Цзянь - Эрик Ластбадер

Первая же бомба угодила в крышу отеля "Палас", где проживало огромное количество иностранных гостей. Вторая разорвалась на улице перед входом в отель "Катай". Улица в этот момент была забита народом. Многие так и не поняли, откуда пришла их смерть. Другие, раненые осколками или обгоревшие, расползались в разные стороны, вопя от боли. Дети, разорванные на части, когда они ели мороженое, женщины, раздавленные упавшими балками и кирпичами... Погибло 729 человек, серьезно ранено - 861. И все это за какие-то девяносто секунд.

Хотя Афина с Джейком находилась в этот момент далеко от места катастрофы, она все же почувствовала, как земля вздрогнула у нее под ногами. Афина, если и обратила на это внимание, то, скорее всего, подумала, что это просто небольшое землетрясение. Вряд ли она могла иначе объяснить тот грохот, который услышала.

С той страшной ночи, когда она изуродовала любовницу Чжилиня, она очень переменилась. Придя в ужас от того, что она сотворила с живым человеком, она схватила Джейка и убежала в кабинет Чжилиня в задней части дома. До возвращения мужа у нее было достаточно времени, чтобы подумать и о своем поступке, и о массе противоречивых чувств, которые он вызвал в ней самой. Впервые в жизни она воочию увидела, как страх может превратиться в ненависть. И то, во что вылилась ее ненависть, привело ее в ужас.

Ее гавайка-мать была не способна на ненависть. Более того, она была не способна даже просто на недобрые чувства по отношению к другому человеку. И Афина считала, что в этом отношении она похожа на свою мать. До этого случая. Ее мать никогда бы не сделала того, что сделала она с любовницей мужа, как бы велико ни было искушение.

А, впрочем, почему я так уверена в этом? - спрашивала себя Афина. - Ведь моей матери никогда не грозил распад семьи. Она никогда не чувствовала такого одиночества и такого ужаса, которые испытываю я все эти долгие ночи в этом обреченном городе.

Когда-то Шанхай был одним из богатейших городов мира. Он был известен расположенными в его окрестностях крупнейшими месторождениями серебра и золота, был крупнейшим центром промышленности и торговли. Через его порт проходило больше опиума, чем через любой другой порт мира. И если Китай всегда был бедной страной, то Шанхай, наоборот, всегда процветал.

И это богатство города во все времена оставалось его надежным щитом, спасавшим от всех напастей. Оно выработало у всех жителей чувство собственной исключительности, и законы их словно бы не касались. Война 1932 года казалась досадной ошибкой, которая не должна была повториться. Во всяком случае, так считали на Бунде.

Но теперь падение Шанхая стало делом предрешенным. Японцы стояли на пороге, и китайцы, плохо вооруженные и как всегда разделенные на два лагеря, были не в силах остановить их. По сравнению с дисциплинированными и вымуштрованными захватчиками, китайцы были плохо обученными и недостаточно подкованными в смысле военной тактики, хотя немецкие военные советники Чана и утверждали обратное.

Славное прошлое Шанхая ветры войны сдули, как пепел. Запах пороха и крови повис над городом, как погребальный саван. В горле першило от гари. Неубранные трупы валялись на улицах и в подворотнях, распространяя заразу. Всюду сновали крысы, отожравшиеся на человеческом мясе.

Афина все ждала, когда вернется Чжилинь, сочиняя в уме прочувствованную речь, которой она его встретит, - речь покаянную и в то же время на роняющую ее достоинства.

Но он так и не вернулся. Слуги, напуганные уличными боями, тоже не являлись. Сердце большого дома билось все слабее и слабее. А потом, одним серым утром, исчезла и Шен Ли. Тупо глядела Афина на пятна крови, запекшейся на дорогих коврах ее мужа, как несмываемая татуировка. Тут же валялась посиневшая от окалины кочерга. Взглянув на нее, она пробормотала: "О Боже!" развернулась и, зажимая ладонью рот, помчалась в ванную, где ее вырвало в раковину.

Минут десять она простояла так, склонившись над раковиной. Набирала в дрожащие ладони побольше ледяной воды и плескала себе в лицо. Потом медленно поднялась в кабинет мужа. Маленький Джейк играл на отцовском столе. В его ручках был большой конверт. Заслышав ее шаги, он повернулся к ней, сунул в рот угол конверта и принялся его жевать, у него уже вовсю резались зубки.

Афина осторожно забрала у него конверт, а чтобы малыш не хныкал, она взяла его на руки, поцеловала в макушку и присела к столу. Перевернув конверт, она увидела "Моей дорогой Афине", написанное по-английски четким почерком Чжилиня. И тогда она заплакала, поняв, что ее худшие опасения, мучавшие ее по ночам, сбылись, муж бросил ее.

