщее восстание. Пускай уж лучше Петлюра посылает против украинских бунтовщиков наши украинские части.

5

В сиреневом зале оставались только Терещенко-отец и Винниченко.

— Прошу вас, отведайте, добродий Винниченко! — потчевал гостеприимный хозяин, отпивая добрый глоток из своего бокала. — До чего ж смаковита! Все жилочки задрожали. Кель аром, мон дьё! — Терещенко имел привычку пересыпать свою речь французскими и английскими словечками, а также украинскими вульгаризмами. Прононс у него был как у истого парижанина: половину жизни украинский миллионер Терещенко проводил в Париже, вторую — в Лондоне. — Ну как? Разбирает?

Винниченко тоже сделал глоток. Это было совершенно необходимо, чтоб восстановить душенное равновесие. Обстановка действительно тревожила, и к тому же Владимир Кириллович чувствовал себя неловко наедине с господином Терещенко, как и всегда с людьми, стоящими на более высокой социальной ступени. Все-таки это был первый на всю Украину миллионер! Глядя на Терещенко, одетого как лондонский денди, Винниченко, хотя и сам красовался в смокинге от лучшего петербургского портного, испытывал такое чувство, будто под мышками у него дырки, а брюки обтрепались и метут пол бахромой. Он пробормотал нечто невнятное в ответ радушному хозяину.

Терещенко между тем продолжал болтать; живительная влага собственного изготовлении всегда делали его разговорчивым.

— И до чего же все эти военные склонны праздновать труса! Ну зашумела там солдатня! Подумаешь! Разве нам впервой? Мон дьё! Надо только выяснить, чего они добиваются. А тогда сразу их ошарашить: мы, мол, добиваемся для вас еще большего! И разойдутся тихонечко по домам! Вуаля, сэ ту! Масса, толпа, чернь! Скажем, требуют земли от помещиков, а тут им: мы добиваемся для вас еще и монастырских и церковных угодий! — Терещенко давно недолюбливал монахов и попов: церковные владыки не хотели сеять свеклу для его сахарных заводов. — Или, скажем, домогаются Украины от Дона до Сана, а мы им: берите себе хотя бы и от Дуная по самый Кавказ! Э сэтэра…

Винниченко удивленно поднял брови.

— Отчего вы удивляетесь, господин Винниченко? Эн ку дипломатик[37]. Только бы дотянуть до Учредительного собрания. А обещать тем временем можно полмира, целый мир, хотя бы и полтора мира.

— Судьбу Украины, — сдержанно отвечал Винниченко, — должно решить украинское Учредительное собрание, а не…

— Вот, вот, — согласился Терещенко, — Тре бьен! Я на Украине где хотите скажу: на что нам кацапское Учредительное собрание? Нам, щирым украинцам, подавай наше ненько-украинское Учредительное собрание! И каждому малороссу будет приятно. Политика, пан добродий, дело тонкое! Эй, барышня! — вдруг крикнул он. — Как вас там? Пани австриячка! Вэнэ-а-иси! Идите-ка сюда!

Панна Галчко открыла дверь и остановилась на пороге.

— Прошу пана министра? Пан министр не меня зовет?

— Вас, барышня, а ву! Пройдите вниз, садитесь в мой кабриолет и ветром слетайте на Брест-Литовское шоссе — навстречу этим скандалистам. Разузнайте толком, чего им, собственно надо!

Галчко вопросительно посмотрела на Винниченко.

— Да вы не мнитесь, — подбодрил ее Терещенко. — Вам ничего дурного не сделаю. О контрер![38] Вы же по-украински здорово чешете. Расспросите, что и как, и сразу — назад. Вот и узнаем из первых рук, какая у них “платформа”. А все эти разведки и контрразведки, штабы и контрштабы как начнут рапортовать — только голову заморочат!.. Можете им что-нибудь и пообещать: спросят рубль — давайте два, потребуют трояк — платите пятерку. Скажите, что вы — парламентер, только бы выиграть время. — Терещенко налил себе еще бокал и подмигнул Винниченко. — А тут подоспеют Петлюровы казаки или юнкера Керенского и намылят им холку. Отправляйтесь, не мешкайте!