Дантов клуб. Полная версия: Архив «Дантова клуба» - Мэтью Перл

Нортон кивнул:

— Как мог Дантов читатель даже помыслить о том, чтоб поместить Лимбо в настоящий лес?

— Невнимательность, — предположил Лонгфелло. — Неверно прочитанное «selva» в «та passavam la selva tuttavia, la selva, disco, di spiriti spessi».[105]

— Разумеется, Данте с радостью прибегает к метафоре, описывая Лимбо как лес душ, — добавил Нортон. — Несомненно, он осознанно привлекает отзвук того леса, где паломник начал свое странствие, — равно как и предвидит ужасный лес Самоубийц. Кто поверит, что поэт стал бы помещать путников в еще один древесный лес столь рано, в четвертой песни? Бог с ними, — завершил Нортон свою критику; Лонгфелло меж тем уже вглядывался в репродукцию портрета Данте работы Джотто. Подобный оттиск висел над верхним лестничным пролетом в доме самого Лонгфелло, а также в кабинете Нортона, библиотеке Лоуэлла, лаборатории Холмса, гостиной Филдса и, хотя членам Дантова клуба сие было неведомо, — в задней комнате конкордского дома Ральфа Уолдо Эмерсона.

Лонгфелло переключился на два взятых в рамки рисунка Рецша,[106] развешанных по бокам репродукции Джотто: они изображали Ад, одна — Насильников над Божеством, пытавшихся укрыться от огненного ливня, другая — несчастных Прорицателей с повернутыми задом наперед головами и острыми обнаженными лопатками, по которым текли горестные слезы.

После, догнав в коридоре старшего друга и поэта, Нортон понизил голос едва не до шепота:

— И все ж я не убежден в том, что он нам скажет. Возможно, сие бесплодно вовсе!

Лонгфелло всегда говорил осмотрительно, ему не было нужды шептать.

— Мой дорогой Нортон, ежели, пока мы уединялись под апельсиновыми деревьями у меня в саду, где-либо в городе был обнаружен Данте, нам потребно сделать все, дабы определить, где именно.

В холл вернулась племянница Тикнора:

— Джентльмены? Профессор с радостью вас примет.

ЯВЛЕНИЕ ЭМЕРСОНА

Пройдя сквозь врата Ада и не вступив еще в круг Лимбо, Данте видит процессию грешников, чьи жизни привели их в ловушку — в вестибюль, приемную Ада, ежели можно так выразиться. Данте искренне изумлен тем, сколь много душ он здесь обнаруживает.

А вслед за ним столь длинная спешилаЧреда людей, что верилось с трудом,Ужели смерть столь многих истребила.[107]

Их души негодны для Рая, но и недостаточно плохи для собственно Ада — они подобны ангелам, кои в потрясшем небеса мятеже не встали на сторону ни Бога, ни Люцифера. Данте избирает лишь одну человеческую душу, он указывает на ее обладателя, как на «того, кто от великой доли отрекся в малодушии своем». Данте не называет его имени, равно и Вергилий не позволяет своему подопечному останавливаться и говорить с этим несчастным. Грешника, который в мире живых игнорировал всех прочих, они также игнорируют в мире мертвых. Как мы отмечали в переводческой сессии, посвященной данной песни, итальянские ученые полагают сего безымянного грешника Целестином V, отвергшим папскую мантию, когда церковь более всего в нем нуждалась. Нортон, не могли бы вы прочесть нам о contrapasso Ничтожных — о воздаянии, коему Данте стал свидетелем.

— Полагаю я не забыл перевод, на котором мы остановились в нашем заседании, Лонгфелло:

Вовек не живший, этот жалкий людБежал нагим, кусаемый слепнямиИ пчелами, роившимися тут.Кровь, между слез, с их лиц текла струямиИ мерзостные скопища червейЕе глотали тут же под ногами.

— Хорошо сказано, мой дорогой Чарльз! Однако я по-прежнему умоляю, Лонгфелло, перевести vespe как «осы», а не «пчелы», — выйдет гораздо жестче. Как бы то ни было, здесь Данте понимает, за что наказаны Ничтожные. То же говорит нам Откровение о Лаодикийской церкви: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».[108] Ежели у вас имеется под рукой Библия, могу указать строку.

— Не сомневаюсь, вы воспроизвели ее в точности, Лоуэлл.

— Очень хорошо. В любом случае, я все же полагаю, что избранная Данте душа вовсе не обязательно Целестин. Иногда ее соотносят с юношей из Матфея, 19:22, отвергшем предложенную ему вечную жизнь. Я же склонен думать, что речь идет о Понтии Пилате, ибо он свершил великое отречение — gran rifuto, — когда не одобрил, но и не предотвратил распятие Христа.

