ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

навязать римскую веру потомкам её исконных отрицателей.

Отступник русской веры и национальности, Войцех Мясковский, как и все

колонизованные Русичи, был чужд исторического разумения, того, что сделала из

богатого и спокойного края римская проповедь вместе с немецким вероучением,

отрицательно его же порожденным, да с польскою неурядицей. Такое разумение

доступ-

*) Предок его был какой-нибудь Мяско. Некоторые пишут Мясковского

Мясткоѵским, но от польского miasto так точно нельзя произвести Miastko w shi, как от

русского Бела польского имени Bielski (а Поляки желают, чтобы первый, писавший

историю их по-польски (а не но-латыни), не был наш Русин.

348

.

но только людям нашего времени, если они не фанатики ляхоманы и не

архифанатики козакоманы. На руину чужой культуры в родном крае Мясковский

взирал глазами сопутствовавших ему приорови, да гвардиапов,—взирал глазами их

питомицы, олигархически господствующей, шляхты. Он вел дневник новой коммиссии

изо дня в день, и в своем воззрении вдавался в такия же крайности, какие, в

противоположном смысле, были свойственны воззрениям республиканцев-охлократов;

но тем не менее сохранил для нас многие черты обеих борющихся республик. Я

представлю эти черты, по возможности, его собственными словами. Пускай каждый

свяжет их в уме своем с общим выражением польскорусской жизни, стремившейся к

неразлучному слиянию в „русском море* наперекор всяким предусмотрениям и

предотвращениям римскопольских политиков, — наперекор всем досадам и

антипатиям, порожденым противоположностью церковной проповеди, и даже—

различием исторической жизни со времен отдаленных.

Мясковский мог выехать из Варшавы едва через шесть недель после элекции, тогда

как у другого правительства и шестидневная отсрочка была бы в этом случае

медленностью непростительною. Его задераиали „скарбовые люди* выдачею денег на

издержки комвшссии. Тем и начинает он дневник свой: „dla nierychиej odprawy

Skarbu*, давая этим знать, что повредило второй Киселевской коммиссии со сторон

правительетвущих панов.

„Земский маестат (ziemska majestas)*, по воле которого „цари царствуют (reges

regnant)*, и который „пред лицом Неба творит великих монархов (feste соеио wielkich

monarchiw kreujo)*, как выражались ораторы на избирательном сейме,—этот

шляхетский маестат сотворил великого монарха из маленького Яна Казимира, но не

мог снабдить его средствами даже для коммиссарского конвоя. Великий монарх

повелел одному из своих верноподданных, литовскому гетману князю Радивилу, дать в

провожатые Киселю с товарищи „200 коней*, но верноподданный Литворусс-

калышнист дал только десятка полтора конных Татар (kilkanaњcie tylko koni Tatarуw),

найда какую-то отговарку (wymуwiи sio z tej uczynnoњci), в роде той, какою он

оправдал жолнерское козакованье перед своим сановитым дедушкой.

Неутомимый в миротворной деятельности своей Кисель пустился в путь, не

дождавшись денег. Мясковский, выехав наконец с деньгами 1 января 1649 года, догнал

его 7-го в Кобрине, и вручил ему 10.000 злотых на эту дорогу.

.

349

Коммиссары, с ассистенцией своей, двинулись далее, под прикрытием только сотни

драгун, навербованных коштом познанского бискупа, Андрея Шолдрского. Конечно,

бискупа интересо* вала поездка ксендзовской миссии больше, чем кальвиниста, к

которому вовсе некстати обратился с повелением великий монарх.

10 января присоединился к ним киевский каштелян Бржозовский, то-есть

Березовский (которому Оссолинский исходотайствовал обещанную каштелянию, в

полной уверенности, что он, вместе с Косом и Киселем, поможет ему устроить унию

потверже Брестской).

14 января съехался с ними племяник Киселя, новгородсеверский хорунжий.

16 января прибыли коммиссары в имение Киселя Гощу, которую называл он Гущею

в польской переписке своей. Козатчина отхлынула за Случ, оставив по себе не

изгладившиеся доныне следы пожаров и всяческого разорения. Несмотря на

перемирие, край все еще волновался, как море после бури. По уцелевшим остаткам

хозяйственной культуры бродили купы козацких подражателей, называемых вообще

гультаями. Народ местами поразительно разбогател грабежем панских имений,

местами терпел крайнюю бедность. Но каждый вдохновлялся живущею доселе

пословицей: „Бог не без милости, а козак не без щастя". Неизвестно, как обстояло

хозяйство в Гоще, но жена Киселя сопровождала его вместе с женами некоторых из его

спутников, все еще не понимая, что такое собственно есть разнузданный козак, и

надеясь присутствием своим смягчить полудиких бунтовщиков.