У нее так дрожали руки, что она порезалась, вскрывая конверт. Внутри оказалась записка из трех строчек: в двух содержались указания, как найти секретный сейф, третья строчка была цифровым кодом.

Предоставив Джейку возможность уползти под письменный стол, в свое любимое место для игр, она открыла лакированный шкафчик, за потайной дверцей которого был сейф. Набрав указанный Чжилинем код, она открыла его. Там она нашла пятьдесят таэлей золотом, сто унций серебра и что-то маленькое, завернутое в шелковую тряпочку.

Это последнее было обозначено как наследство Джейка. Развернув шелковую тряпочку, она увидела обломок жадеита цвета лаванды с вырезанной на нем частью какого-то животного. Однако что это было за животное, определить не представлялось возможным.

"Этот обломок фу, - прочла она в приложенной записке, - принадлежит по праву рождения моему сыну и должен находиться у него, что бы с ним ни случилось. В будущем, когда он станет взрослым, ему, возможно, представится возможность им воспользоваться. Это произойдет в том случае, дорогая моя жена, если мне удастся совершить то, ради чего я вас покинул. Я люблю вас, но страну свою люблю еще больше. Может быть, ты когда-нибудь поймешь это. Не сейчас, конечно, но потом. А разбитые сердца может вылечить время". Вместо подписи стояла печать Чжилиня. Ярко-красного цвета.

С последней фразой в этой записке Афина не могла согласиться. Ничто на свете не может склеить разбитое сердце. Да и разбитую жизнь тоже. Если бы не Чжилинь, ее бы давно не было в Китае. Хоть она и полюбила эту страну но предпочла бы любоваться ею издали. Оказавшись теперь запертой здесь из-за начавшейся войны, она не знала, что делать. Она помнила зверства, учиненные японской солдатней в 1932 году. Эта бессмысленная, кровавая резня могла повториться. За свою жизнь она не боялась, но спасти ребенка чувствовала себя обязанной.

В течение двух месяцев она очень экономно тратила богатство, оставленные ей Чжилинем. Выходила из дома на улице Мольера только в магазин, когда запасы провизии подходили к концу. Эвакуация семей западных тай-пэней уже началась, хотя мужчины в основном не торопились покидать город, зная, что британский эсминец "Дункан" с контингентом морской пехоты все еще стоит на якоре напротив Шанхайского клуба.

В этом скудно освещенном святилище с дубовыми панелями в доме номер три по набережной Бунд, весьма отличавшемся по атмосфере от укрепленных мешками с песком траншей, где китайцы и японцы стреляли, кололи и рубили друг друга, тай-пэни говорили о том, что мир рушится. Их мир. И неважно, кто победит в этой глупой войне. Японцы попытаются перерезать их, если победят. А если свершится чудо, и победят китайцы, то им все равно несдобровать: генералиссимус Чан столкнет их в море. В любом случае их время прошло. Впрочем, ощущение своей обреченности не мешало им подымать стаканы с шотландским виски или бренди и пить за конец света.

Несчастья преследовали Афину. Днем она занималась с сыном, отгоняя от себя черные мысли, но ночью часами лежала без сна в полутьме комнаты, освещенной с улицы вспышками взрывов. Канонада не прекращалась ни днем, ни ночью. Запах пороховой гари постоянно висел в воздухе, а треск выстрелов стал таким же обычным явлением в жизни шанхайцев, как молитвы в монастыре.

Однажды Афина пошла за покупками, прихватив с собой Джейка: хотя она и боялась таскать его с собой по городу, но оставлять его одного дома было еще страшнее. Для выхода "в свет" она выбрала полдень, поскольку в это время в городе было больше всего народа, особенно на Нанкин-роуд. Выйдя из магазина Синсиэра, она направилась к универмагу, когда вдруг услышала характерный гул.

Этот звук преследовал ее по ночам, от него она просыпалась вся в поту и хватала Джейка на руки. И она узнала этот звук прежде, чем кто-либо еще из людей вокруг нее. Прижав Джейка к груди, она помчалась по улице, забитой грузовиками и рикшами. У нее было ощущение, что она совсем не движется, как в страшном сне, когда чувствуешь, что надо бежать, а ноги словно приросли к земле.

Время растягивалось, как каучуковое. Она работала локтями, стараясь пробиться сквозь толпу, чуть-чуть не попала под машину, задевшую ее своим пыльным боком. Люди кричали на нее, ругали на всех языках. Но ощущение того, что ноги ее завязли в грязи и совсем не повинуются ей, все усиливалось, как усиливался гул в небесах, заполняя собой все ее сознание. Смерть приближалась.