— Верно, Лоуэлл. Таково не только мое мнение: его также придерживается в своих заметках профессор Тикнор, равно как и Грин, и некоторые филологи в Италии. В деле Симса верховного судью Хили просили похоронить Закон о беглых рабах, однако вместо этого он не сделал ничего вовсе. Несчастного мальчика Томаса Симса, едва успевшего припасть к роднику свободы, доставили в Бостонскую гавань, оттуда привезли в Саванну, где семнадцатилетнего подростка до крови исхлестали плетьми, и, выставив его раны целому городу напоказ, опять отправили в рабство. Судья Хили объяснил, что не в его компетенции ниспровергать закон, легитимно проведенный через Конгресс. Какой стыд, как могли мы, сами некогда бежавшие от угнетения, унизиться до охоты на рабов! Подобная мерзость в городе, во всю глотку орущем о свободе.

— Возможно, Данте и вправду имел в виду Пилата, Лонгфелло. Так либо иначе, давайте рассмотрим схожесть. Хили умыл руки, отрекшись от Симса и сохранив в силе Закон о беглых рабах; Пилат так же умыл руки, отрекшись от Христа.

— Неплохо сочетается, мой дорогой Нортон.

В углу кабинета, кто-то звонко чихнул.

— Будьте здоровы. Это вы, Филдс?

— Нет. Я.

— А, простите, пожалуйста, Холмс. Может, закрыть окна? Боюсь, я устроил тут сквозняк.

— Нет-нет. Все в порядке, Лонгфелло. Прошу вас, продолжайте.

— Что ж, я полагаю, мы выяснили несколько важных моментов. Во-первых, наш убийца весьма пристально следил за делом Симса, а стало быть, скорее всего, за всем, что касается рабства и аболиционистов.

— Как и весь… — опять чих, — …прошу прощения, весь Бостон.

— Будьте здоровы. Я не имел в виду противоположение, мой дорогой Холмс. Однако, дабы понять состояние ума сего злоумышленника, нам необходимо вникнуть в чувства, коими он руководствовался, избирая грешников для своего воздаяния.

— Давайте перейдем к убийству Тальб… аааа-пчхи!.. о, простите… Пожалуй, я закрою окно, ежели только найду… Да, так много лучше… К убийству Тальбота.

— Очень хорошо, Холмс. Святоскупцы в «Inferno» перевернуты и помещены вниз головой в свои вечные могилы, ноги же их преданы огню. Лоуэлл, вы оставили весьма красноречивое замечание по истории сего воздаяния.

— Что ж, благодарю, мой дорогой Лонгфелло. Клерикалы перевернули с ног на голову предназначение церкви, когда извлекали выгоду из своего сана; подобным образом поступил их близкий родич волхв Симон,[109] вознамерившийся оплатить золотом (подумать только!) слияние со Святым Духом. А потому и в Аду сии грешники оказались перевернуты вверх ногами — телесно. Погребение живьем головой вниз было в Дантову эпоху, согласно муниципальному закону Флоренции, общепринятым воздаянием для наемных убийц. Propagginare — их закапывали в землю подобно бутылям вина. В некотором смысле клеймление, дегуманизация. Данте добавил к тому кошельки с деньгами, зарытые под головами Святоскупцев.

— Мне сомнительна подобная интерпретация.

— Да, да, я знаю, Лонгфелло. Вполне возможно, паломник со свойственным ему сарказмом попросту насмехается над погребенными негодяями: «Торчи же здесь, ты пострадал за дело. И крепче деньги грешные храни!» И все же я склонен верить, что слова «грешные деньги» Данте употребил буквально.

— Я согласен с Уэнделлом в том, что весь Бостон мог наблюдать за тем, как верховный судья Хили провел дело Симса. Сколь же много в те горячие пятидесятые доставлялось мне в издательский дом аболиционистских книг, памфлетов, трактатов, эссе — и все они обвиняли Хили в трусливом нежелании отвергнуть Закон о беглых рабах! Но история Тальбота, очевидно, вовсе не такова. Природа его грехов, ежели таковые имеются, совершенно иная. Либо никакая вообще!

— Возможно и так, Филдс, — раздался голос Лонгфелло. — И все же мы обязаны предположить, что у нашего Люцифера имелась причина избрать именно Тальбота для подобного воздаяния.

Хотя в смоляной темноте кабинета никто из друзей не мог разглядеть Лонгфелло, его осанка оставалась столь же безупречной, как если бы дело происходило на торжественном обеде в его честь. Слышно было, как ерзает в кресле Лоуэлл и водит пальцем по конторке. Час назад, когда друзья собрались, Лонгфелло предложил погасить лампы — сие призвано было помочь размышлениям. Подобную рекомендацию он почерпнул из рассказов шевалье Дюпена.[110] Отделенные от тел голоса свободно парили в темноте, выделить говорившего из пяти его друзей можно было лишь по излюбленным словам. Лоуэлл, выражая извечную неприязнь к сыскным историям По, дышал громко, будто желал перебить темноту.