Через четыре дня коммиссары гостили у князя .Корецкого в Корце, где доселе

видны остатки его замка. Корец стоит над рекой Случыо. Это был крайний пункт, до

которого смели возвращаться на свои пепелища отважнейшие колонизаторы наших

пустынь по следам отлива руинной козатчины. Князь Корецкий, православный еще

Малорусс, с колонизационною деятельностью соединял охочекомониое козакованье,

необходимое для отражения ордынских и домашних набегов. Полуверя и

подунедоверяя прежним своим подданным, он собрал вокруг себя более 4.000

вооруженных осадников, из которых, одни боялись других, и потому повиновались

князю осадчему. Дело в том, что князь Корецкий держал поближе к себе несколько сот

надежных рубак, стрелков, копейников, и с их помощью обуздывал такую же сбродную

дружину людей ненадежных, что делал, в бблыпих размерах, и сам Хмельницкий,

вверявший свою палатку и свой сон жолдовым Татарам.

350

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОДЫПИ.

Целый день провели коммиссары в Корце, и 21 января, переправа сь в Звягле через

Случ, вступили на территорию „удельного княжества козацкаго*, на границу Киевского

воеводства, существовавшего фактически еще весною прошлого 1648 года.

Князь Четвертинский ездил к Хмельницкому в Чигирин с уведомлением о

приближении королевских коммиссаров и с приглашением в Киев на коммиссию. По

распоряжению гетмана, на границе его татаро-козацкого кочевья встретили

коммиссаров полковник Донец и сотник Тиша, с конвоем в 400 человек.

„В Бышове* (пишет Мясковский) „догнал нас брацлавский подчаший Зеленский,

которому я отдал на эту дорогу из Скарба 8.000 злотыхъ*.

К ночи того же дня прибыла коыыиссия в имение Киселя, Новоселки, в 15 милях от

Киева. Отсюда Киеел вновь послал князя Четвертинского к Хмельницкому с просьбою

выехать в Киев на коммиссию, и целую неделю ждал его ответа. В это время, по словам

Мясковского, пан воевода и его пани претерпели „разные контемпты от хлопства*, то

-есть от своих подданных. „Живность* (пишет он) „затруднительна и дорога: не только

зерна, но и соломы для лошадей не было. Бунты подданных протнв самого пава и

дедичной пани*.

Так приветствовала миротворца оисозаченная родина, куда надежда угомонить

Хмеля влекла его как будто для того, чтоб он уразумел наконец смешную и печальную

роль свою.

Февраля 2, в Беюгородке, в трех милях от Киева, коммиссари испытали такое же

беспокойство и недостаток (niewczas и niedostalek). Но Кисель и Березовский отвели

душу в беседе с православными единомышленниками СВОИМИ: митрополит (Косов) и

архимандрит (печерский Тризна) выехали сюда для секретного совещания (ad seerelum

colloquium)*.

В Киев козаки ие впустили королевских коммиссаров, а послаицов Киселевых,

шляхтичей Гнездовского и Брышовского, приняли там с презрением (zniewaїono),

Кисель один ездил под Киев для беседы с Митрополитом.

Из 1’воздова 12 (2) февраля отправил он племянника своего и „бывшего

королевского посла, Смяровекаго*, секретаря коммиссии, .к Хмельницкому с

убеждением ехать в Киев иа коммиссию. Хмельницкий местом съезда назначил

Переяслав.

„В сыропустную неделю* (пишет Мясковский) „пустились мы к лесникам на Киев

черев Хотовку, местечко князя Корецкого. За-

.

351

ступили дорогу пану воеводе, с которым сидели мы в одпих санях, тамошние козаки

с хлопством, и не пустили далее, держа под уздцы коня под козаком, который нес за

паном воеводою знак. Мы были принуждены и того козака, и самих себя окупить

талерами, будучи в небольшой купе, без козацких и драгунских хоругвей".

Еще из Новоселок послал Мясковский такую реляцию в Варшаву, которая

уничтожала всякую надежду и все мирные ожидания, возбужденные Хмельницким.

Хмельницкому было нужно приостановить панские вооружения и панские военные

распоряжения для того, чтобы доверчивые Ляхи дали ему время разобраться в своих