Горячее сердце - Юрий Корнилов

— Я считаю это лучшим вариантом, — ответил тот.

— Но надо на всякий случай договориться о другом, — заговорил Колмаков. — Допустим, я связь обнаружу, что я должен делать? Брать Степанова?

— Вот тут надо не ошибиться, — ответил Федор.

— Предположим, задержу, но вытяну пустышку — это же провал? Провал. А если не задержу и связь выпущу? Тоже провал. Еще хуже, пожалуй…

— Суди по обстоятельствам. Только ошибки быть не должно, — жестко сказал Федор.

Федор увидел, как сразу испортилось настроение Алексея. Виталий тоже задумался. Да и сам он понимал, что ситуация складывалась довольно скверная. И все — проклятая неизвестность!

Отменный ужин, которым угостил старшина, немного отвлек их от беспокойных мыслей, но не избавил от них.

— Пора и отдыхать, — решил наконец Федор.

— Вы — давайте, а я пошел, — сказал Алексей.

— Куда? — удивился Федор.

— Как куда? У меня подопечный есть… — Он вдруг улыбнулся: — Ошибки быть не должно.

И вышел из комнаты.

…Федор долго не мог заснуть.

Записку, обнаруженную Холодковой, без внимания оставлять было нельзя. Сам факт, что в лесу намеренно и с умелой предосторожностью скрывались люди, говорил за то, что совершается что-то противозаконное. А сведения, добытые Колмаковым и Бадьиным, свидетельствовали еще и о том, что за всем этим делом стоят сомнительные личности. Федор уже не раз убеждался в том, что эти два явления часто связаны между собой. Именно это, считал он, обязывает во что бы то ни стало расследовать дело до конца.

Наутро, отправляя Бадьина в Пригорнск, наказал ему побывать в отделах кадров организаций, где работают выселенцы.

— Понимаешь, нам надо сравнить наши сведения с их автобиографиями, которые находятся в личных делах. Сдается мне, что там могут быть расхождения.

— А ты к Ухову поедешь? — спросил Виталий.

— Наверное, — ответил Федор. — Надо все-таки посоветоваться. А где Колмаков наш? — спросил еще.

— Где-то возле Степанова должен быть, — предположил Бадьин.

— Ладно. Поезжай и возвращайся быстрее. Всё.

…Через полтора часа сам Федор сидел в кабинете Ухова. Размышляли.

— Я понимаю тебя, что сидеть и караулить этих загадочных лесных жителей, как кошка у мышиной норы, дело малоинтересное. Но и забирать Степанова так просто нельзя: нужно основание. А его нет. И если мы задержим его, он просто сделает вид, что ничего не знает. И ты ничего не докажешь!

— Как же быть?

— Ты подожди Бадьина. Посмотришь, что он привезет. У тебя будет над чем поразмыслить. И не уставайте говорить с людьми. А то, что за Степановым Колмаков смотрит, это хорошо. И вот увидишь, он смотрит не зря: если он не дождется связи, то знаешь, чего он дождется? Степанов сам пойдет в лес… Да, пойдет, если он связан с теми людьми не случайно. Вот это уже будет основание. Потому что в таком случае будет встреча! Вот тогда ты и должен будешь принять решение: брать или не брать. Другого совета тебе, Федор Тихонович, я просто не могу дать.

— Я вас понял, — сказал Федор. — Возвращаюсь в Дедово.

— И с людьми, с людьми поближе, — наказывал ему Ухов, провожая.

…Виталий Бадьин вернулся из Пригорнска с багажом не меньшим, чем Колмаков.

Из ссыльных самой колоритной фигурой стал выглядеть Некрасов Иван Александрович.

Он, как и Степанов, происходил из красноуфимских краев, только жизнь потаскала его еще основательнее. В девятьсот четырнадцатом году его призвали в армию, в пятнадцатом он попал в германский плен. Вернулся в родные края только в восемнадцатом. А дома уже другая власть, которая никак не могла прийтись ему по душе.

До революции Некрасов вел хозяйство вместе со старшим братом Алексеем. И хозяйство было завидное: бок о бок дома, а на общем подворье двадцать пять лошадей, двадцать коров и столько же голов мелкого скота, не считая разной птицы. Стояли в завознях две жатки-самовязки, двое машинных граблей, косилка, молотилка, плуги, в доме — сепаратор. Из экономии семью обшивали сами, три швейных машины для этого были. Без всего этого не управиться бы с землей, а ее было больше двухсот десятин, из них только засевалось сто. Держали постоянно двух батраков, а в сенокос и страду нанимали еще до двух десятков сезонников. Баловались и торговлей. Откуда же еще быть пяти тысячам годового дохода?!

