Горячее сердце - Юрий Корнилов

Виталий не стал задерживать утреннего пришельца, но осторожно пошел за ним. Мужчина привел его за собой в поселок Яшминского леспромхоза.

— Я заметил дом, где он живет, — закончил он свой рассказ.

— Ты уверен, что он там живет? — сразу спросил Федор.

— А как же? — удивился вопросу Виталий. — Я же не сразу ушел. Минут через десять этот мужчина в одной рубашке вышел на двор к умывальнику, и следом за ним появилась женщина с полотенцем. Потом они вместе вернулись. Ясно, что жена.

— Больше ничего не узнал?

— У кого?! Время-то было: восьмой час. Я же переполошил бы всех!

— Ладно.

Федор подумал, что он и сам поступил бы так же.

— Что же нам делать?.. — Он волновался. — Сидеть бесполезно. Надо что-то делать!..

И вдруг повернулся к Вершкову:

— Даниил Андреевич, без вас не обойтись. Я разговаривал с Холодковой. Она сказала, что у нее есть соседка, у которой в Яшминском живет сестра.

— Есть такая, знаю ее, тоже Мария, только — Вахромеева, — ответил Вершков.

— Как бы нам ее увидеть?

— Так она на работе сейчас. А где — узнавать надо: путейцы на месте не сидят.

— Но найти-то можно?

— Положим, найдем… — хотел понять Федора Вершков.

— Надо найти! — Федор заговорил как о решенном: — Мы отвлечем ее от работы, и вы, именно вы, с Виталием Павловичем, — Федор упер палец в грудь Бадьина, — вместе с этой женщиной пойдете в Яшминское. Ты, Виталий, не должен появляться там, а только покажешь дом, хозяин которого приходил в лес. — И снова к Вершкову: — А вы, Даниил Андреевич, с Вахромеевой через ее сестру узнаете, кто этот мужчина, где работает, словом, все, что сможете. Ваше появление в Яшминском не вызовет ничьего любопытства. Вы поняли мою мысль? Нам надо знать, что происходит вокруг этого шалаша. Да вы и сами говорили, что тут дело нечистое.

— Попробуем, — стал серьезным Даниил Андреевич.

— А ты? — спросил Бадьин Федора.

— Откровенно говоря, я даже не знаю, что мне делать сейчас. Хорошо бы до вашего возвращения задержать Колмакова в Пригорнске; вдруг понадобится еще одна проверка? — рассуждал Федор. — Он бы все сделал сразу. Но когда вы вернетесь, вот в чем вопрос. С другой стороны: суетиться на разъезде без дела мне тоже не хочется.

И опять выход предложил Даниил Андреевич:

— Вот что, уважаемые… Давайте сейчас пройдем ко мне домой. Народу в это время на разъезде нет: старшие все на работе, ребятишки в школе, лишних глаз на улице не встретим. Перекусим маленько, я узнаю, где работают путейцы, и мы с товарищем Бадьиным отправимся по делу. А вы, Федор Тихонович, отдохнете.

— Мне нужно Колмакова встретить, как только он появится, — сказал Федор.

— Встречать не надо, он сам вас найдет, — возразил Вершков. — Увидит дрезину на месте, поймет, что вы здесь. И придет ко мне на квартиру, как вчера.

— Да, пожалуй… Больше делать нечего, — согласился Федор, хотя вынужденное безделье никак не устраивало его.

— Тогда — пошли, — поторопил их Вершков. — Время-то сколько?

— Скоро одиннадцать.

— Раньше пяти-шести никак не управиться… — посожалел Даниил Андреевич.

* * *

Колмаков пришел на квартиру Вершкова около четырех часов. Федор, издерганный ожиданием и неизвестностью, встретил его не особенно приветливо:

— Ну, Алеша, тебя только за смертью посылать!

— Что я мог сделать? Ты же знаешь, как ездить в этот Пригорнск! Тоже, придумали: районный центр в стороне от железной дороги! С Пригорнской хоть пешком добирайся, — отговорился Колмаков и вытащил блокнот. — Вот, два часа сидел в спецкомендатуре и переписывал биографию Степанова. Породистый мужик!..

Семен Тимофеевич Степанов рос в селе Кондратьевском, в восьмидесяти километрах от Красноуфимска, в мастеровой и справной крестьянской семье. Благополучие шло от отца — хорошего мельника, который отвлекался от хозяйства в сезонное время по найму к богатым кулакам. В девятьсот одиннадцатом году, двадцатилетним парнем, почувствовав самостоятельность в ремесле, Семен ушел из родительского дома. Ему повезло: в каких-нибудь ста верстах от родного села поступил мельником к богатому хлеботорговцу Лаврентьеву, державшему в руках большие мучные поставки. Молодой трудолюбивый работник приглянулся хозяину, и тот поставил его на мельнице своим доверенным, заключив с ним договор, по которому Степанов получал пятую часть доходов от мучной торговли. Прижимистый парень стал богатеть на глазах. Одевался чисто, выпивал только по праздникам, деньгами трясти не умел. Сам Лаврентьев был иного склада. Денег при нем всегда водилось много, и, не боясь обеднеть, он мог на ярмарке прогулять полвыручки, хотя потом, после жестоких попреков домашних, неделями отмаливал свои грехи в церкви, ни на грош не веря богу. В один из припадков такого раскаяния — было это в шестнадцатом году — и выдал Лаврентьев свою некрасавицу-перестарку дочь за Семена Степанова. Шел тогда Семену двадцать пятый год, невеста была моложе на год.

И вдруг революция!..

Лопнуло лаврентьевское богатство. Уговорил тогда Семен жену переехать к своим родным, прихватив, что перепало за эти годы от отца в золоте, а сам подался на сторону, незаметно пережить смутное время. Оказался в Артинском районе, где но примеру отца промышлял по найму у богатых мужиков. Там летом восемнадцатого года в деревне Емангелинке задернуло его в кулацкое восстание. В емангелинской банде собралось около сорока человек. По указке главарей восстания она, как и другие, двинулась на Арти, вырезая по пути коммунистов, семьи красноармейцев и сочувствующих Советской власти. Из Артей двинулись на Янгулово. Дальше Степанов прошел с бандой только неделю: настиг его тиф. Оставили его в одной из деревень под присмотр верных людей.

Выжил Степанов. А когда оклемался, узнал, что банду его ликвидировали и восстание разгромлено.

И тогда подался он в свое родное Кондратьевское, куда услал жену. И вроде недалеко было до дома, а добирался три недели, больше отсиживался в лесах, потому что на дорогах и в деревнях власть менялась чуть не каждый день: белые отступали, красные наступали, все смешалось, и невозможно было угадать, в чьи ты руки попадешь… Но и тут повезло: добрался до дома. Там Советская власть утвердилась окончательно. Когда спросили, где пропадал, ответил, что скрывался от белых.

Поверили.

Не хотел больше испытывать судьбу Семен Степанов: примирился с отцом, решил вести хозяйство вместе. Но жена потихоньку гнула свое, хотела самостоятельной хозяйкой стать, своих детей, а их уже двое подоспело, не в куче с другими растить, а в своем доме. Поманила Семена золотом, и поставил он собственный дом, хоть и рядом с отцом, но дела свои повел отдельно. На удивление всем разбогател скоро, работника завел, а когда дел скапливалось невпроворот, всегда находились мужики, которые чертоломили у него за долги.

На богатейском взлете и застала Семена Степанова коллективизация. Не увернулся на этот раз, нашлись люди, которые рассказали и о прошлых делах. И тридцатый год встретил Степанов не хозяином, а ссыльным в Пригорнском районе.

Как жить дальше?..

Опутанный семьей, привязанный законом к месту, проклял в душе власть с ее порядками, отвернулся от земли: пошел на железную дорогу работать…

Таким предстал Степанов перед Федором в рассказе Колмакова.

— Будем считать, что со Степановым мы познакомились, — задумчиво сказал Федор, когда Колмаков замолчал. — Теперь его друзей надо узнавать. Должны они быть у него.

— А когда Бадьин обещал вернуться? — спросил Алексей.

— Ушли они сразу после двенадцати, — ответил Федор. — Даниил Андреевич надеялся вернуться часам к семи. Но управятся ли? — И спросил совсем о другом: — Послушай, Алексей, а ты где ночевать собираешься?

— Где всегда: у солдат.

— Что же ты вчера меня с собой не взял? — упрекнул он Алексея. — А я тут людей стесняю.

— Подумал почему-то, что тебе здесь удобнее. Пойдем сегодня.

— Не сегодня, а сейчас, — сказал Федор. — Накажем хозяйке, чтобы Бадьин и Даниил Андреевич пришли туда после возвращения. И вообще, там мы меньше на виду, да и появление наше в подразделении НКВД воспримется без удивления. А вот здесь — хуже: увидят, начнут думать, зачем приехали…

Через десять минут они шагали к туннелю.

Дом-казарма маленького гарнизона, который насчитывал всего отделение солдат во главе со старшиной, был светлым и просторным. Федор, идя за Колмаковым, сначала попал в большую комнату, в которой за маленьким столиком у телефонов сидел дежурный. При их появлении он поднялся и отдал честь. Федор понял, что Колмаков здесь свой человек. Вдоль одной стены комнаты тянулась вешалка, напротив была оборудована оружейная стенка.

В других помещениях, заметил Федор позднее, военный порядок соседствовал с домашним уютом. В комнате старшины-командира, кроме казенного стола с телефонами и бумагами, стоял еще и столовый, накрытый клеенкой поверх простенькой скатерти, на середине которого красовался самовар. Кровать была застелена не по-армейски, над ней висел коврик-гобелен. Да и в солдатских помещениях дозволены были фотографии на стенах, на некоторых тумбочках в пол-литровых банках стояли букетики полевых цветов.