Прибыл из плена Иван, поговорил со старшим братом, который сидел дома, видел революцию, слушал речи и потому уже не мог не предвидеть будущего. Оно не сулило им ничего хорошего. Не удивительно, что как только загорелось в том году кулацкое восстание, оба брата взялись за оружие. Иван, молодой и испробовавший военное дело, поднялся там до должности коменданта: арестовывал, расстреливал.

Но молодая власть разметала кулацкий мятеж, поставила старшего брата к стенке, а увертливый младший сумел сбежать, благо — подошел Колчак. Началась мобилизация в белую армию, и Ивана Некрасова взяли туда вместе с лошадью в обозную службу: продержал вожжи до самого Ишима, а там погрузили его на поезд и довезли до станции Татарки. И повезло вроде: с Татарки отпустили домой…

Поехал. Но в Омске задержали и сдали военному коменданту. Дела у Колчака шли плохо, солдат не хватало, и Некрасову опять дали в руки винтовку. Но он от смерти уходить научился: в двадцатом сдался в плен красным… И надо же! Те тоже отпустили его.

Наконец добрался до Екатеринбурга. Но и здесь не миновал комендатуры. На этот раз забрали в армию красные. Часть, в которой оказался, вскоре направили против белополяков на Северо-Западный фронт. Там и пробыл до заключения мира в двадцать первом году.

Домой, в родную деревню, не поехал, боялся: вдруг вспомнит кто-нибудь восемнадцатый год. Подался к знакомым в Манчажский район, куда через верных людей вызвал семью. Загородиться от местных властей было чем — после польского фронта красноармейская справка осталась на руках. Зачал жить.

Помогла подняться смерть родного дядьки, который оставил любимому племяннику кое-что из добра да золотишко. До сытой жизни подтянулся сначала, а потом и до богатой дошел.

В тридцатом раскулачили.

Так и оказался в высылке в Пригорнском районе. Семь ребятишек, да сам с женой, с такой оравой не поскачешь. И осел навсегда, устроившись лесником.

…А вот приятель Некрасова Чалышев Александр Андреевич не был выселенцем. Этот происходил из Чердынского края. Был призван на царскую службу, как и Некрасов, в четырнадцатом году. Благодаря грамоте сразу стал младшим унтер-офицером. В восемнадцатом вернулся домой, занялся было сельским хозяйством, даже волостным военным комиссаром был выбран. В этом же году, в июне, как только началась мобилизация в Красную Армию, сам поспешил записаться в добровольцы. Служба выпала не особенно жаркая: до двадцать первого года прошел ее в должности начальника хозяйственной команды.

Дома опять принялся за землю, и пошло хорошо. Но коллективизация подвела его под кулацкий ранг. Враз обеднев, уехал из родных краев. Красноармейские документы помогли обосноваться без хлопот. Снова завел маломальское хозяйство, но все время помнил, что жадность может сгубить, поэтому на своей земле не надсажался, вошел в местный колхоз, не пропускал ни одного собрания, сам поднаторел на выступлениях, репутацию заимел. Грамота и на этот раз помогла: избрали его мужики председателем колхоза. Похозяйничал он около двух лет и к тридцать шестому году порученный ему колхоз довел до ручки, по миру пустил… Приехала комиссия, проверила все бумаги, которые были, и вынесла свое определение: отдать Чалышева под суд за разбазаривание народного добра.

Отсидел Александр Андреевич два года и снова переменил место жительства, определившись в Пригорнском районе к углежогам грузоотправителем на твердое жалованье.

Другие приятели Чалышева были выселенными тоже. Махова в свое время раскулачили в Ольховском районе Челябинской области. Жена его — из середняков, отказалась от него, была восстановлена в гражданских правах и осталась дома с полуторагодовалой дочкой. Поэтому Махов приехал к месту высылки в Пригорнский район одни. Потом уж обзавелся новой женой.

Самый молодой из всех — Исаев, был выслан с раскулаченными родителями под Тюмень. Парень грамотный, пристроился на работу в потребсоюз и в тридцать втором году попал в тюрьму за хищение социалистической собственности. После тюрьмы поселился в Угольном, стал жигарем…

— Ну вот, — выслушав Бадьина, сказал Федор. — Теперь всю компанию узнали. Подобрались один к одному. Остается узнать самое главное: что за люди у них в лесу. Сдается мне, что тут попахивает душевным родством.

— А у Колмакова как дела? Ты его видел? — спросил Виталий.

— Нет. Скрылся куда-то наш Алексей, — ответил Федор и сказал: — Если не появится, завтра с утра придется искать его. Надо посоветоваться вместе, чем заниматься дальше.